Под небесами

Больница «Умберто Парини», Аоста

Когда спустя трое суток безуспешных поисков Блейку звонят из больницы «Умберто Парини» и её сотрудница на ломаном английском сообщает, что Венди у них, время останавливается снова — совсем как в тот момент, когда нож Лоренцо Инганнаморте скользнул ей меж рёбер. Но эта остановка ощущается совсем иначе.

С удивлением Блейк понимает, что ему щиплет глаза — и украдкой вытирает их, чтобы Мишель не увидел.

А ведь всё-таки странно... Аоста — ближайший крупный город к деревне Бар, и они, разумеется, успели заглянуть во все местные больницы. Венди не было ни в одной — и вот она внезапно всплывает в «Умберто Парини».

Подозрительное дерьмо, но у Блейка нет ни сил, ни желания перебирать в голове догадки.

Они с Мишелем срываются туда сразу же, как только он кладёт трубку. В «Умберто Парини» полно народу, но на первый взгляд так не скажешь: внутри светло и просторно, знакомый запах лекарств забивается в ноздри и заставляет морщиться, а улыбчивые медсёстры появляются в поле зрения и исчезают так быстро, точно способны телепортироваться. Больница — маленький мирок, живущий своей суетливой жизнью, и Блейк на миг застывает, оглушённый гулом голосов, ослеплённый слишком яркими холодными лампами.

— Пошли, — Мишель похлопывает его по спине. — Она будет рада тебя видеть.

— Да.

Даже это короткое слово даётся ему с невероятным трудом. Блейк и себе-то боится признаться, что мысленно до сих пор стоит там, на мосту, и смотрит, как Лоренцо снова и снова убивает женщину, которая, кажется, стала смыслом его жизни — а он, идиот, даже не заметил этого.

Ослепительная брюнетка с короткой стрижкой — такой место на подиуме, а не в больнице на севере Италии — провожает их в палату в конце коридора. Сперва, правда, строго допрашивает, выясняя, родственники ли они. Быстро сдаётся, когда узнаёт, что из родных у Венди никого не осталось.

— В самом деле? — оборачивается она, растерянная, к Блейку уже у самой двери. — Но её кузина...

— Кузина?

Мишель с недоброй усмешкой оттирает её плечом, проскальзывает в палату.

— Ты похожа на двоюродную сестру Венди, как на мою.

Закинув ногу на ногу, на неудобном даже с виду стуле сидит Ника Фотиадис. Блейк прежде видел её только на фото, но слышал, что она никогда не отказывается от классического стиля, и сейчас её облик — тому подтверждение. Несмотря на жару, которая правит бал даже в северной части страны, Ника одета в тёмно-синий костюм с галстуком в тон и лакированные ботинки.

— После того, что вы устроили, ты не имеешь права делать мне замечания, — говорит она со звериной серьёзностью. В её глазах нет ни неприязни, ни сочувствия — только холод.

— Насколько мы влипли?

— Даже не представляешь.

— Потом, — бесцеремонно перебивает Нику Блейк. Она бросает на него быстрый взгляд, но молчит. — Как Венди?

— Глубокая ножевая рана, три сломанных ребра. Остальное... ну, сам видишь.

Сложно не заметить. Выглядит Венди ужасно: одна половина лица заплыла, раздувшись, губ не видно вовсе — они полностью скрыты под кровавой коркой, которая пойдёт трещинами, стоит ей лишь попытаться открыть рот. Радует лишь то, что дышит она спокойно, размеренно и самостоятельно. Ей только капельницу поставили — по крайней мере, сегодня.

Блейк вдруг ловит себя на том, что ему самому дышать становится не в пример труднее. Притворившись, что закашлялся, он отворачивается, хватает ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба — и Мишелю, и Нике достаёт чувства такта, чтобы не дёргать его.

— Как ты её нашла? — спрашивает он, отдышавшись.

— Ты работаешь на нас столько лет, — пожимает Ника плечами. — Пора бы привыкнуть, что у Поднебесья везде есть уши и глаза.

От Блейка не укрывается, как демонстративно она произносит это «на нас» — словно проводит черту между всей организацией и им с Мишелем. Впрочем, чему тут удивляться. После всего, что они устроили, было глупо надеяться на счастливый исход.

— Правильно ли я понимаю, — Мишель чуть смещается, прислоняется к стене, — что Лоренцо Инганнаморте обо всём рассказал?

— Разумеется. Он понял, что вы в любом случае его убьёте, и связался с госпожой Маюми. Небожителям было известно о вашей маленькой игре ещё до того, как вы прибыли в Барскую крепость.

Голос у Ники ровный, негромкий — но в каждое слово вложено столько, что оно ощущается как пощёчина. Блейк привык и не к такому, однако ощущать это всё же неприятно. Он всегда был известен как один из лучших наёмников Поднебесья. Исполнительный, изобретательный, хладнокровный. И вот, пожалуйста — вынужден безропотно принимать выговор перед тем, как его, Мишеля и Венди отправят на казнь.

Иначе и быть не может.

— Тогда почему никто не вмешался?

— А зачем? — чуть приподнимает брови Ника. — Вы убили троих Инганнаморте и несколько десятков их бойцов. Поднебесью это на руку. Если вдруг развяжется война, одна из сильнейших мафиозных семей уже ослаблена.

— Но при этом мы, конечно, всё равно не заслужили милосердия?

— Увы.

— Занятно, — Мишель вздыхает. — Но ожидаемо, само собой. А что говорит Эдриенн?

Ника вдруг вскакивает со стула, сжимает кулаки. Упоминание этого имени почему-то выбивает её из колеи. Странно, чертовски странно — хотя, учитывая, кто устроил заварушку с картиной...

— Нет больше Эдриенн, — отрезает она.

Вот как.

Что ж, вполне закономерно. В другой вселенной Блейк, быть может, даже посочувствовал бы, но глупо открещиваться от правды: он никогда не любил Эдриенн, и их совместная работа не приносила никакого удовольствия им обоим. Наверняка она предпочла бы курировать кого-то попроще.

— А её кот?

— ...что?

— Кот, — повторяет Блейк с терпением, достойным священнослужителя. — Принц Чарльз.

Ника замолкает. Блестящий носок её ботинка упирается в чёрную линию на плитке пола, скользит вдоль неё.

— Теперь живёт у меня, — сообщает она наконец. — Не бросать же животное.

Ну хоть это радует. К человеческим страданиям Блейк в целом равнодушен, но кошки ему по душе. Честное слово, в любой другой ситуации он и сам забрал бы кота Эдриенн. Но сколько осталось жить ему самому? Должно быть, всего ничего.

— Тебя прислали убить нас? — Блейк осторожно присаживается на край больничной койки Венди, накрывает её ладонь своей. Чёрт знает, позволила бы она, будь в сознании... Хотелось бы верить, что да. — Это будет проблематично.

— Небожители амбициозны, но не безумны. Вы в алом списке, ты и Мишель.

— А...

— Нет, Венди туда не добавили. Вероятность, что она придёт в себя в ближайшую неделю, довольно мала. За это время её в любом случае прикончат с тобой за компанию, разве что ты сбежишь раньше. А если я что-то понимаю в любви, — последнее слово Ника прямо-таки смакует, — ты скорее сдохнешь, чем сбежишь.

Умно придумано. То есть все они обречены, как ни изворачивайся. Разумеется, он не оставит Венди — и Небожители, оглашая приговор, прекрасно это знали.

«Если я что-то понимаю в любви...»

Блейк никогда не называл свои чувства так. И, более того, даже не задумывался об этом — но за минувшие три дня, которые они с Мишелем провели в поисках Венди, убедился, что жить без неё невозможно. Наверное, это и есть любовь. Наверное, она может обрушиться на тебя даже после тридцати — в момент, когда ты совсем не ждёшь, что станешь её заложником.

Что ж, пусть так.

Это отличный повод выжить во что бы то ни стало.

Короткое звяканье уведомления заставляет его вздрогнуть. Ника достаёт телефон, и в лице её при взгляде на экран что-то неуловимо меняется.

— Мишель, — произносит она негромко, — сейчас тебе позвонят.

Телефон звякает снова — на сей раз и впрямь у Мишеля. Тот, помедлив, переводит разговор на громкую связь. По меркам Блейка не самый подходящий момент для откровенности, однако, раз уж они в одинаково глубокой жопе... В общем, сам бы он так поступать не стал, но если того желает Мишель — почему нет.

Блейк подошёл чуть ближе, заглянул из-за плеча — и не встретил сопротивления.

— М-месье Дюфур, — незнакомый женский голос дрожал листом на ветру. — Я п-просто хотела...

— Мадам Башомон.

В тоне Мишеля слышится что-то такое, что Блейк, не выдержав, бросает взгляд на Нику. Лицо у неё белеет как больничные стены, а в следующий миг её передёргивает — судорога пробегает по всему телу, заставляет сильнее стиснуть чёрный прямоугольник смартфона в руке.

Краем уха Блейк слышал, что однажды Мишель чересчур круто обошёлся с Никой. Насколько же дерьмовым был тот день, если сейчас его голос напомнил о событиях прошлого...

Сочувствовать Нике, тем не менее, не выходит. В конце концов, она прибыла подписать им смертный приговор.

— П-простите, — женщина, позвонившая Мишелю, громко всхлипывает. — Вам... вам передали, чтобы вы...

Рыдания заглушают следующее слово.

— Мадам Башомон, — повторяет тот на редкость терпеливо. — Прошу, дышите глубже. Что мне передали?

Собеседница рыдает ещё сильнее, но, хвала небесам, недолго. Блейк косится на Венди — лишь бы не разбудила... Чем быстрее Венди поправится, тем раньше они смогут покинуть Аосту. А в идеале — и Италию. Может быть, тогда у них будет хоть небольшой шанс спастись.

Блейк пытается представить, каково это — когда всё Поднебесье охотится за тобой, — и не может. Ну надо же: казалось, совсем недавно был в первых рядах. Они с Венди всегда испытывали слабость к этой охоте. Одно дело — избавиться от цели, которая, вероятно, и не подозревает о твоём существовании. Совсем другое — прикончить равного тебе.

— М-мне очень... очень жаль, — наконец собеседница Мишеля понемногу успокаивается. — Вам передали, что вы упустили д... девчонку.

— Очень хорошо.

Голос у Мишеля по-прежнему такой, что сразу ясно: ничего хорошего.

— Вы потеряли... жизнь, которую д-должны были забрать. И, — женщина прочищает горло, — теперь обязаны вернуть долг.

Она без предупреждения нажимает на «отбой», и звонок обрывается. Мишель тяжело дышит, словно только-только вынырнул из-под толщи воды. Экран гаснет точно в замедленной съёмке, а потом Блейк видит, как загорается иконка нового сообщения.

Картинка почему-то не спешит подгружаться — должно быть, на территории больницы случаются перебои связи. Но Блейку и без того заметно, что размытое изображение совсем светлое — лишь наверху что-то алеет.

Наконец изображение становится чётким, и телефон выскальзывает из рук Мишеля. Тот успевает поймать его у самого пола, отходит в сторону, не глядя на Блейка, но поздно — секунды до падения вполне хватило, чтобы всё рассмотреть.

У девушки, лежащей на больничной койке, тонкие ручки-веточки, острые ключицы и бледная, почти прозрачная кожа. Скорее всего, черты лица у неё тоже должны быть изящными, немного потусторонними — будто глядишь на призрака, который в следующий миг просочится сквозь стену.

Но лица не разобрать — выстрел превратил его в красно-чёрное месиво.

Из горла Мишеля вырывается невнятное бульканье, и он в два шага пересекает палату. Хватает одного резкого движения, чтобы Ника Фотиадис забилась в железной хватке, силясь стряхнуть его руку с шеи.

— Моя смерть... ничего не изменит, — сипит она, едва выталкивая каждое слово. — Приказ... приказ отдала не я!

Нику не назвать хрупкой, но силы чистейшей ярости Мишеля вполне достаточно, чтобы носы её ботинок оторвались от пола. Она сучит ногами и даже позвать на помощь не может, и почему-то разнимать этих двоих не тянет, хоть убей.

Возможно, надо остановить его, но Блейк быстро понимает, кто та девушка с простреленным лицом — заболевшая сестра Мишеля. Окажись на её месте Венди, он перебил бы всех, до кого смог дотянуться.

Лишь когда глаза у Ники закатываются, Блейк всё-таки не выдерживает.

— Прекрати. Ты нас закопаешь ещё глубже.

— Как будто есть куда.

Мишель неохотно разжимает руку. Ника с красным лицом сползает вдоль стены на пол, кашляет без остановки, морщится — горло у неё, должно быть, болит так, что ещё неделю минимум придётся есть только жидкую пищу. От её былой невозмутимости не остаётся и следа. Впрочем, сложно осуждать — каждый из них на грани смерти ведёт себя совсем иначе, да и выглядит тоже.

— Уезжай, — говорит Мишель, не глядя на неё. — Ясное дело, ты не виновата. Но больше — ты знаешь, за какой случай, — я ни черта тебе не должен.

Он больше не говорит ни слова и выскальзывает в коридор. Блейк не следует за ним — такое горе, как потеря члена семьи, нужно оплакать в одиночестве, — и только переводит взгляд на Венди. Та, как ни странно, и не думает просыпаться. С одной стороны, хороший знак: восстановление идёт своим чередом. С другой стороны, они так шумели, что восстал бы и мертвец...

— Блейк, — выдавливает Ника с трудом, — присмотришь за ним?

— Ну, долго присматривать не получится.

— Я знаю. И всё же...

— Хорошо, — нехотя соглашается он. — Если Мишель не захочет исчезнуть. Сама понимаешь, выживать поодиночке проще.

— Ещё бы.

Ника, чуть покачиваясь, идёт к двери и лишь у самого выхода разворачивается, чтобы оглядеть его с головы до ног.

— Я предпочла бы познакомиться при других обстоятельствах, — негромко роняет она. — А что до Гарсии... Береги её. Не думаю, что вы долго продержитесь. Но хочу, чтобы ты знал: смерти вам обоим я не желаю. И Мишелю тоже.

Словами прощания они не обмениваются. В этом нет никакого смысла, да и последняя пара фраз явно даётся Нике сложновато: горло у неё саднит, голос звучит так, будто кто-то силой влил ей в глотку кислоты.

Когда возвращается Мишель, Венди на больничной койке издаёт короткий хриплый стон, но по-прежнему спит. Как она воспримет охренительную новость об алом списке, когда очнётся? Успеет ли вообще отреагировать — или их с Блейком убьют прямо здесь? Конечно, он будет защищать и её, и себя. Но Блейк всегда был реалистом — и сейчас как никогда ясно понимает, что поможет им только движение. Чем дальше они заберутся в попытке бегства, тем лучше.

— Думаю, тут наши пути расходятся, — говорит Мишель. Голос у него звучит абсолютно мертво, и от этого становится не по себе.

— Уверен? Втроём мы явно сильнее.

— Но один я продержусь дольше, уж извини, — он почти слово в слово повторяет то, что сказал Нике сам Блейк. — К тому же убегать я не собираюсь.

— Слушай, твоя сестра...

— Заткнись. Заткнись, не говори о ней ничего, пожалуйста. Думаешь, я свихнулся? Воля твоя. Но мне бежать незачем. Они забрали Катрин. Они...

Мишель осекается. В его голосе отчётливо слышатся подступающие рыдания. Маска живого мертвеца держится совсем недолго, трещит и осыпается, обнажая лицо раненого, загнанного в угол человека.

— Ты хочешь отомстить? — только и спрашивает Блейк.

— Да. Небожители... их всего шестеро. Будет не так и сложно.

— Не так и сложно? Всё Поднебесье начнёт гоняться за нами.

— Значит, сперва перебьём этих ублюдков! — рявкает Мишель. Злые слёзы текут по его лицу, капают на подбородок и воротник футболки.

Впервые в жизни Блейк видит его таким — одного из самых известных бойцов Поднебесья, невозмутимого и дружелюбного. Вот в чём заключается ещё одна особенность их работы: ты можешь быть сколь угодно терпеливым и мирным, но однажды у тебя срывает тормоза — и этот процесс уже не остановить. Нервная система, которую бесконечно подтачивают переезды, перелёты, слежка, конкуренция и, конечно, убийства, рано или поздно даёт сбой.

К тому же нельзя не учитывать, что каждый из них приходит в Поднебесье с определённым багажом — далёким, разумеется, от идеального.

— Я помогу тебе, — отвечает Блейк, помедлив. — Терять уже нечего.

— А Венди?

— Ты думаешь, кто-то пощадит её?

Против воли с губ срывается смех, который ему самому слышится не то скрежетом, не то клёкотом механической птицы. Кажется, закроешь глаза — и огромные стальные когти вспорют грудную клетку, точно она склеена из бумаги.

— Тебя решили достать через самое дорогое, что у тебя есть, — добавляет он. — Почему бы им не поступить точно так же со мной?

— Твоя правда.

Мишель внимательно оглядывает Венди.

— Но я всё равно должен уехать. Встретимся чуть позже. Прилетайте в Берлин сразу же, как она сможет двигаться.

— В Берлин?

— Да, — Мишель утирает мокрое от слёз лицо. Глаза у него злые. — Надо вернуть девчонку, если возможность ещё есть.

— Восхитительно, — усмехается Блейк. — То есть ты хочешь, чтобы мы вчетвером убили Небожителей?

— Да. Именно этого я и хочу.

***

Берлин, «Луч надежды» — убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия

— Хорошо, что ты проснулась.

Голос незнакомый, низкий и с едва уловимой хрипотцой. Анора вскидывается на постели и тут же с громким стоном падает обратно: всё тело болит до такой степени, что ей явно ещё не скоро удастся пройтись до уборной без посторонней помощи. Но какого чёрта?..

В памяти всплывают недавние картинки: разговор с Оливией, падающее с грохотом кресло... Анора морщится. Выходит, она проиграла — иначе помнила бы всё, что произошло потом.

— Как я здесь оказалась? А вы...

— Грета. Ты в «Луче надежды». Это место для женщин, которым крепко досталось от тех, кого они считали своей семьёй.

Лицо перед глазами перестаёт плыть, и Анора наконец-то жадно рассматривает новую знакомую. У Греты покрасневшая обветренная кожа и живые, горящие глаза. На шее — шрам, какой бывает, когда пытаются перерезать горло, но человек всё же чудом остаётся в живых.

— Подарочек от бывшего, — хмыкает Грета, проследив за её взглядом. — Несколько лет назад здесь меня поставили на ноги, а потом... Потом я решила, что лучшее — делать то же самое для других.

— Вы хороший человек.

— Хотелось бы верить.

— Меня зовут Анора. И всё-таки... как я здесь оказалась?

Анора вдруг принимается кашлять. Каждое сотрясение грудной клетки отзывается болью, а ещё почему-то раскалывается голова. Грета помогает ей чуть приподняться на кровати, суёт стакан холодной воды.

— Кто бы тебя ни покалечил, он побоялся связываться с законом, — в голосе Греты, пожалуй, слышится удивление. — Я нашла тебя около нашего забора. Без сознания, в крови... В общем, ты примерно представляешь, наверное.

— А мои вещи?

— Дорожная сумка, телефон... Если это всё, то ничего не тронули.

— Это всё.

— Хотя, если уж начистоту, — Грета морщит нос, — ты просто провела под забором всего ничего. Твои вещи не успели растащить. Повезло. Тот, кто привёз тебя, видно, нажал на звонок и сразу уехал. Когда я вышла, снаружи была только ты.

Оливия пожалела её. Сохранила жизнь, которую так легко могла отнять, и даже не бросила избитую Анору умирать посреди улицы или не отволокла в какой-нибудь тёмный переулок. Нет, напротив — позаботилась о том, чтобы Анора оказалась в месте, где ей точно смогут оказать первую помощь.

Стоит порадоваться, но тошно донельзя. Она прибыла в Берлин, чтобы прикончить Оливию — а той, верно, хватило одного взгляда для понимания, чем всё закончится и насколько Анора на деле слаба и неопытна. Неужели Оливия просто сжалилась, потому что они родня? Да нет, вряд ли. Ей ничего не стоило обречь на гибель сестру.

Может, решила дать второй шанс — мол, приходи, когда вырастешь? Тоже странно: Оливия Гесс давно отошла от дел и наверняка не увидела бы в предстоящем поединке для себя ничего особенного.

— Грета, — Анора понимает, что отчаянно хочет взглянуть на себя, — а можно мне... зеркало?

— Конечно.

Из маленького ручного зеркала на пластиковой ручке смотрит девушка, на которой нет живого места. Отёк Грете и другим женщинам в убежище, видно, удалось снять, но лицо у Аноры, кажется, приобрело все оттенки фиолетового разом. Глаза, хоть и видят ясно, покраснели — лопнули капилляры. Анора приоткрывает рот и морщится: один из нижних зубов выбит. Хорошо, что не передние резцы — чуть сбоку. Но тем не менее.

— А давно я тут?

— Да четвертый день валяешься без сознания, — Грета, заметив, что стакан опустел, снова наполняет его водой. — Мы вызывали врача. Надо сказать, она была права — сказала, что дня через три ты должна более-менее оклематься. Ну, как раз вовремя.

«Вовремя для чего?» — хочет спросить Анора и не спрашивает.

Боль понемногу отступает, и её вытесняют воспоминания. С неудовольствием Анора осознаёт, что на неё, верно, уже открыта охота. Страха почему-то нет совсем — после встречи с Оливией предельно понятно, что она быстро падёт от руки любого опытного бойца Поднебесья. А раз так, надо просто продержаться чуть дольше и убедить себя, что смерть неизбежна.

Если получится смириться, будет не так тяжело думать о том, что ей, в конце концов, всего девятнадцать и она толком не успела насладиться жизнью.

— Меня никто не искал?

— Вообще нет, — качает головой Грета. — И вот что... Может, поесть хочешь?

— Ещё как!

Стоит произнести заветное слово — и Анора в полной мере осознаёт, насколько она голодна. Скорее всего, в первые пару дней ей ставили капельницы, чтобы подпитать организм и не бросать его бороться без поддержки. Но сейчас... чёрт, она убить готова за сочный кусок мяса и большую кружку кофе. Плевать, что этот напиток смакуют, разливая по маленьким чашечкам. Ритуалы — для высшего общества, а в Поднебесье каждый — отброс, каким бы богатым ни был.

— Тогда подожди немного.

Грета, оглянувшись напоследок, исчезает в узком коридоре, и Анора получает возможность осмотреться. Ей всегда казалось, что в таких местах, как «Луч надежды», должно быть лишь одно помещение, забитое двухъярусными кроватями — но комната, в которой она лежит, напоминает больничную палату, и больше рядом нет ни души. Должно быть, это и есть больничная палата — закуток для тех, кто попадает сюда в паршивом состоянии.

Двигаться невыносимо больно. На глазах выступают слёзы, но Анора только смаргивает их и всё-таки заставляет себя подняться. Каждый шаг заставляет вспомнить об Андерсене и его Русалочке, словно ходящей по ножам.

Она осматривает комнату, но вещей не находит — пока наконец не догадывается заглянуть под кровать. Вытягивает сумку и прямо на сменной футболке, точно под застёжкой-молнией, находит телефон.

Удивительно, что не разрядился. Хотя, с другой стороны, эти дни он просто лежал без дела...

Анора прислушивается: из коридора не доносится ни единого звука. Значит, Грета и впрямь готовит ей горячий обед, а не несёт из холодильника пару готовых сэндвичей, купленных в ближайшем круглосуточном магазинчике. Чертовски приятно — и, кроме того, теперь у Аноры есть немного времени.

На экране горит значок пропущенного вызова. Звонков было целых шестнадцать — и все от Мишеля.

Разумеется, варианта «не перезвонить» в её новом положении просто не существует. К тому же вряд ли он звонил ей столько раз, чтобы вычислить местоположение, приехать за ней и убить.

— Алло? — почти сразу же отвечает он.

Анора замирает. Ей доводилось слышать разного Мишеля — раздосадованного, уставшего донельзя, довольного, бодрого, смирившегося со своей участью... Но это мёртвый Мишель. По рукам бегут мурашки, дыхание перехватывает. Лишь одно довело бы его до такого состояния — смерть сестры.

— Где ты пропадала?

— Долгая история, — грустно усмехается она. — Я правильно понимаю, что у тебя...

— Не будем об этом.

Сталь в голосе Мишеля звенит так отчаянно, что надави чуть сильнее — и переломится, будто не металл вовсе, а сухая ветка.

— Прости. Увидела твои пропущенные... С учётом того, как мы попрощались, это странно.

— Ну, — теперь усмешка звучит и в его голосе, — обстоятельства явно несколько изменились. Всё ещё хочешь разрушить Поднебесье изнутри или решила заняться чем-нибудь поспокойнее?

— А что...

— Мы с Блейком теперь в алом списке. Остальное при встрече.

— Вы с Блейком? — повторяет Анора удивлённо. — Что насчёт Венди?

— Она в больнице. Была при смерти, но сейчас ей лучше.

— Но как...

— Я же сказал: при встрече, — едва уловимый намёк на раздражение вспыхивает в интонации и тут же гаснет.

Мишель сломлен. В груди становится больно от сопереживания, и Анора тут же корит себя за это: в войне против Поднебесья — не в Поднебесье, не в нём, запомни уже наконец! — нет места эмпатии. По крайней мере, такой сильной.

— Хорошо, без проблем, — торопливо отвечает она. — Где вы сейчас?

— Блейк остался с Венди, подхватим их потом. Я в Берлине. Куда за тобой приехать?

Потрясённая, Анора сообщает, что находится сейчас в «Луче надежды» — а после, когда он прерывает разговор, ещё долго сидит, глядя в одну точку.

Мишель и Блейк в алом списке. Венди при смерти. Сестра Мишеля убита — и, судя по тому, что он не позволил Аноре даже произнести это, убита по приказу Небожителей.

«Всё ещё хочешь разрушить Поднебесье изнутри?»

Даже себе она признаётся с невероятным трудом, что где-то в глубине души хотела бы совсем иного. После того, как Оливия победила её, не приложив для этого ровно никаких усилий, Анора, даже избитая и превращённая в сплошной сгусток боли, чувствует вдруг, что и правда получила второй шанс — шанс на другую жизнь. Затеряться в какой-нибудь дыре, сменить документы...

Но это не сработает.

Каждый член Поднебесья, который погонится за Мишелем или Блейком, начнёт копать под них — и в какой-то момент, разумеется, станет известно, что она участвовала в деле Инганнаморте вместе с ними. На месте любого человека, помеченного облаком, Анора бы решила, что и её тоже стоит убить — пусть прямого приказа нет, зато какая возможность выслужиться.

Если же она просто оборвёт со всеми связь и останется здесь ещё на какое-то время...

Нет, нет. Только не это.

Перед глазами Аноры сразу встают сцены, бесконечно далёкие от мирных. Стоит кому-то из Поднебесья оказаться в «Луче надежды» — и он может перебить всех женщин, что покинули свои дома, спасаясь от насилия, в поисках лучшей жизни. Перебить просто ради забавы. В конце концов, Анора не наивная идиотка — знает, на что способен тот же Блейк. А подобных ему в Поднебесье наверняка хватает.

Анора даже не догадывается, сколько всего женщин здесь, в стенах «Луча надежды» — но зато прекрасно представляет, какими жестокими к ним могли быть мужчины, раз они в конце концов оказались тут.

Когда Грета возвращается с увесистым подносом, тревоги ненадолго покидают её душу — их вытесняет сводящий с ума запах супа.

— Рамен? — вскидывает брови Анора. — Ого!

— В прошлом месяце к нам попала Киоко, она из Японии. Там и познакомилась с будущим мужем, потом переехала в Германию, затем... Ну, ты понимаешь. Сейчас остаётся у нас, пока не заработает на жильё получше. Заодно научила готовить настоящий рамен.

Аккуратно порезанные ломтики мяса, широкая, идеально сваренная лапша, яйцо... Пока не пустеет миска, Анора забывает абсолютно обо всём.

— Кстати, а ты откуда? — будто невзначай спрашивает Грета.

— Отсюда. Но родилась в Узбекистане.

— Ничего себе... Далеко же тебя занесло.

— Ну, так получилось. — Анора неловко пожимает плечами. — И ещё... За мной скоро приедет друг.

Грета явно настораживается. Она — гражданская, как говорят Мишель, Блейк и Венди, и даже наличие плохого опыта за плечами (а он явно есть) не помогает ей держать лицо так, как людям Поднебесья.

— Что, созвонилась с ним, когда я ушла? — она рассматривает Анору с подозрением. — Это часом не тот самый, что тебя отделал? У нас каждая вольна уйти, если хочет, но подумай о себе...

— Нет-нет! Это друг моих родителей.

Ложь приходит на ум сама собой. Впрочем, это и правильно: Мишелю почти пятьдесят, и, если Анора представит его своим приятелем, у Греты могут возникнуть закономерные вопросы. В конце концов, здесь — дом женщин, пострадавших от насилия. А большая разница в возрасте нередко является одним из ключевых звоночков: взрослый мужчина обводит вокруг пальца неопытную девчонку, постепенно отсекает от семьи и друзей...

Анора трясёт головой, желая отогнать мрачные мысли. Сама она уверена, что ей такое не грозит — но никогда не знаешь, куда приведёт тебя жизнь.

— Хорошо, — Грета успокаивается и возвращает на лицо улыбку. — Твои родители могли бы и сами тебя забрать. Или они в Узбекистане?

— Они погибли.

— Чёрт... Сочувствую.

— Это случилось слишком давно, — Анора продолжает врать лишь потому, что не может позволить себе думать ещё и о родителях на залитой кровью постели. — Я почти ничего не помню.

Грета оставляет её лишь в момент, когда Анора приканчивает рамен, и уносит тарелку — а затем, вернувшись, помогает собраться. Ведёт в туалет и стоит за дверью, пока Анора, превозмогая боль, далеко не с первой попытки садится на унитаз. Протягивает мягкое полотенце после умывания. Аккуратно поддерживает за плечо, когда на обратном пути Анора задевает дверной косяк и, пошатнувшись, едва не падает.

Вдвоём они выходят за высокий сплошной забор, где уже ждёт Мишель.

Он выглядит постаревшим лет на десять. Под глазами залегли тёмные круги, сжимающая сумку рука мелко подрагивает. Но Аноре он улыбается, пусть и из последних сил, всё-таки искренне — и это хороший знак.

— Уверена, что поедешь с ним? — Грета демонстративно обводит Мишеля подозрительным взглядом.

— Да, да. Спасибо большое за помощь, и... в общем, спасибо.

Быстрым шагом Грета подходит к Мишелю, что-то говорит ему на ухо — а потом, после крепкого рукопожатия, устремляется назад к «Лучу надежды». Она не оборачивается, и Анора ловит себя на мысли, что даже этому рада. Хотелось бы узнать её получше — да и познакомиться с другими женщинами в убежище, — но времени на это нет.

— Жаль твою сестру, — тихо говорит Анора, когда они оказываются достаточно далеко.

Мишель держит её под руку, помогая идти — каждое движение отдаётся болью, — и она снова морщится, когда его хватка на локте становится чуть крепче на долю секунды.

— Мне тоже.

— Ты так и не рассказал про Венди.

— Сейчас, погоди-ка...

Он ловит такси, осторожно усаживает Анору в машину. Водитель, явно приезжий, окидывает её тревожным взглядом. Неудивительно: с таким-то покрытым синяками лицом... Но в конце концов он трогается с места, и Анора выдавливает подобие улыбки в зеркало заднего вида. Водитель коротко, едва заметно кивает — похоже, подумал, что она пострадала от рук Мишеля, но понял, что причин звать на помощь нет.

— Мы думали, что Лоренцо убил её, — наконец говорит Мишель по-французски, чтобы водитель их не понял. Хорошо, что познаний Аноры для этого разговора вполне хватает. — Ударил ножом прямо под ребро, чудом не задел сердце. Они оба упали с моста в воду, мы три дня не могли её найти. Повезло.

— А Лоренцо?

— Без понятия. Но, думаю, не выбрался.

Звучит так себе — если честно, намного хуже, чем так себе. Анора не знает, был ли Лоренцо ранен, но он в любом случае крепче Венди. И, если она выжила, даже будучи раненой в грудь, спастись мог и он. Странно, что Блейк и Мишель не искали и его тоже.

Хотя... Блейк, должно быть, с ума сходил от беспокойства. Анора с трудом давит смешок: кажется, всем, кроме него самого, было очевидно, как сильно он влюблён в Венди.

— Он сообщил о нас той Небожительнице, да? — спрашивает она, пусть уже и знает ответ. — Госпоже Маюми?

— Угадала. Поэтому на нас открыли охоту. А Катрин... Что ж, это за то, что я отпустил тебя.

Мишель поднимает на неё глаза, и Анора не выдерживает этого взгляда — отводит свои, чувствуя, как горят под густо-сиреневым щёки. Он спас ей жизнь, взамен пожертвовав жизнью той, кто был ему дороже всех. А ведь Анора ему, по сути, просто никто. Тогда она, можно сказать, уже даже не была его ученицей — она перестала быть ей в миг, когда сговорилась с Франческой Инганнаморте.

Это она виновата в смерти Катрин.

— Прости, я...

— Нет, не вздумай. Если скажешь, что это твоя вина — я прострелю тебе голову, как только мы окажемся в отеле, — неожиданно жёстко отвечает Мишель. — Это был мой выбор. Уважай его.

Водитель снова косится на них, но ничего не говорит. Только чуть прибавляет музыку в салоне — будто даёт понять, что их разговор его совершенно не касается, но новую интонацию он уловил.

Остаток пути они проводят в полном молчании.

Лишь получасом позже, у дверей отеля, Анора на миг замирает и снова решается открыть рот.

— Так что же... теперь и ты хочешь уничтожить их?

— Да, — Мишель чуть поднимает уголки губ, но меньше всего на свете получившаяся гримаса походит на улыбку. — Надо же, а ведь я прогнал тебя за это. Но теперь получается, что нашей маленькой команде не помешает ещё один человек.

— Хм.

Анора прекрасно знает, что согласится, но всё-таки не удерживается — смотрит на него с нарочитой серьёзностью, хмурит лоб.

— В таком случае, мсье, мне интересны ваши условия.

Колокольчик над дверью отеля звенит, будто знаменуя начало новой главы её жизни.