Под небесами

Барская крепость, Валле-д'Аоста

На полпути они выдыхаются. Гарсия ложится прямо на холодный камень, вздыхает от удовольствия, когда он касается разгорячённой кожи. Дорожная пыль её не волнует. В конце концов, работая на Поднебесье, можешь выпачкаться и в чём-нибудь похуже.

Мишель с тоской оборачивается и бросает взгляд на мост, оставшийся внизу, и поблёскивающие воды реки.

— Надеюсь, снова прыгать в воду не придётся...

— А где это ты прыгал в воду?

— В Тибр, — поясняет он. — Я же говорил, у Небожителей в Риме был тайничок. На дне Тибра, рядом с пилястрой разрушенного моста.

Блейк хмурится.

— Ты сказал, что тайник на окраине города.

— Ну извини, — в голосе Мишеля нет ни капли раскаяния. — Думал, что там ещё останется взрывчатка, и не хотел выдавать место. Тебе и Венди только дай волю — вы и город подорвёте.

— И ты решил защитить великий Рим от нас? — Гарсия приподнимается, смотрит на него с любопытством, чуть наклонив голову. — Какая прелесть, Мишелито! Настоящий герой!

Будь Блейк новичком, он бы расценил ложь Мишеля как оскорбление. Полез бы на него с ножом или пушкой, затаил обиду — но спустя столько лет в Поднебесье перестаёшь реагировать на любой обман, если только он не угрожает твоей жизни. Это мир, где каждый врёт как дышит. Не солжёшь — не проживёшь. Такое в порядке вещей, особенно если уже успел побывать в пекле и знаешь, как дорого обходится неосторожно выболтанная правда.

Так что никаких обид.

Гарсия утирает мокрое лицо и встаёт на ноги первой. Блейк хорошо знает её и прекрасно видит, чего стоит это упорство, но отступать некуда. К тому же Гарсия из тех людей, которые на последнем издыхании успевают пробежать марафон, приготовить ужин на пятнадцать человек и написать роман. Последний — так, просто потому, что захотелось отвлечься.

Протянет как-нибудь. Сейчас они избавятся от Лоренцо, а дальше... Дальше, хотелось бы верить, всё вернётся на круги своя. Если только этот мудак не успел оповестить Небожителей об их маленьком приключении на четверых.

Хотя... В таком случае за ними наверняка бы уже явились.

Блейк надеется лишь, что в его собственном взгляде нет такой невыносимой тоски, как в глазах Мишеля. Быть «терракотовым солдатиком», как назвал его тот, проще и безопаснее. Да и к тому же привычная жизнь человека Поднебесья — совсем не то, по чему можно тосковать.

Но всё-таки он тоскует. Ещё совсем недавно они с Гарсией, пусть и скованные обязательствами перед Небожителями, чувствовали себя куда более свободными. И месяца не прошло со звонка Эдриенн, который загнал их в угол. Две недели максимум — две абсолютно адские недели.

Они давно привыкли и к частым полётам, и к перестрелкам, и к тому, что порой приходится спасаться бегством. Но этот отрезок пути даётся всем троим тяжело. Ни намёка на передышку, враждебностью, кажется, пронизан воздух. У Инганнаморте полно сторонников и должников по всей Италии. Удивительно, что никто не попытался прикончить их по пути.

Впрочем, ещё не вечер — сейчас поднимутся в крепость и наверняка сразу попадут под обстрел. Блейк проверяет, на месте ли пистолет и пара запасных магазинов. Негусто, но первое, чему учит Поднебесье — умело распоряжаться тем, что имеешь. Ведь второго шанса может и не быть. Противнику не скажешь: «Слушай, тут такое дело — я пустой. Давай завтра здесь же в пять?»

— Эй, Блейки, — хрипло зовёт Гарсия.

— Да?

— Может, когда всё закончится, выйдем из игры? Не сразу, а так... через какое-то время.

— Странно слышать это от тебя.

Действительно странно. Гарсия спала и видела, как становится лучшей убийцей Поднебесья, как слухи о ней ползут по всему миру, один другого страшнее, и как от одного её взгляда собеседнику становится не по себе. Последнего, впрочем, она уже добилась — просто не замечает этого.

Неужели происходящее допекло её до такой степени — чтобы бросить всё, что вроде было ей по-настоящему дорого?

— Венди, — произносит он неспешно, — я понимаю, как ты устала. Я тоже заебался, честно. Но ты правда этого хочешь?

— Не знаю. Просто...

Она не договаривает — разворачивается к подъёму и молча идёт дальше. Шаг у неё лёгкий, пружинящий. На первый взгляд и не скажешь, что Гарсия прошла уже полпути.

Мишель бросает на Блейка быстрый взгляд, но этим и ограничивается. Хорошо, что так — пусть Гарсия подняла тему выхода из игры прилюдно, она касается только их двоих. Тем более что Мишель, должно быть, задумался о своём — он успел попробовать, какова на вкус свобода, и наверняка их короткий разговор всколыхнул в нём горько-сладкие воспоминания, которые стараешься гнать как можно дальше.

Путь наверх долог и неприятен, но они всё-таки достигают ворот крепости. Те открыты: в отеле, как ни крути, остались постояльцы и персонал — Лоренцо, должно быть, выкупил одно крыло или что-то в этом роде.

Во внутреннем дворе, однако, тихо и пусто.

— Не нравится мне это, — бормочет Мишель. — Уверен, весь отель забит людьми Инганнаморте.

— Их явно меньше, чем ты думаешь.

— Почему?

Гарсия только нехорошо усмехается.

— Потому что, будь их полно, выставили бы и во двор, Мишелито. А так... Видимо, негусто у Лоренцо с охраной.

На открытое пространство, аккуратно вымощенное плиткой, выходить небезопасно, и они продвигаются к отелю в тени крепостной стены. Здание вдали только отелем и может быть — трёхэтажное широкое строение с множеством окон. В некоторых горит свет, другие задёрнуты шторами.

Наконец откуда-то из-за отеля — видно, воспользовалась служебным входом, — выходит женщина в тёмно-синей униформе.

— Я сейчас.

Мишель ускоряет шаг, обхватывает её за плечи одной рукой, а второй успевает закрыть рот прежде, чем женщина начнёт кричать. Она не вырывается — в миг, когда Блейк и Гарсия подбегают к ним, просто стоит напротив Мишеля, и в широко распахнутых глазах плещется чистый ужас.

— Пожалуйста, не бойтесь, — просит тот. — Мы ничего с вами не сделаем. Говорите по-английски?

Короткий кивок.

— Отлично. Если я уберу руку, обещаете, что не будете кричать?

Ещё один кивок. Мишель, помедлив, отнимает ладонь от губ женщины. Она всё ещё напугана, но не пытается бежать и, кажется, начинает дышать чуть глубже. Хорошо. Блейку доводилось убивать и мужчин, и женщин, и даже детей, однако за годы он понял, что женщины просто симпатичны ему больше. И, пожалуй, вызывают большее доверие.

Слишком много он их видел — загнанных в угол, пострадавших от рук мужей-тиранов, переставших ожидать от жизни чего-то хорошего.

— Этот человек, — Мишель достаёт телефон и показывает ей фотографию Лоренцо, — сейчас в отеле.

Голос у женщины негромкий, шелестящий — и всё-таки дрожащий.

— Д-да.

— Хорошо. Вы видели рядом с ним вооружённых людей? Можете сказать, сколько их?

— Человек десять или... Да, десять, — она снова кивает, теперь мелко и часто. — Правое крыло, третий этаж... Только не убивайте меня, пожалуйста!

— Я же сказал, что не стану.

— Сп-пасибо.

После недолгих уговоров женщина указывает на несколько окон — номера, где обосновались Лоренцо и его люди. Вариант далеко не лучший. Судя по всему, они выбрали комнаты в конце коридора. Путь оттуда только один, и, если его перекрыть, можно оказаться в западне.

«Далеко не лучший» — это Блейк про себя преуменьшил. Сказать по правде, хуже не придумаешь.

— Может, выманим их всех наружу да перебьём? — предлагает Гарсия. — Помнишь, как в той сцене у Тарантино, когда Невеста вышла в центр и закричала: «О-Рен Ишии! У нас с тобой незакрытый долг»?

— Да, красиво было... — отвечает Мишель немного растерянно. Он явно ушёл в себя, обдумывая план, и едва слушает Гарсию. — Но вряд ли они на это поведутся. Просто откроют огонь из окон — и нам конец.

Скорее всего, он прав. Лоренцо, уже потерявший брата и сестру, не будет рисковать. А ещё он явно зол до трясущихся рук и сделает всё возможное, чтобы стереть их троих с лица земли.

После недолгих раздумий они обходят отель и оказываются у невзрачной двери — по-видимому, той самой, из которой вышла женщина, что так им помогла. Это Блейк уже проходил: во многих гостиницах, каким бы высоким там ни был уровень безопасности, нередко плюют на служебный вход.

Впрочем, это закономерно. Сотрудники постоянно снуют туда-сюда, проверять каждого — только время терять.

Жаль, негде раздобыть запасную униформу и проскользнуть внутрь, притворившись таким же персоналом.

Рабочих в отеле полно, а вот гостей явно немного. Стоит преодолеть служебную зону — и оказываешься в тишине и прохладе широкого коридора. Гарсия быстро осматривается и, не найдя ничего подозрительного, напрягается. Взгляд у неё становится цепким, движения — скупыми. Блейк замечает, что её пальцы едва уловимо подрагивают.

Нервничает. Ещё бы не нервничать — они уже так далеко зашли. Последний шаг, последний труп... И тогда, быть может, удастся вернуться к прежней жизни без особых потерь.

Выманивать Лоренцо не приходится: один из его ребят, открывая дверь на третьем этаже, видит их — и, разумеется, немедленно узнаёт. На крик, полный гнева, выбегают и остальные.

Чёрт, всё-таки та женщина солгала. Их больше десяти. Ненамного, но в сложившейся ситуации любой перевес может быть критичен.

Люди Лоренцо принимаются палить по ним так быстро, что, будь они гражданскими, никогда не сориентировались бы вовремя и не нашли подходящее укрытие. Но быть человеком, отмеченным облаком — значит уметь найти выход даже из самой глубокой задницы.

Укрывшись за углом, Блейк выгадывает редкие секунды тишины, пытается отстреливаться. В пекле тяжело обратить внимание на что-то, кроме противника, но всё же он замечает, как один из крепких парней в чёрном, заслоняя собой Лоренцо, устремляется к боковой лестнице.

Итак, ублюдок решил сбежать — удивительно, если учесть, что вообще-то он должен всем сердцем желать избавиться от них. Это может усложнить задачу. Хотя как посмотреть...

Блейк поворачивается к Гарсии, от которой бегство Лоренцо тоже не укрывается — и она одними губами шепчет: «Прикрой меня».

— Эй! — кричит он Мишелю. — Справишься тут?

— Без проблем!

— Вот и славно...

Последнюю его фразу Мишель наверняка не слышит, но это уже и не важно. Гарсия устремляется к выходу, чтобы поймать Лоренцо уже снаружи, а Блейк — что ж, ему только и остаётся, что прикрывать её, раз попросила. Сказать по правде, она крайне редко просит о чём-то — даже после двух лет совместной работы уж слишком привыкла, что рассчитывать приходится только на себя.

И правильно. Если расслабляться, зная, что у тебя за спиной всегда кто-то стоит, однажды получишь нож под лопатку.

Убегая за Гарсией, Блейк ощущает короткий укол тревоги: а вдруг Мишель не справится? Да, он превосходный боец, но всё же нельзя забывать, что возраст берёт своё...

К дьяволу. Учитывая, как важно Мишелю уцелеть, он будет сражаться до последнего — и пешки семьи Инганнаморте явно не станут теми, кто заберёт его жизнь.

Погоня продолжается недолго. Они несутся так быстро, что плитка под ногами сливается в сплошное серое пятно, бегут прямо с горы, на которую так долго карабкались. Телохранитель Лоренцо отстреливается, и Блейк отвечает тем же — и даже, кажется, цепляет его плечо. Этого недостаточно, чтобы остановить — но вот ослабить поможет. Когда дело дрянь, любая мелочь способна стать решающей.

Они останавливаются лишь у моста. Лоренцо и его телохранитель понимают, что бежать некуда — уж слишком открытая местность, — и решают дать отпор.

— Совсем как в Мадриде, — бормочет Гарсия, прежде чем броситься на Лоренцо. — Но чёрта с два теперь этот уёбок меня достанет.

Широкоплечий парень со стянутыми в тугой хвост на затылке длинными волосами сближается с Блейком куда быстрее, чем хотелось бы. Дерётся он чертовски хорошо. Настолько, что будь Блейк сильнее истощён — проиграл бы через несколько минут.

Но, пожалуй, даже подъёма к воротам крепости не хватит, чтобы вымотать его настолько.

Краем глаза он не забывает посматривать за Гарсией. В конце концов, она уже билась с Лоренцо, и тогда это закончилось паршиво. Блейк не хочет признаваться даже себе: прошло слишком мало времени, чтобы она могла достойно ответить этому улыбчивому ублюдку, она не готова, она снова не удержится и пойдёт ко дну — но эти мысли упорно лезут в голову, подтачивают изнутри.

Нужно избавиться от телохранителя и помочь ей. Уж вдвоём-то они прикончат Лоренцо.

— Эй, Олдридж! — окликает тот как раз в тот момент, когда Блейк наконец-то перебивает телохранителю Лоренцо шейные позвонки.

Удар получается такой силы, что руку сводит от боли — но это быстрее, чем сворачивать шею, и явно эффективнее, учитывая, что парень с конским хвостом крепче Блейка. Приходится вложить в одно движение всё, что у него только есть, всю ярость, всё желание прийти Гарсии на помощь, всё стремление закрыть это дело и вернуться к привычной жизни...

Мигом позже Лоренцо выхватывает у Гарсии нож и вколачивает его точно ей под ребро, и время останавливается.

На лице у неё не сразу, точно в замедленной съёмке, проступает недоумение.

— Я же сказал, — второй рукой Лоренцо обнимает её так крепко, будто без памяти влюблён, и Блейка прошивает первобытный, ни с чем не сравнимый ужас от одного этого зрелища, — в следующий раз я проткну этой суке сердце.

Спустя несколько секунд он ослабляет хватку, разворачивая Гарсию лицом к себе. Хочет увидеть, как её медленно покидает жизнь. Блейк и сам, убивая, предпочитает смотреть жертве в глаза — но сейчас всё по-другому, ведь это, мать её, Гарсия, Гарсия, Венди...

— Венди, — вот и всё, что Блейку удаётся выдохнуть.

Как ни странно, она даже слышит его.

Слышит — и кивает, даже не улыбнувшись толком, а обозначив тень улыбки. А затем вкладывает все оставшиеся силы в последний удар: хватается за Лоренцо, будто утопающий за соломинку, и толкает его через перила моста прямо в воды Доры-Бальтеа.

Течение подхватывает их обоих, и Блейк почти сразу перестаёт различать два силуэта в реке.

Он кричит, срывая голос, так отчаянно, что его наверняка слышат и в крепости на горе, и бросается к перилам, намереваясь прыгнуть, но Мишель — и как только успел? — не позволяет. Хватает за плечи, оттаскивает и встряхивает, будто неразумного младшего брата.

— Венди... — повторяет Блейк.

— Ты ничего не можешь сделать.

***

Берлин, дом Оливии Беккер

На юге Фридрихштрассе Анора теряет самообладание. Сворачивается в клубок на одной из скамеек, наплевав, что прохожие меряют её любопытными взглядами, обхватывает голову руками. Закусывает губу и из последних сил давит, давит рвущийся наружу крик.

Она облажалась — да так, что наверняка жить ей осталось хорошо если пару дней.

Перед глазами снова и снова мелькают картинки: разочарование во взгляде Мишеля, перекошенное от гнева лицо Венди Гарсии, лёгкая сочувственная улыбка Блейка. Пылающий дом на виа Джулия, рыдающий мужчина у объятых огнём руин. Алые лакированные туфли Франчески Инганнаморте.

Удивительно, как можно из-за одного поступка лишиться всего, что уже успело стать частью твоей жизни.

Хотя, если посмотреть правде в глаза, понятно, что дело не только и не столько в обретённых и уже потерянных... друзьях? Союзниках? Напарниках? Анора не может поверить, что тётя Оливия так беззастенчиво лгала ей все эти годы — и вроде бы пытается сложить два и два, но почему-то, чёрт побери, никак не может получить эту несчастную четвёрку.

Оливия была её путеводной звездой, когда Аноре казалось, что вокруг нет ничего, кроме непроглядной тьмы. Оливия отмыла её от крови и грязи и по-новой научила жить. Показала, что даже после потери родителей можно находить в каждом дне что-то хорошее.

Их совместная жизнь не была похожа на праздник — о нет, тётя Оливия всегда отличалась паршивым характером, — но Анору всегда согревало чувство, что они занимают одну сторону.

Ну да, как же. Одну сторону.

История об абсолютном иммунитете расставила всё по местам. Выходит, Оливия давно планировала разрушить Поднебесье, иначе не стала бы добиваться такой надёжной страховки. И явно подумывала сделать это собственными руками. Но по счастливой — какая ирония! — случайности её родную сестру убили, оставив в живых маленькую племянницу. Девочка для битья нашлась сама собой.

Анора фыркает и нехотя поднимается со скамейки.

Времени до того, как на неё откроют охоту, остаётся не так много — но, чтобы осуществить задуманное, вполне достаточно. Возможно, ещё пару месяцев назад она и не помыслила бы об этом.

«Ты теперь даже рассуждаешь как они, — укоряет она себя, широким шагом направляясь к знакомому дому. — И то, что тебе дали день форы, а потом пообещали убить, приняла как ни в чём не бывало. Браво, Анора, ты молодец».

Но подход людей Поднебесья, кажется, заразнее чумы — потому что других вариантов решения этой большой и крайне неприятной проблемы Анора попросту не видит. Оливия должна умереть. Потому что играть чужим доверием — и, что ещё хуже, чужой жизнью, — так нагло не смеет никто. А кровная связь — это с учётом обстоятельств дело десятое.

Маленький дом, притаившийся между зданий повыше на вечно переполненной и любимой туристами Фридрихштрассе, раньше казался Аноре лучшим убежищем. Сейчас он выглядит как насмешка. Плевок в душу.

Она едва успевает коснуться дверного звонка, когда дверь открывается.

Оливия ни на йоту не изменилась за то недолгое время, что Анора провела в Поднебесье — впрочем, когда тут меняться? Грубые черты лица — такие же, как у старшей сестры, — едва заметно смягчаются, стоит Оливии оглядеть её с головы до ног.

— Быстро ты... — говорит тётя вместо приветствия, и её тонкие губы изгибаются в довольной улыбке. — Есть новости? Надеюсь, хорошие?

— Сложный вопрос.

— Давай, не стой на пороге.. В конце концов, это и твой дом тоже. Кофе?

Анора по привычке хочет согласиться, но вспоминает рассказ Мишеля. Оливия Беккер прекрасно разбирается в ядах — и, пусть едва ли прямо сейчас пожелает отравить собственную племянницу, лучше не рисковать.

Горькую усмешку получается скрыть с трудом. Как же она дошла до того, что боится принять чашку кофе из рук собственной тёти?

— Спасибо, попозже, — Анора изо всех сил старается, чтобы её голос оставался спокойным. — Как ты тут?

— Да что со мной случится.

Оливия отходит к длинному столу — явному родственнику барной стойки, — который разграничивает кухонную зону и гостиную. На рабочей поверхности за её спиной Анора замечает крупно нарезанные овощи. Помешала, стало быть, насладиться свежим салатом.

Ну ничего, Оливия как-нибудь это переживёт.

— Берлин сейчас на ушах стоит, — добавляет она вдруг. — Приехала делегация из Норвегии, и вроде бы кто-то попытался влезть в охраняемый отель, где они остановились... Слышала что-нибудь об этом?

— Если честно, нет. Думаешь, Поднебесье?

— Возможно, — Оливия пожимает плечами. — Просто решила, что, если они, ты могла быть в курсе...

Анора с трудом удерживается от нервного смешка. Ну разумеется! Как же хорошо у тёти получается притворяться, что она знает о Поднебесье лишь то, что ей якобы удалось раздобыть, приложив невероятные усилия.

— Вообще меня не особо посвящают в то, что происходит, — отвечает она, стараясь звучать как можно более безразлично. — У меня даже татуировки пока нет.

— Да ладно?

Вот теперь Оливия выглядит по-настоящему удивлённой.

— Что ты в таком случае там вообще делаешь?

— Что прикажут, то и делаю, — хмыкает Анора. — У меня есть куратор, он возит меня с собой.

— Ух ты! Кто это?

— Мишель Дюфур.

— Но он же...

Вот оно. Вот оно!

Оливия выдаёт себя с потрохами. Разумеется, всё это время она следила за работой Поднебесья, иначе понятия бы не имела, что Мишель выходил из игры. А вот о его возвращении до слов Аноры она не знала — пожалуй, это скорее хороший знак.

— Вы были знакомы?

— Да нет, — Оливия отмахивается, и лицо её выглядит таким же безмятежным, как и всегда, но Анора замечает, как однократно (хвала выдержке!) дёргается вверх уголок её рта. — Просто слышала о нём кое-что. Твоя мама упоминала его пару раз, говорила, он настоящий профи.

— Тут она права.

Они перебрасываются ничего не значащими фразами будто ярким мячиком, кидают его снова и снова, пока Анора не выдыхается. Всё это заходит слишком далеко — надо прекращать. Тем более что и сожаление, и горечь вдруг куда-то исчезают, будто выжженные гневом. Остаётся одна только пустыня, и не существует дождя, который мог бы её оживить.

— Ладно, — говорит Анора. Внутри у неё всё замирает, словно перед прыжком с огромной высоты. — Давай, пожалуйста, без этой комедии. Зачем ты это сделала?

— Сделала что?

— Не выставляй меня дурой. Зачем было... это всё? Ты всегда знала о Поднебесье куда больше, чем я, но притворялась, что узнаёшь новые подробности. Взращивала во мне ненависть, хотя могла и сама попытаться развалить организацию, если хотела.

Оливия застывает на месте, медленно, изучающе оглядывает Анору с головы до ног. В глазах у неё зажигается что-то новое и непривычное. Оливия смотрит так, будто перед ней не родная племянница, а уличный попрошайка, который перешёл черту и прикоснулся к ней. Она всегда ненавидела бродяг — и, пусть и сдерживалась при маленькой Аноре, та всё равно это замечала.

— Никто не выставляет тебя дурой, — наконец отвечает Оливия. — Ты отлично справляешься сама. Я лишь подтолкнула тебя в нужном направлении, и ты загорелась, как маленькая звёздочка. Вот и всё.

— Но мама...

— О, Дагмар в любом случае не дали бы иммунитет. Небожители — жадные свиньи, которые цепляются за каждую жизнь так, будто она принадлежит им. Дагмар была слишком хороша, чтобы отпускать её.

— То же самое мне сказали и о тебе.

Оливия негромко смеётся, обнажив мелкие ровные зубы. От человека, которого Анора знала столько лет, не остаётся и следа — она даже двигаться начинает по-другому. Похожие жесты, скупые и отточенные до автоматизма, Анора видела и у Мишеля, и у Блейка с Венди. Это движения человека Поднебесья, который способен убить в любой момент.

— Ну, скромничать не буду, — Оливия делает шаг навстречу, и Анора тут же отступает. — Перестань, милая, мы же родня. Я не сделаю тебе больно. Так вот... Да, в Поднебесье я правда была немного известна. Хотя и не так, как твоя мать.

— Как тебя отпустили?

— Думаю, ты уже знаешь. Если тебе рассказали про иммунитет, то никак не могли обойти эту милую историю. Я, видишь ли, люблю принцип «услуга за услугу». А запросы Небожителей порой были так высоки, что только идиот расценил бы очередное дело как простой приказ.

— Разве это не... наглость? Нарушение?

— Для новичка — вполне возможно.

Оливия, помедлив, указывает на два мягких кресла в гостиной, аккуратно садится на край первого — и Анора всё-таки следует её примеру, хотя больше всего на свете желает вонзить нож ей в глазницу с такой силой, чтобы лезвие пронзило мозг. Быстрая смерть — но, насколько она знает, всё-таки болезненная.

И поделом.

Анора не умеет пытать — и глубоко внутри себя уверена, что процесс ей не понравится, — но убить Оливию ей хочется. Да, мысль об этом тяжела, как могильная плита, упавшая прямо на грудь и раздробившая рёбра. Но и простить уже не получится, да и не тянет, если честно.

Страшно осознать, что столько лет она прожила, выплясывая под чужую дудку.

Какой была бы Анора, обладающая собственной волей? Задумалась бы она вообще о Поднебесье и о том, чтобы отомстить за смерть родителей — или просто пережила бы горе и начала новую жизнь как можно дальше от места, которое было ей когда-то домом? Пошла бы она на риск, втираясь в доверие хладнокровным убийцам, подписалась бы всё, что ей довелось перенести с Мишелем, Блейком и Венди?

— Ты мне жизнь сломала, — говорит Анора тихо. Плакать и кричать почему-то не тянет совершенно. — Уж прости за пафос.

— Юности он свойственен. К тому же ты ошибаешься.

Улыбка Оливии, покровительственная, снисходительная, вызывает у неё только раздражение. И как только Анора прежде умудрялась видеть в ней тепло...

— Я не ломала тебе жизнь. Всего лишь сделала из неё что-то толковое. Подумай сама: как бы ты росла без цели, которую я поставила перед тобой?

— Как обычный ребёнок.

— Скука!

— Ни черта подобного, — кривится Анора. — В нормальной жизни нет ничего плохого. Это ты... совсем ёбнулась в этом поганом Поднебесье. Обычно люди не мечтают об убийствах, понимаешь?

Она редко позволяет себе бросить резкое словцо, а потому сама чувствует, как неестественно звучит. Щёки горят, будто Анора выступает перед толпой незнакомцев, а не разговаривает с женщиной, которая её вырастила.

От Оливии смущение не укроешь. Она неспешно вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку.

— Хочешь? Помогает успокоиться.

— Я не курю.

— Ах да... Впрочем, это правильно. Лет через десять обнаруживаешь, что лёгкие уже не те.

Сама она с наслаждением затягивается, и сизый дым поднимается к потолку, щекочет ноздри.

— Ты, конечно, решила меня убить, — Оливия не спрашивает. — Идея хорошая, но неосуществимая. Слишком мало времени ты провела с Мишелем, чтобы продержаться хотя бы несколько минут.

Она подмигивает с заговорщической улыбкой, точно они обсуждают что-то ерундовое, привычное. Например, очередной день, который Анора провела в школе, или предстоящий ужин в одном из любимых кафе неподалёку.

Ненависть вспыхивает под ребром и распространяется по всему телу быстрее любого яда. Анора бросает быстрый взгляд на руки, лежащие на коленях, и морщится: пальцы мелко трясутся. Не от страха, нет — от желания сжать ладони на холёной шее некогда близкого человека.

Ненавидеть Оливию получается до смешного просто. Её длинные светлые волосы, стянутые в хвост на затылке, домашний тёмно-коричневый костюм в рубчик — кардиган и брюки, — широкие плечи и крепкую, далеко не изящную шею. Оливия Беккер, вдова, в девичестве Оливия Гесс — по природе своей непревзойдённый воин, и это чувствуется в мельчайших её чёрточках. Каждую из этих черт Анора готова выжечь, лишь бы в мире не осталось ни единого упоминания о том, что на Поднебесье когда-то работала женщина с таким именем.

— Я всё равно попытаюсь, — с трудом выталкивает из себя Анора.

— И сдохнешь понапрасну. Впрочем, так у вас с моей сестрицей будет чуть больше общего. К сожалению, ты пошла в па...

Договорить Оливия не успевает, потому что Анора бросается на неё сверху, надеясь застать врасплох. Первый удар приходится прямо в лицо, кресло наклоняется под их весом и опрокидывается. Анора, не удержавшись, падает головой вперёд — только в последний момент успевает сделать кувырок и снова подняться на ноги.

Оливия тоже встаёт. Она прижимает ладонь ко рту, и голос её звучит глухо.

— Вот, значит, как.

— Я из Поднебесья, — говорит Анора и сама удивляется, как легко удаётся произнести эти слова. — Некоторые вещи мы не прощаем.

Опуская руку, Оливия широко улыбается. Её белоснежные зубы теперь вымазаны кровью, и алая струйка стекает с нижней губы на шею, пачкает воротник кардигана. Впрочем, на коричневом не видно — ткань просто становится чуть темнее.

— Что ж, в таком случае я не могу тебе отказать.

Анора успевает ударить её ещё несколько раз, но потом Оливия крепко вцепляется в волосы, изо всех сил бьёт лбом о столешницу — и темнота обволакивает Анору с такой готовностью, будто они и не расставались с того самого мига, как она отключилась рядом с машиной Кристофа Невё.