Под небесами

Рим, неподалёку от моста Витторио Эмануэле II

Сообщение Аноры застаёт его врасплох.

Итак, девчонка попалась в лапы Франчески Инганнаморте — и не придумала ничего лучше, чем встать на её сторону и солгать, что ненавидит Поднебесье и ведёт двойную игру. Удивительно, что Анора вообще смогла сообщить об этом Мишелю. Наверняка Франческа глаз с неё не сводит.

Хотя это уже и не имеет значения. Главное — как из такого невероятного дерьма выпутываться.

Вариантов у Мишеля немного, и все они, за исключением одного, вряд ли ведут к победе. Он уповает на Блейка и Венди — если те сумеют убить Сальваторе Инганнаморте, останется только Франческа... и Лоренцо, конечно же, но это будет чуть позже.

Так или иначе, рискнуть стоит. Другой вопрос, что рисковать придётся и собственной жизнью в том числе — а Мишель не может себе позволить подобной роскоши. Не сейчас, когда Катрин ещё не оправилась.

Усилием воли он загоняет мысли о сестре куда-то на задворки сознания. Не в чертоги разума даже — в кладовую разума. Страх за Катрин делает его уязвимым. Слишком человечным, слишком живым. Слуга Поднебесья на это не имеет права.

Перед глазами встаёт лицо Аноры. Мишель вспоминает, как она вышла из комнаты, обняла его, хотя была дезориентирована и зла до одури — и не понимает, как эта девочка вообще доросла до мысли о двойной игре. Вот уж к чему она и близко не готова.

Если только...

Если только она не сказала правду, ну да.

За недолгое время, что они провели вместе, Мишель почти успел к ней привязаться. Ершистая, недоверчивая, удивительно чистая в сравнении с любым человеком Поднебесья, Анора обладала большим потенциалом. Он только хмурится, проигрывает в памяти, как подобрал её около машины Кристофа Невё, как унёс прочь от залитого кровью салона.

В какую же задницу ты влезла, глупая. В какую бездну тянешь нас всех.

Итак, Франческа Инганнаморте будет здесь через часа три. Наверняка дождётся глубокой ночи, чтобы ударить, а потому у него есть время подготовиться. Не так много — но достаточно.

Вариант, который в итоге выбирает Мишель, откровенно паршивый. Кровавый, зрелищный — Блейк бы такое одобрил, но Блейк проведёт эту ночь в «Тишине», убивая Сальваторе, а после наверняка поневоле исследует все самые узкие и тёмные улочки Рима, спасаясь бегством с Венди. Поэтому они останутся наедине — Мишель, Франческа и те, кого она притащит.

На первый взгляд неплохая компания, если не знать, чем всё закончится.

Он покидает квартиру на виа Джулия и направляется к мосту Витторио Эмануэле II. Туристическое место, нередко переполненное — но на дворе ночь, и Мишелю везёт. Неподалёку с упоением целуется юная парочка. Оба только хихикают, когда он тенью проскальзывает мимо.

Приходится немного подождать, когда влюблённые всё-таки уйдут. Мишель быстро раздевается и ныряет в воду. Тибр — не самая дружелюбная река, но он всегда был отличным пловцом.

Уровень воды высокий, и полуразрушенную пилястру моста Нерона удаётся найти не сразу. Слева от неё, ощутимо дальше, где уже не стали бы искать исследователи, на дне зарыт герметичный ящик — один из старых тайников. Небожители, верно, и сами о нём забыли. Но только не Мишель.

Остаётся надеяться, что за минувшие годы вода не взяла верх над прочным материалом и содержимое ящика в полном порядке.

Мишель ныряет несколько раз, чтобы высвободить ящик из многолетнего заточения под водой. К моменту, когда дело почти завершено, он начинает задыхаться. Перед глазами мелькают чёрные мушки, грудную клетку пронзает боль. Но отступать некуда.

Вытянув ящик на берег, он растягивается рядом, жадно глотает воздух.

Чтобы извлечь содержимое находки, требуется не так много времени. Код от замка Мишелю сболтнул когда-то старина Сёрен. Хороший был парень, жаль только, что оступился. По слухам, его жизнь забрала Венди — они с Блейком обожают первыми добираться до бывших коллег, как только те попадают в алый список.

Кто рассказал о тайнике Сёрену, Мишель понятия не имеет — да и чёрт с ним, уже не важно.

Отдышавшись, он бросает взгляд на пустую спортивную сумку, которую перед этим оставил рядом с аккуратной стопкой одежды, а затем аккуратно перекладывает в неё всё, что ждало своего часа в ящике. Пусть он и водонепроницаемый, всё дополнительно завёрнуто в несколько слоёв плёнки.

Взрывчатки столько, что хватит не только на Франческу — с её помощью можно всю семейку Инганнаморте взорвать к чертям собачьим. Но сегодня Мишель уважит старшую сестрицу Лоренцо и её людей.

Ночной Рим прекрасен, и даже в таком положении у него получается это оценить. Кое-где прогуливаются туристы, вдалеке мигают огни круглосуточного бара — наверняка тоже местечко для приезжих, местные, насколько Мишель помнит, предпочитают закрываться рано... В любой иной ситуации он заглянул бы туда и пропустил стаканчик-другой.

Жаль, что сегодня — особенный день.

Невыносимая жара отступает, и лёгкий ветерок пробирается под рубашку с коротким рукавом, холодит шею под воротом. С мокрых волос капает вода. Больше всего Мишелю хочется плюнуть на это всё и исчезнуть. Уехать, не вспоминая ни об Аноре с её охренительными идеями, ни о Блейке и Венди, ни о Поднебесье.

Однако желания — одно, а необходимость, увы, — совсем другое. Тем более что даже в мыслях Мишель теперь не может нелестно отозваться о Блейке Олдридже. Его деньги спасут жизнь Катрин.

А простейшее «взять и уехать», помимо прочего — билет прямиком до алого списка.

От Аноры тем временем приходит ещё одно сообщение. В нём всего два слова: «Полтора часа», — и Мишель ускоряет шаг. Если план не сработает, завтра утром в квартире на виа Джулия найдут его труп. И хорошо ещё, если найдут: Франческа Инганнаморте, судя по собранной Эдом информацией, — женщина достаточно милая, чтобы забрать ещё живого Мишеля с собой и вдоволь с ним поиграть. Ничего эротического, разумеется. Только пытки. Причём, скорее всего, пытки ядами — а этой дряни ему хватило ещё до выхода из игры.

Имеешь дело с Никой Фотиадис — будь готов проглотить отраву в любой момент. Куда там Франческе.

В плане есть всего один изъян, зато существенный: подрывник из Мишеля и в лучшие годы был так себе. Но каковы альтернативы?

Сколько бы лет ни прошло, а Мишель по-прежнему обожает игру «Что бы сделал такой-то на моём месте» — и потому немедленно принимается накидывать варианты.

Блейк и Венди, скорее всего, засели бы где-нибудь на крыше соседнего дома и принялись палить по людям Франчески, а потом обезоружили бы её саму, увезли подальше и превратили в кровавое месиво. Вариант рабочий, однако в таком случае Аноре, скорее всего, конец. Стоит Франческе увидеть, что квартира пуста — и она всадит девчонке пулю в лоб.

Ника, не к ночи будь помянута уже второй раз, наверняка выбрала бы очередной яд. Подождала, когда все набьются в комнату, и отравила бы их очередным мудреным газом. Но для этого нужно быть Никой. Мишель ни хрена в таком не смыслит. И, опять же, Анора едва ли сумеет достать где-то респиратор, чтобы это не вызвало у Франчески вопросов.

Эдриенн... О, Эдриенн ни черта не делает собственными руками. Она отправила бы в квартиру на виа Джулия своих любимых телохранителей. Какими бы сильными ни были эти парни, живыми из такой мясорубки они не выберутся — но Эдриенн в тот момент едва ли будет до этого дело.

Кто там ещё...

Юи Сон, Викрам Десаи, Агнешка Елецкая, Ёсимицу Като — Мишель перебирает имена и излюбленные методы коллег, пока раскладывает взрывчатку, будто колоду карт, но в итоге приходит к выводу, что из всех паршивых вариантов выбрал чуть менее паршивый.

Впрочем, ещё лет десять назад он счёл бы, что ничего плохого в этом плане нет. Проблема в том, что взрыв — это слишком шумно и грязно, а Мишель предпочёл бы проредить семью Инганнаморте, не привлекая внимания всех жителей Рима без исключения.

К тому же рванёт не только та квартира, которую они сняли, и это беспокоит Мишеля.

«Удивительно! — слышит он точно наяву голос Ники. — Кто бы мог подумать, что тебя наконец-то заботит сопутствующий ущерб».

Мишель, наверное, и правда стареет. Раньше его не волновали такие мелочи, как чужая жизнь. Однако чем старше становишься и чем чаще задумываешься о первых годах, проведённых на службе у Поднебесья, тем сильнее ужас испытываешь.

Спросить его, кем он тогда был, и Мишель ответит — смертью в человеческом обличье.

Конечно, и в те годы он действовал довольно аккуратно, однако случалось... всякое. Несколько раз Мишелю приходилось вырезать целые семьи — от деда, который не мог встать с кресла, до двухмесячного ребёнка. И всё из-за того, что очередная его цель, будь она неладна, любила проводить время в кругу дорогих родственников.

Сейчас он бы подождал, когда тот, на кого указали Небожители, останется один. А тогда... Тогда Мишелю хотелось запомниться. Стать тем, кто берётся за сложнейшие дела и справляется с ними быстрее прочих. Обставить всё зрелищно и ярко, со вкусом.

Со временем гонка ему осточертела.

Именно поэтому, должно быть, Мишель до сих пор не может спокойно смотреть на Блейка и Венди, пусть они и неплохо сработались. Им обоим, кажется, за тридцать, но из них это дерьмо так и не выветрилось. В них слишком сильна жажда крови.

Мишель — ремесленник. Убить человека для него всё равно что забить гвоздь в стену. А Венди с Блейком...

О, эти двое — настоящие творцы. Каждое дело расценивают как возможность дать фантазии разгуляться.

Анора никогда не узнает, но вообще-то Мишель видел фотографии Роско Чэня после того, что с ним сделал Блейк. У Поднебесья везде глаза и уши. Снимками по доброте душевной поделилась, разумеется, Ника — уже после того, как сообщила, что им предстоит отправиться вместе за поганой картиной. Они как раз пытались прийти в себя в той мадридской дыре.

Красиво получилось. Изобретательно. Анору бы вывернуло наизнанку от такого зрелища.

Ещё больше, чем необходимость взрывать чёртов дом, Мишеля тревожит именно она.

Ведь не с потолка же взялась мысль про двойную игру, в конце-то концов, ой, не с потолка. Мишель слишком много видел за последние лет двадцать как минимум, чтобы верить в такие совпадения. Шла-шла — и придумала, чтобы не попасть впросак, ну да, как же.

Хотя такая вероятность всё же есть. С ножом у горла ещё не то придумаешь, лишь бы остаться в живых. А что Франческа припёрла Анору к стенке — сомнений никаких.

Чего ещё ожидать от дочурки Дагмар, мог бы сказать Мишель.

Он обходит квартиру, проверяя всё в последний раз, а затем распахивает окно — надо оценить обстановку, прежде чем опять подвергать свою жизнь риску, который и оправданным-то с натяжкой назовёшь.

Хорошо, что квартира на втором этаже — прыгать невысоко. Мишелю доводилось переживать вещи и похуже. Отделается лёгким ушибом, если правильно сгруппируется.

Лишь бы успеть до того, как люди Франчески начнут палить... В том, что это случится, он уверен на сто процентов.

«Не заходи с ними в дом, — пишет он Аноре. — НЕ СМЕЙ».

Она не отвечает, да и неудивительно. Мишель уверен: он её здорово озадачил, хотя это всё равно не идёт ни в какое сравнение с той свиньёй, которую она подложила всем.

Что ж, получится хороший урок. Не то чтобы он планировал учить Анору подобному, но пусть лучше узнает от него.

Наконец телефон снова коротко пищит.

«Пять минут».

Могла бы и не говорить, честное слово. Мишель и сам прекрасно видит машины, подъезжающие к дому. Одинаково чёрные и блестящие в свете ночных фонарей, одинаково полные людей Франчески Инганнаморте. А вот и она сама — невысокая фигурка, одетая в такой же чёрный костюм, как и остальные, но куда более хрупкая.

Сердце пропускает удар, когда из того же автомобиля вслед за Франческой выбирается Анора.

Мишель даже не представляет, что она наболтала, но почему-то никто и не зовёт её в дом. Молодец, девочка, языком чесать умеешь — осталось показать всему миру, как умеешь бегать.

На миг он прикрывает веки. Со стороны, должно быть, Мишель покажется Франческе Инганнаморте безобидным — просто потрёпанный жизнью почти пятидесятилетний француз. Уставший донельзя, он сжимает в руке некое подобие маленького пульта. Так сразу и не скажешь, что это такое. Практически поседевший — без пары тёмных прядок, — с синяками под глазами и нервно подрагивающими пальцами, Мишель будто бы совсем не представляет угрозы.

Когда дверь распахивается, он смотрит на Франческу вполоборота, сидя на подоконнике.

— Месье Дюфур, я не ошибаюсь? — спрашивает она на безукоризненном английском.

— Всё верно. А вы, конечно, синьора Инганнаморте.

Можно было бы переиграть — в другой вселенной, где Анора сначала думает, а потом говорит, где сам Мишель не вынужден из-за этого глупого поступка творить вещи, помня о которых, будет проклинать себя до конца жизни.

В другой вселенной, но только не здесь.

Мишель мягко, рассеянно улыбается, выпрыгивает из окна и жмёт на кнопку, не глядя, как мир за его спиной превращается в огненный ад.

***

Рим (в бегах)

Кто-то кричит — надрывно, истошно, — а потом вопль обрывается, будто распахнутый в нём рот заткнули ладонью. Анора сжимает зубы, морщится от боли — и только тогда, отдёргивая руку, понимает, что крик принадлежал ей. И заткнула себя она сама.

Из маленькой ниши, которую даже проулком не назвать, ей прекрасно виден дом на виа Джулия. То, что от него осталось, если быть точной. Он умирает мгновенно — с грохотом и воем пламени осыпается, будто карточный. Лопаются стёкла, брызнув осколками, разлетаются во все стороны камень, дерево, обломки кафеля... Огонь такой яркий, что в миг взрыва Анора рефлекторно жмурится, но этого недостаточно. Ярко-оранжевое отпечатывается у неё на сетчатке, вокруг распространяется нестерпимый жар.

— Mia figlia! Mia figlia è lì!

Анора напрочь забывает, что значит слово, которое выкрикивает высокий тучный мужчина с таким отчаянием, но догадывается и безо всякого словаря: в доме был кто-то из его родных.

Искать выживших бесполезно. Одного взгляда на объятые пламенем руины достаточно, чтобы это понять. Из своего укрытия Анора наблюдает, как мужчину перехватывает, не давая броситься в огонь, водитель Франчески — единственный, кто ждал снаружи, — как тот оседает на землю и захлёбывается слезами. Из его груди вырывается вой, похожий на животный.

Вокруг собираются любопытные соседи; кто-то в ужасе застывает, не в силах отвести взгляд от горящего дома. Кто-то, напротив, спешит отвернуться. Вдалеке звучит полицейская сирена, и Анора, выбравшись из ниши, уходит прочь от виа Джулия.

Как можно дальше — и не думать, не думать о том, что она может быть причастной к этому!

Вот почему Мишель сказал не заходить в дом любой ценой. Он заложил столько взрывчатки, что тот буквально за пару секунд превратился в... это. Анора кусает щёку, чтобы боль отвлекла от назойливых мыслей, но тщетно. Она прекрасно понимает, почему дома больше нет.

Нет, впрочем, и Франчески Инганнаморте, и её людей — но их наверняка можно было убить иначе.

Мимо проносится машина с красным крестом на боку, и Анора с трудом удерживается от горькой усмешки. Там некого спасать. Безусловно, под камнями найдут людей — но она не сомневается, что живых среди них не будет. Взрывчатки Мишель и впрямь не пожалел.

Когда ей на плечо ложится тяжёлая рука, Анора даже не вздрагивает. Пожелай кто-нибудь сейчас пустить ей пулю в голову — она бы смирилась.

Мишель прихрамывает. Губы сжаты в тонкую линию, на щеке — длинная царапина, кровь на которой уже запеклась.

— Зачем ты...

Он бьёт её прямо по лицу совсем как Франческа — но кулаком, а не раскрытой ладонью, и Анора падает на тротуар как подкошенная. В ушах звенит, мир плывёт перед глазами.

Чуть придя в себя, она осторожно касается языком одного из зубов: шатается, само собой. Удивительно, что не вылетел сразу.

— Если ты хотела спросить, зачем я это сделал, — говорит Мишель невыразительным мёртвым голосом, от которого у неё мурашки бегут по коже, — то позволь ответить. Я сделал это, потому что ты не в состоянии подумать, что вылетает из твоего рта и какую цену имеет. Я сделал это, потому что только такой урок ты, судя по всему, в состоянии усвоить.

Он наклоняется, хватает её за ворот футболки — и вздёргивает на ноги одним движением. Аноре приходится встать на цыпочки, и она балансирует, точно канатоходка, под которой разверзлась пропасть.

Пропасть, полная огня.

— Я не хотел их убивать, — добавляет Мишель, и в его взгляде она замечает столько затаённой боли, что хватило бы на пару десятков человек. — Не Франческу и её людей, конечно. Гражданских. Но убил, потому что другие варианты могли не сработать.

Анору захлёстывает отчаяние — и безмерно хочется выплюнуть какую-нибудь глупость, дурацкую шутку, чтобы пружина, натянутая внутри неё, наконец-то ослабла. Всякий раз в худшие моменты жизни из неё лезет это дерьмо. Порой она даже смеётся, хотя поводов для смеха нет никаких — и со стороны, должно быть, это выглядит дико.

Она молчит. Хотя бы потому, что по выражению лица Мишеля ясно: он без колебаний ударит её ещё столько раз, сколько нужно, чтобы он счёл урок усвоенным.

— Хочешь что-то сказать?

Анора быстро мотает головой. Хватка Мишеля разжимается, и он отступает от неё на полшага. Хочется развернуться и броситься бежать: Анора прежде никогда не видела его таким, и этот новый Мишель по-настоящему страшен. Теперь ей становится предельно понятно, почему он провёл столько лет в Поднебесье.

Каждый здесь может быть сколь угодно приветливым и добродушным на первый взгляд. Каждый может отнестись к ней точно к младшей сестре или подруге, но это не повод расслабляться.

Мишель — убийца страшнее Франчески Инганнаморте. Возможно, страшнее даже, чем Блейк и Венди.

— Мне очень жаль, — выдавливает она с невероятным трудом. — Я... я испугалась, когда она... Когда мы... В общем, она могла меня убить, и я...

— И ты придумала сказку, которая затрагивает всё Поднебесье и делает нас врагами. Понимаю.

Лучше бы он снова ударил её. Удивительно, что совсем недавно такая перспектива пугала Анору.

— Ты дура, — говорит он почти ласково, — и очень меня разочаровала.

Да, лучше бы ударил. Точно.

Ситуация, казалось бы, паршивее некуда, но тут Анора чувствует, как подступают злые слёзы к глазам — и от этого всё-таки становится ещё немножечко хуже. Ещё не хватало разреветься прямо сейчас, когда Мишель смотрит на неё, будто на... Чёрт знает, наверное, так разглядывают плевок на асфальте. С брезгливостью и без интереса.

Она пытается не представлять, как себя сейчас чувствуют те, чьи близкие остались в руинах дома на виа Джулия — но беда в том, что для этого Аноре даже напрягаться не нужно. Именно так ощущала себя она сама, когда нашла родителей на залитой кровью постели. Но Анора была ребёнком, который только поэтому не захлебнулся горечью утраты, а эти люди...

Дьявол, Мишель прав: она дура.

— Я сказала ей правду, — помедлив, говорит она. — Франческе.

— Только не нужно выдумывать.

— Никто не выдумывает! Я... я...

Анора всё-таки начинает плакать — и злится на себя за это так сильно, что дай ей волю — вцепилась бы ногтями в собственное лицо и принялась сдирать кожу, оставляя багровые борозды.

Она не пытается вытереть слёзы, и они текут по щекам, капают на футболку совсем как кровь из разбитого рта. Мишель пощадил её нос, но вот на что сейчас похожи губы, проверять совсем не хочется.

Удивительно думать об этом сейчас, но Анора осознаёт неожиданно остро: в глубине души хочется, чтобы он простил и пожалел её. Положил ладонь на макушку, потрепал волосы, будто она — и впрямь нерадивая младшая сестра, которая просто сделала глупость.

Но у Мишеля уже есть младшая сестра, и она, если верить ему, смертельно больна, и ради неё он пойдёт на всё — даже выпустит всю обойму в Анору. Не худшая участь с учётом её промаха.

Поэтому, наверное, он так спокойно стоит напротив и ждёт, пока она выплачется.

— Поднебесье убило моих родителей, — шмыгнув носом, наконец выталкивает из себя Анора. — Это правда. Они... люди с татуировкой часто бывали у нас дома.

— И только поэтому ты решила, что это наших рук дело?

— Я не...

— Послушай, — вздыхает Мишель, — ещё лет двадцать назад всё было совсем иначе. Поднебесье было немного меньше. Наши лучшие люди прекрасно знали друг друга, кое-кто дружил семьями... Конечно, это не то чтобы одобрялось — но и не порицалось особо.

— Вот видишь! Разве это не доказывает, что я права?

— Это ни черта не доказывает. Пойми ты наконец, — он заметно раздражается, — при таком раскладе кто угодно мог разболтать, где живут твои родители. И кто угодно мог за ними прийти.

— Нет, это Поднебесье, им не нравилось, что мама хочет жить обычной жизнью, я...

— А теперь заткнись и попробуй подумать как следует. Ну же, я знаю, что голова у тебя на месте — когда ты не пытаешься лгать членам семьи Инганнаморте. Отстранись от точки зрения, которой придерживалась с детства.

Анора послушно задумывается. Они по-прежнему стоят посреди дороги, и Мишель, будто бы спохватившись, за руку тянет её к ближайшей скамье. Ночная прохлада кажется чем-то потусторонним, принадлежащим не этому миру — перед глазами у Аноры до сих пор стоит бушующее пламя на виа Джулия, а раз так, откуда тут взяться прохладе.

Она заставляет себя снова прокрутить в памяти всё, что мучает её с раннего детства — с того самого дня, когда она увидела родителей мёртвыми. Вспоминает, что было после.

— Тётя Оливия, — ошарашенно выдыхает она.

— Оливия... Не Оливия ли Беккер? — уточняет Мишель. — Чёрт, мне стоило догадаться... Это она рассказала тебе, кто убил родителей?

— Да, и я уверена...

— Ради всего святого, Анора. Оливия была одной из нас долгие годы, пока не вышла из игры.

Должно быть, вот это и называют эффектом разорвавшейся бомбы. Анора смотрит в одну точку перед собой — и, хоть убей, не находит сил повернуться и взглянуть на Мишеля.

Тётя Оливия не может быть человеком Поднебесья — иначе они бы давно добрались и до неё, и до самой Аноры. Никто бы не оставил их в покое после смерти родителей. Никто не позволил бы просто жить.

— Это невозможно, — шепчет она.

— Возможно, если знать, с кем имеешь дело. Видишь ли, Оливии Беккер — в девичестве, как я понимаю, Гесс, — задолжал кто-то из Небожителей. Не знаю, кто именно, эти дела не афишируются. Но, когда она покинула Поднебесье, оказалась в невероятном выигрыше.

— Как это?

— Да всё просто. Перед тем, как выйти из игры, она работала на этого самого Небожителя — выполнила для него какую-то особенно грязную работу, по-другому тут не бывает. И он столько задолжал ей, что отпустил с абсолютным иммунитетом для неё и её маленькой племянницы. Тогда мы ещё, конечно, понятия не имели, что это ты. Не знаю, почему она не попросила за Дагмар и её мужа... Хотя нет, знаю: Дагмар тогда не планировала уходить, и Оливия наверняка считала, что та всё равно умрёт.

Анора кивает, хотя у неё едва ли получается осмыслить сказанное. Вот почему за ними никто не следил — иммунитет... Нет никакого смысла преследовать Оливию Беккер, когда всё Поднебесье знает: к ней запрещено прикасаться.

Выходит, именно тётя Оливия подставила родителей под удар. Лишённые иммунитета, они пытались разойтись с Поднебесьем полюбовно — мама, разумеется, ведь отец-то был гражданским... И тогда кто-то отдал весьма ожидаемый приказ. Дагмар Гесс слишком много знала, чтобы отпускать её.

— Она готовила меня к этому с детства, — неожиданно для себя самой признаётся Анора. — К тому, чтобы разрушить Поднебесье изнутри. Притворялась, что ни хрена о нём не знает, «добывала» информацию.

— О, — Мишель хмыкает. — Очевидно, скармливала тебе крупицы драгоценных данных, накопленных ею за годы работы. Многие из нас просто делают дело, но Оливия ценила осведомлённость выше денег за кровопролитие. В какой-то момент, насколько мне известно, она и вовсе перестала убивать. Начала торговать информацией.

Из неё вдруг выплёскивается смех — визгливый, истеричный, — и Мишель крепко обхватывает её за плечи. Это прикосновение служит якорем, который не позволяет утратить связь с реальностью. Честно говоря, Анора с удовольствием бы отдохнула от этой самой реальности. Но сходить с ума ещё рано — не на все вопросы получены ответы, не все проблемы решены. Да и не совсем понятно, что теперь будет с ней самой. Едва ли Мишель просто забудет о том, что она сделала. Едва ли это спустят ей с рук Блейк и Венди.

— То есть, — наконец говорит Анора, — она растила меня как свинью на убой. Ну, вроде как Дамблдор — Гарри Поттера.

— В целом так и есть. Мне жаль.

Как ни странно, в голосе Мишеля действительно слышится сожаление — и от этого становится немного легче. Всего на одну тысячную, но уже что-то.

— Ты сказал «грязная работа», — она морщится, — а что может быть грязнее обычных дел Поднебесья? Никто бы не дал Оливии иммунитет за красивые глаза.

Называть Оливию тётей, как прежде, язык не поворачивается. Да, они остаются роднёй по крови — но Анора приходит в ужас от одной только мысли: всё, чем она жила прежде, было сфабриковано. Разве может быть близким человек, который собственноручно столкнул её в эту бездну?

— Дай-ка вспомнить, что там такого было в те годы... — Мишель снова вздыхает, и только сейчас Анора замечает, как сильно он устал и каким потерянным выглядит после того, что ему пришлось совершить. — Ах да. В Лондоне тогда отравили испанского посла. Международный скандал, сама понимаешь. Всё в итоге замяли, но подозреваю, что с большим трудом.

— То есть она и в ядах разбирается?

— Люди Поднебесья обычно не кладут все яйца в одну корзину. Ты же видела, как Венди обращается с ножом?

Анора кивает. Ещё бы не видела — и тогда ей казалось, что сама она в жизни не дорастёт до подобного уровня мастерства. Венди будто родилась с ножом в руке. Впрочем, возможно, так оно и было...

— Ну вот, — Мишель отпускает её, пожимает плечами, — это не значит, что Венди окажется беспомощной, если дать ей пушку. Стреляет она тоже неплохо. Да и голыми руками вполне способна убить.

— Но яды — это особый случай, разве нет?

— В некотором роде.

Он хмурится. Наверняка вспомнил Нику Фотиадис: судя по всему, что Анора уже успела о ней услышать, та — едва ли не лучшая отравительница во всём Поднебесье, а такой титул дорогого стоит.

— Мне правда жаль, что так вышло, — добавляет Мишель. — Но сама понимаешь: никто тебя по головке не погладит. К тому же теперь у нас появилась ещё одна проблема.

— Какая?

— Узнать, зачем Оливии понадобилось растить из тебя великую мстительницу. Просто так подобными вещами не занимаются. Да, и ещё...

Мишель смотрит на неё так внимательно, так изучающе, что Аноре становится не по себе.

— Подумай хорошенько, чего хочешь на самом деле, — советует он. — Именно ты, а не Оливия. И действуй, исходя из собственных желаний. В противном случае умрёшь раньше, чем хотела бы.

Прямо сейчас думать получается лишь об одном: она и так умрёт раньше, чем хотела бы. Это ясно как божий день.

Анора закрывает лицо руками и ничего не говорит.