Зов северной луны

10 лет назад

Кайшин потянул на себя тяжёлую дверь и вошёл в пропахшее старой бумагой помещение. Все окна здесь были наглухо закрыты сосновыми ставнями, и вместо дневного света небольшой зал освещали масляные лампы, висящие под потолком. Библиотека не могла похвастаться наплывом посетителей, поэтому немногочисленные, покрытые пылью стулья и скамьи пустовали.

Невольно почесав заслезившиеся глаза, Кайшин обогнул забитые свитками и книгами шкафы. Человек, которого он искал, мирно дремал за одним из столов, положив кудлатую седую голову на поцарапанную столешницу. Кончики волос касались лужицы пролитых чернил, узловатые пальцы, лежащие на исписанном листе, чуть подрагивали.

— Мастер Лашу́р! —позвал Кайшин, аккуратно тронув старика за плечо. Тот недовольно поёжился, но глаз не открыл. — Мастер Лашур, это я, Кайшин! Просыпайтесь!

Библиотекарь вздрогнул и с недоумением взглянул на него. Спустя несколько секунд его затуманенный взгляд прояснился. Резво подскочив, старик заключил Кайшина в крепкие объятия и восторженно воскликнул:

— Здравствуй, Кай! Как же ты вырос!

Эту фразу мастер Лашур повторял всякий раз, когда они виделись — раз в две недели, — но его это ничуть не смущало.

— Мастер, пожалуйста, не называйте меня Кай, — вздохнул Кайшин. — Вы же знаете, мне это не нравится...

— Да-да. — Библиотекарь отмахнулся. — Но для меня ты всегда был и остаёшься Каем. Моему старому беззубому рту так проще. И вообще, я уже не раз говорил тебе, что твоё имя состоит из земных прозвищ божков-помощников Звёздной богини: Кай — это бог ночи, а Шин — бог снов. О божках мало кто помнит, и подобное имя...

Кайшин пропустил давно выученную наизусть отповедь мимо ушей. Он привык к лекциям Лашура ещё четыре года назад: тогда старик был не обычным библиотекарем, как сейчас, а учёным мудрецом отделения классической криминалистики университета Анэнх-Бухари. Лашур мгновенно распознал в Кайшине способного студента и взял его под своё крыло, а потом так прикипел к «несчастному сироте», что, когда тот отправился в Тарну вместе со своим новым господином, оставил свой пост и тоже уехал в Интао, согласившись на скучную должность библиотекаря.

Отныне бывший мудрец жил в своё удовольствие: он переписывал старые свитки, до ушей наливался ягодным чаем, от которого пьянел не хуже, чем от рисового вина, и встречался с парочкой вдов из ближайших домов. Кайшин старался навещать его как можно чаще, чувствуя себя обязанным: всё-таки из-за желания быть к нему ближе Лашур и покинул университет, отказавшись от обеспеченной жизни учёного мудреца.

Продолжая бубнить, библиотекарь водрузил на каменную подставку большой чайник и велел:

— Давай-ка, запусти сюда одну из своих молний.

— Я уже не раз говорил вам, что это опасно, — с улыбкой ответил Кайшин, скопировав тон старика. — У вас же есть камнеугли, зачем рисковать?

Камнеуглями в Тарне и соседних странах называли конструкцию из нескольких гладких камней, обработанных раствором из сока яблочного корня и коры оленьей ели. Раствор не позволял огню распространиться за пределы камней, поэтому на них спокойно можно было разогревать еду и воду, не боясь за сохранность жилища. Мастер Лашур пользовался камнеуглями столько, сколько Кайшин его знал, но не отказывал себе в удовольствии попросить бывшего ученика подогреть воду молниями.

— Камнеугли, камнеугли... — проворчал библиотекарь. — Ты слишком правильный, мальчик мой! Тебе нужно научиться шалить и пакостить, пока не стало слишком поздно и ты не превратился в занудного старика, портящего жизнь окружающим утомительными нравоучениями.

Кайшин засмеялся. Лашур многозначительно сдвинул брови и вытащил из-под стола камнеугли. Вскоре чай был готов и разлит по небольшим чашкам.

— Надеюсь, это поможет тебе немного расслабиться, — заметил Лашур. — Совсем тебя твой знатный господин загонял!

— Он здесь не при чём, — ответил Кайшин и зажмурился, почувствовав запах жасмина.

Этот аромат напоминал ему о матери, однако её жасмин был другим: не терпко-сладким, а морозно-острым, как жгучее прикосновение тающего в ладони льда. Библиотекарь одним махом опрокинул в себя чай, откашлялся и скомандовал:

— Рассказывай!

— О чём? — опешил Кайшин.

Лашур скривился.

— Я же вижу, тебя что-то тревожит. Или я не прав?

— Правы, но... — Кайшин замялся.

Он был искренне благодарен старику за доброту и отзывчивость, однако всё же не считал нужным рассказывать ему обо всех своих проблемах, — особенно когда те касались страшной клановой тайны.

— Я тебе всегда помогал, Кай, и сегодняшний день не станет исключением, — серьёзно произнёс Лашур, посмотрев ему прямо в глаза. — Освободи своё сердце от тревог. Я обещаю, что ни одно твоё слово не выйдет за пределы этой чёртовой библиотеки.

— Я не знаю, могу ли я... — мрачно пробормотал Кайшин, прекрасно зная, что не может рассказывать об увиденном, не посоветовавшись с друзьями.

Да и советоваться, впрочем, было незачем: Янхан никогда бы не одобрил столь безрассудную откровенность, а Хана поддержала бы его, ведь она всегда слепо следовала за ним, как за единственным источником света в окружающей её тьме. Кайшину, естественно, тоже было предписано подчиняться, — и он подчинялся, хотя его собственное мнение с каждым днём отдаляло его от друзей, добавляя в их отношения недоверие и отчуждённость.

Он колебался добрых пять минут, и в конце концов мастер Лашур, надувшись, обиженно сказал:

— Ладно, не буду тебя заставлять. Тогда сиди и слушай мои глупые старческие истории до самого вечера...

Кайшин сделал быстрый глоток чая, перевёл дух и скрепя сердце ответил:

— Дело в том, что я и мои друзья видели в лесу нечто ужасное...

Он умолчал об угрозах генерала Танвэя, а вот о его непосредственной причастности к убийству проболтался сразу же и полностью осознал свою ошибку только после того, как закончил рассказ. Волнение крупной дрожью прокатилось по телу, и Кайшин растерянно вжал голову в плечи: как бы сильно он ни доверял старому мастеру, вываливать личность убийцы вот так вот бездумно всё же не стоило.

— Значит, ты не можешь решить, как должен поступить? — уточнил Лашур. Судя по неизменившемуся выражению лица, его столь неожиданная новость совершенно не удивила. — Сохранить тайну, чтобы не предать честь клана, давшему тебе возможность устроиться на хорошую службу, или же раскрыть правду, чтобы изобличить преступника... Воистину сложный и непостижимый выбор. Но тебе нужно помнить одно. — Старик скрестил руки на груди. — Ты — не член этого клана, о котором ты так печёшься.

Кайшин открыл рот, но библиотекарь поднял ладонь, показывая, что ещё не закончил.

— А даже если внутри клана что-то пошатнётся или, упасите Прославленные боги, рухнет и развалится, то твоя жизнь на этом не кончится. Существовать вполне можно и вне системы знатных семей, полной традиций и глупых запретов, особенно когда ты не имеешь к этому никакого отношения. Перестань, наконец, стелиться перед наследником мороза и убеди его в том, что тайна должна быть раскрыта, а преступник — наказан.

— Разве нас послушают? — попытался вразумить старика Кайшин. — Я — охранитель, а Янхан — сын генерала Лина, которого и без того недолюбливают в клане... У Танвэя слишком крепкая связь с главой, как мы можем её разрушить?

Светло-серые глаза Лашура загадочно сверкнули.

— Я дал тебе совет, мальчик. Теперь твоя задача — сделать окончательный выбор. Ты умный и обязательно поймёшь, как поступить.

— Но... — начал Кайшин.

— Знаешь, какие нынче жулики сидят в Домах управления? — перебил его Лашур. —Никогда ещё прежде таких пройдох не встречал!..

Заварив ещё чая, библиотекарь принялся с упоением ругаться на служащих из местных Домов управления. Его жалобы плавно перетекли в непринуждённые рассказы о времени, проведённом с «прекрасными вдовушками», и неправдоподобные сплетни об учёных Анэнх-Бухари. Кайшин, слушая журчащие речи мастера Лашура, постепенно расслабился. Размышления о жестоких генеральских забавах отошли на второй план, и он позволил себе ненадолго отвлечься от них.

Когда же в чайнике наконец закончилась вода, а из «старого беззубого» рта библиотекаря перестали изливаться интриги и прочие небылицы, Кайшин поднялся, невольно положив руку на отяжелевший живот, и откланялся. Сожаление о том, что он проболтался о произошедшем, многопудовой железной цепью повисло на его шее: кто знает, вдруг мастер Лашур тоже не удержится и напишет об этом кому-то из своих университетских приятелей? Какова вероятность, что он не поведает «интересный секрет» одной из своих вдовушек? Кайшину оставалось лишь молиться всем Прославленным богам, чтобы старик, как и обещал, не выпустил его признание дальше своей библиотеки.

Интао бережно окутал светлый летний вечер. Кайшин пересёк узкую пустую улочку и, завернув за угол, остановился у забора одной из дорогих закусочных, за которым слышались весёлые пьяные голоса и звон кувшинов. Ему нужно было время, чтобы привести мысли в порядок: из-за усталости его и так постоянно клонило в сон, а разговор с мастером Лашуром оказался настолько выматывающим, что Кайшин чувствовал себя хуже, чем после стычек с вутхи.

Зевнув, он прислушался к звукам праздничного застолья. Спустя пару мгновений к ним примешался глухой размеренный топот, раздавшийся поблизости, и за спиной Кайшина откуда ни возьмись выросла грозная тень. Он потянулся к оружию, чтобы дать отпор, но не успел: крупная ладонь, словно змея, обвилась вокруг его горла и придавила к забору. Почуяв угрозу, верные молнии всполошились и бросились к кончикам пальцев, но противнику, обладающему более мощной тха, хватило одного стремительного движения, чтобы заблокировать им выход наружу. Молнии, недовольно застрекотав, ужалили владельца, из-за чего Кайшин стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, и с ненавистью взглянул на удерживающего его человека.

— Дёрнешься — пожалеешь, — предупредил генерал Танвэй.

В его жадных тёмных глазах горело вполне понятное желание. Кайшин притих: генерал смотрел на него так не впервые. Прежде он старался этого не замечать, наивно полагая, что безразличие оттолкнёт Танвэя, однако оно послужило причиной ещё бо́льшего вожделения.

От генерала пахло вином и редким вальдо́ртским табаком. Он провёл большим пальцем по подбородку Кайшина, коснувшись родимого пятна, и горячо выдохнул:

— Боишься? Неужели бравого воина и охранителя всё-таки можно напугать?

Шумно дыша, Танвэй опустил лицо и скользнул губами по шее Кайшина.

— Ты такой красивый, — шепнул генерал. — Гораздо прекраснее всех юнцов, что я когда-либо видел. Никто из клана мороза с тобой и не сравнится. Зачем тебе растрачивать свою красоту на военное дело? Это кровь, грязь, страдания. Ты — другой, как чистая снежная лилия. А я... Я могу подарить тебе лучшую жизнь. Просто отдайся мне — и получишь всё, о чём когда-либо мечтал.

— Меня... устраивает то, что у меня есть, — кое-как выдавил из себя Кайшин.

Танвэй усмехнулся.

— Устраивает должность охранителя? Развалюха на окраине города? Невозможность поиметь подружку, которая хвостом увивается за другим? Или же... — Его глаза сузились. — Тебя больше интересует мой племянник?

Кайшин вздрогнул, почувствовав стальной холод у своего живота: он и не заметил, когда генерал достал из ножен маленький, но острый кинжал. Лезвие прорвало ткань рубашки и, пройдясь по коже, оставило на ней длинную царапину — неглубокую, но болезненную.

— Это для того, чтобы ты запомнил, что я сейчас скажу. У тебя два варианта: или ты соглашаешься на мои условия, или отправляешься в столичную тюрьму за оговор Великого генерала. А может, пропадаешь без вести... Никто не будет о тебе горевать, поэтому организовать твоё исчезновение будет несложно. И вот ещё что...

Вновь пройдясь по животу, кинжал сильнее разодрал повреждённую плоть. Подавившись криком, Кайшин сдавленно замычал.

— Не вздумай рассказывать об этом на каждом углу, — прошипел Танвэй. — И о том, что видел в лесу — тоже. Думаешь, я не знаю, что ты ждёшь возможности подставить и уничтожить весь наш клан? Можешь не надеяться, твои связи с Небесными странниками тебе не помогут.

Он убрал кинжал и отошёл, с явным сожалением глядя на Кайшина, лицо которого побледнело и перекосилось от боли.

— Поверь, мне неприятно смотреть на твои страдания, — делано вздохнул генерал. — Но ты сам виноват в том, что с тобой это происходит. Поговорим позже, малыш. Хорошенько поразмышляй над тем, что я тебе сказал.

Ласково потрепав Кайшина по макушке, Танвэй внимательно осмотрелся по сторонам и скрылся за углом. Смех и крики, сотрясающие двор закусочной, превратились в оглушительное потустороннее завывание. Кайшин сплюнул скопившуюся во рту слюну и с отвращением дотронулся до следа, который оставил генерал на его шее.

В раненом животе, словно кипяток, бурлила тошнота. Медленно опустившись на землю, Кайшин прижался лбом к дороге и мелко задрожал. Ты сам виноват в том, что с тобой это происходит. Генерал Танвэй, сам того не зная, уколол его в открытую, кровоточащую годами рану, надавив на нестерпимо чудовищное чувство вины.

— Я виноват, — прошептал Кайшин. — Я виноват, это я виноват, только я...

Он зарыдал. От натужного всхлипа рана на животе разболелась так, будто к ней приложили раскалённую кочергу. Рубашка пропиталась липкой кровью. Слёзы, похожие на полупрозрачные жемчужины лиахадского Южного моря, закапали на разбитый дорожный камень.

Краем глаза Кайшин заметил остановившуюся неподалёку телегу, но никак не отреагировал ни на неё, ни на подошедшего к нему человека, обутого в грязные сапоги, — на всё это ему было плевать. Плевать, что кто-то из жителей Интао увидит его таким жалким; плевать, что слухи об убогом охранителе господина Янхана разнесутся по городу быстрее света; плевать, что...

— Прославленные боги, Кайшин! — удивлённо воскликнул смутно знакомый голос. — Что ты здесь делаешь? Поднимайся, негоже так по земле пластаться!.. А кровь откуда? Ты ранен?

Кайшин вскинулся, но вовремя проглотил рвущиеся с языка ругательства: невысокий седовласый мужчина смотрел на него с видным беспокойством и страхом, и обижать его неуместными оскорблениями было бы неразумно. Он поднялся, ухватившись за протянутую руку, и выдохнул неслышное: «Спасибо».

— Я не буду спрашивать, что произошло и нужна ли тебе помощь, потому что понимаю, что старый дурак, вроде меня, ничем тебе помочь не сможет. Однако... — Мужчина озабоченно покачал головой. — Я могу увезти тебя отсюда. Обработаем рану, отдохнёшь, может, всё и наладится!

Кайшин смиренно залез в телегу. Старая кобыла лениво тронулась с места, колёса с громким стуком покатились по улице. Облака выкрасились в нежный персиковый цвет, на темнеющем небе зажглась пара первых звёзд.

Выстланное колючим сеном нельзя было назвать уютной постелью, но Кайшин, устроившись между пустых корзин, едва не уснул крепким сном. Ему уже начали видеться странные образы, как телега вдруг резко затормозила, а мужчина выругался — несдержанно, но безобидно. Кайшин приподнялся и посмотрел на двухэтажный каменный дом в надежде разглядеть в одном из окон любопытное детское личико. Поймав его взгляд, мужчина улыбнулся.

— Она каждый день спрашивает, когда же ты наконец соизволишь вернуться. Скажу честно, я устал придумывать тебе оправдания!

Кайшин фыркнул.

— Мы же виделись совсем недавно!

— Это мы с тобой знаем, — ответил мужчина. — А она так сильно тебя любит, что начинает тосковать, когда ты выходишь за порог... Стоять! Куда босиком?

Он подхватил на руки выскочившую на крыльцо девочку, которая разразилась радостным криком при виде Кайшина, и ласково сказал:

— Подожди немного. Нашему юному другу нужно решить кое-какие дела...

— Какие? — с любопытством спросила девочка.

— Если он захочет, сам тебе расскажет, — уклонился от ответа её отец.

Кайшин боком проскользнул мимо них, чтобы девочка не заметила следы крови на его одежде, и помчался к гостевой комнате. Женщина, склонившаяся над мойкой в кухне, бросила на него неприветливый взгляд и, помедлив, кивнула. Тенью проследовавший за Кайшином хозяин дома молча передал ему бинты, несколько склянок с заживляющей мазью из яблочного корня и старую льняную рубашку, после чего, развернув почти забежавшую в комнату девочку в другую сторону, закрыл за собой дверь.

Движения Кайшина были стремительными и проворными, ведь прежде ему часто приходилось обрабатывать свои и чужие раны. Спустя пять минут работа была окончена, и он, удовлетворённо оглядев мастерски наложенную повязку, вышел в коридор.

— Она у себя, — крикнул мужчина из кухни. — Может, сначала поешь?

— Нет, спасибо, — отказался Кайшин и вихрем взбежал на второй этаж.

Войдя в детскую, он чуть не споткнулся о девочку, которая подскочила к его ногам и обвила их пухлыми ручонками.

— Тебя кто-то обидел? — спросила она.

— Что?..

От этого неожиданно серьёзного вопроса Кайшину захотелось отдать всё, что у него было, лишь бы вся грязь этого мира никогда и ни при каких обстоятельствах не касалась этого ребёнка. Слишком часто в последнее время она переставала быть самой собой и превращалась в маленького взрослого, который подмечал то, что любой другой малыш бы и не заметил; задавала такие вопросы, до которых не додумались бы даже её опекуны, и убедительно рассказывала о том, что никогда не видела — по крайней мере, не в этой жизни.

Это всё было неудивительно, учитывая её происхождение, но Кайшин не хотел с этим мириться: он считал, что у неё должно быть самое настоящее детство, светлое, беззаботное, ничем не запятнанное, и ради этого он готов был сделать всё, что было в его силах.

— Нет, Грибочек, просто... — Он осёкся и соврал: — Просто я устал.

Он почти никогда не называл её по имени, только Грибочком, а если приходилось говорить что-то в более строгой манере, то Лавандовым Грибочком. Заслышав второе прозвище, она сразу же переставала баловаться, однако если его произносил именно Кайшин. Другим взрослым приходилось громко и настойчиво выкрикивать её имя, прежде чем она останавливалась и нехотя прислушивалась к ним.

— А-а-а...

Отстранившись, девочка понимающе кивнула. Кайшин опустился на колени и осторожно притянул её к себе. Золотые завитки волос, пахнущие сахарным сиропом и мылом, пощекотали его нос, а ладошки неумело погладили напряжённые плечи.

— Смотреть на вас — одно удовольствие, — улыбнулся хозяин дома, прислонившись к дверному косяку. — Но кое-кому уже пора спать.

— Я её уложу, — торопливо сказал Кайшин и, словно желая доказать правдивость своих слов, посадил девочку на кровать, застеленную изысканным кружевным одеялом.

Белоснежное ажурное плетение выбивалось из скромной обстановки комнаты, как член клана мороза в толпе крестьян. По одному его виду нетрудно было догадаться, что одеяло прибыло из Лиахада: там испокон веков обитали семьи, способные смастерить воздушное и изящное кружево.

— Очередной подарок? — спросил Кайшин. — Не слишком ли много всего?

Этот вопрос следовало задать вовсе не хозяину дома, поэтому тот ответил уклончиво:

— Я не могу запретить им присылать подношения. Будем собирать всё, что можно сохранить, а потом отдадим ей после совершеннолетия. Пускай сама решает, что со всем этим делать. Ну, хватит уже разговоров. Побудешь с ней?

— Конечно. — Кайшин кивнул, пристроившись рядом с задремавшей девочкой. — Не переживайте.

— Я и не переживаю, — хмыкнул хозяин. — Поднимайтесь на рассвете, сходим на ярмарку к Стеклянному озеру. Лишние руки нам не помешают.

Он ушёл, сильно прихрамывая. Девочка распахнула сонные синие глаза и уставилась в окно. Кайшин удивился:

— Ты не спишь?

— Не-а. — Она мотнула головой и ткнула куда-то пальцем. — А это луна?

Аккуратный ноготок указывал на блёкло-серый круг, вышедший из-за принесённой вечерним ветром тучи.

— Луна, — подтвердил Кайшин.

Вздохнув, девочка положила голову на чересчур большую подушку и загадочно сообщила:

— Она следит за нами. Всегда следит. Ты знал?..

***

Ярмарка была в самом разгаре. Взмыленные торговцы не успевали выставлять на прилавки товар, как его тотчас же расхватывали нетерпеливые покупатели. Фрукты, одежда и посуда расходились одинаково хорошо, принося лоточникам десятки вожделенных рун.

Июньское солнце казалось ослепительно белым. От раскалённой земли поднимался удушающий жар, с которым не справлялась даже свежая прохлада Стекольного озера. Кайшин помог супругам разгрузить телегу с овощами и, выпрямившись, смахнул пот со лба. Ткань рубашки прилипла к спине, а визгливые споры торговцев раздражали пуще обычного.

— Эй, Кайшин! — напряжённо окликнул его отец девочки. — А где дочь?

— Да тут же была... — начал Кайшин и замолчал, поняв, что больше не слышит звонкого детского голоса, который всё это время звучал где-то у его сапог.

Сердце моментально рухнуло в пятки. Оглядев пёстрые ярмарочные ряды, Кайшин нервно прикусил губу. Неужели Танвэй решил воздействовать на него более жестоким способом?.. Кровавые картины из солдатского прошлого смешались с безумными фантазиями, и, когда перед его глазами возник ужасный образ маленького мёртвого тельца, пострадавшего из-за его собственных ошибок, Кайшин глухо зарычал и бросился в человеческую толпу.

Расталкивая локтями возмущённых торговцев и удивлённых покупателей, он пронёсся мимо последней лавки, в которой вполне мирно дремал пчёлохранитель, чьё лицо было накрыто тонким отрезом ткани, и остановился у песчаной дороги, ведущей к густым зарослям соколиной мяты. Выкрикнув имя девочки, Кайшин увидел её неподалёку: не обращая на его возгласы никакого внимания, она карабкалась по валуну, окружённому колючими кустами. Впереди, будто ведя её за собой, порхала крупная розовая бабочка.

— Давай, милая! — Кайшин прыгнул вперёд, с большим трудом приземлившись на небольшой островок песка между колючками, и протянул руки к валуну. — Иди ко мне. Пожалуйста.

Она обернулась, отрешённо посмотрела на него и продолжила карабкаться наверх. Кайшин попытался пролезть через заросли, но зацепился за связку ползущих по земле веток и едва не упал на камни.

Добравшись до верха валуна, девочка встала на цыпочки: она явно намеревалась поймать бабочку, которая игриво порхала над её головой, как кружащийся по ветру вишнёвый лепесток. За секунду её нога соскользнула с гладкой каменной поверхности, и девочка на удивление молча рухнула прямо в кусты. Кайшин подскочил и бросился на помощь.

— Болит... — пискнула девочка, когда он вытащил её из западни. — Нога болит...

Кайшин огляделся и опустил её на траву. Он изо всех сил старался не смотреть на порванную юбку и разлившееся по ней пятно крови, но понять, где была рана, требовалось незамедлительно. Длинный порез обнаружился на правой ноге: он начинался у лодыжки и поднимался вверх, к бедру: столь коварными оказались заросли острой соколиной мяты.

Кайшин видел повреждения и похуже, но сейчас почувствовал, что чуть ли не теряет сознание от паники и тягучей тошноты. Прижав девочку к себе, он помчался обратно к торговым палаткам. Её родителей там видно не было, зато на берегу, по счастливому стечению обстоятельств, остановилась повозка Вещего лесного голоса, из которой выбрался сам глава клана в компании своего семилетнего наследника.

— Господин Энь! — неистово закричал Кайшин. — Прошу вас, помогите!

Быстро оценив ситуацию, глава клана отослал сына обратно в повозку и забрал девочку из рук Кайшина. Тот, перестав понимать, что происходит вокруг, упал на землю и подтянул колени к подбородку. Последний раз его трясло так девять лет назад, в момент, когда он понял, что мать покинула этот мир, и это чувство по праву было самым худшим из всех, что Кайшин когда-либо испытывал.

— Ч-что... Что с ней будет? — Он разревелся.

Шияо Энь, протянув ему шёлковый платок, беззаботно пожал плечами.

— Ничего страшного. Шрам останется, но это не беда. Соколиная мята режет глубоко, но не так фатально, как кинжал или меч.

— Крови было много. — Кайшин вытер щёки и сжал платок в кулаке. — Очень много...

— Воображение сыграло с тобой злую шутку, — улыбнулся глава клана. — Не беспокойся, уже через неделю она снова будет бегать и прыгать.

Кайшин вздохнул.

— Лучше бы она наоборот научилась сидеть на месте...

— Моему сынку бы не помешала хотя бы капля её энергии! — засмеялся глава клана и, наклонившись, прошептал: — Нет ли новостей с севера?

Кайшин качнул головой. Господин Энь подмигнул.

— Зато у меня есть. Пару дней назад посланник принёс её брачный камень.

— Почему вам? — удивился Кайшин.

— Возможно, они считают, что эту ценность следует хранить у более... надёжных людей, — ответил Шияо и хитро спросил: — Может, отдать его тебе? Глядишь, лет через десять он у тебя и останется...

Воцарилось неловкое молчание. Кайшин сначала покраснел, потом побелел, как ядовитый гриб-морелия, и неуверенно произнёс:

— Я никогда не рассматривал наши отношения... с этой стороны. Не думаю, что это будет правильно.

Поправив рукава платья, кое-где вымазанные кровью, господин Энь кивнул на свою повозку:

— Домой?

Кайшин мотнул головой.

— Нет, спасибо. Сам доберусь.

Шияо понимающе улыбнулся. Кайшин недолго смотрел на то, как он забирается в повозку, из которой слышался встревоженный голос маленького наследника, завалившего отца вопросами, и отвернулся к озеру.

Несколько серых журавлей, опустившись почти к самой воде, проскользили над её поверхностью и приземлились на песок неподалёку. Вдалеке слышался протяжный вой какого-то лесного животного — он звучал, как отчаянный утробный плач, вызванный глубокой тоской, и Кайшину показалось, что этот вой исходит из его груди.