Под небесами

Париж, квартал Мадлен

Несмотря на то, что Ника суёт Аноре ключи от квартиры, Мишель всё равно предлагает остановиться у него. В конце концов, теперь девчонка — его зона ответственности и тяжкое бремя. Девятнадцать лет, шутка ли... Сам Мишель в девятнадцать был просто неконтролируемым чудовищем, да и Катрин ему не уступала.

Каждая мысль о сестре напоминает раскалённую иглу, которая вонзается прямо в сердце. Но сейчас не время растравлять раны, тревожиться и просыпаться ночь за ночью в ужасе — вдруг Катрин не переживёт операцию?

Переживёт. Должна пережить. А уж Мишель позаботится, чтобы денег хватило и на все необходимые процедуры, и на долгий период восстановления.

Мадам Башомон не сразу, но всё-таки соглашается увеличить срок оплаты с месяца до двух. Хорошо. Даже отлично. Времени, чтобы успеть обстряпать какое-нибудь непыльное, но достойно оплачиваемое дело, вполне достаточно — за годы работы на Поднебесье Мишель привык к таким.

Чем дольше выказываешь преданность, тем больше привилегий.

Однако теперь, пожалуй, стоит ожидать, что его и Анору бросят в настоящую мясорубку. Мишелю предстоит снова заслужить доверие Небожителей, девчонке — доказать, что она стоит облака на теле.

Анора приезжает к нему следующим утром. Осматриваясь с опаской, проходит в прихожую, скидывает потрёпанные кроссовки. Сумка со сменными вещами и деньгами, должно быть, так и осталась нетронутой.

— Ника оставила тебе шмотки, — напоминает Мишель. — Значит, ты можешь носить их.

— Могу, конечно.

— Вот и носи.

— Это моё дело, — отвечает она резко.

Не стоит волчонку показывать клыки так рано — это против правил, в том числе и правил приличия. Но Анора явно плевать хотела. С Мишелем она держится уважительно ровно до каждого момента, когда, по её словам, в нём просыпается «хренов воспитатель».

За два дня это происходит семь раз.

Помоги ему господь.

Мишель быстро проводит ей экскурсию по квартире — тут и смотреть-то особо не на что. Он живёт так, будто заселился в отель на сутки-двое и уже готовится уехать. Почти все поверхности пусты, как, впрочем, и холодильник. Только книжный шкаф заполнен до отказа.

Все вещи Катрин Мишель аккуратно упаковал по мешкам и убрал в чулан. Она выживет — по-другому никак, — но пока смотреть на них слишком тяжело. Разглядывая очередную вазочку или гипсовую фигурку, в мыслях Мишель всё время возвращается к палате в «Ангеле милосердия», к огромному количеству проводов, к пищащим аппаратам. Бледная тень на койке лишь отдалённо напоминает его Катрин.

Теперь ничто не указывает на то, что в этой квартире когда-то жили двое.

— У тебя пусто, — говорит Анора негромко. — И пыльно.

Да, пыльно. И это единственное, что отличает его дом от гостиничного номера. Сначала Мишель был занят бездумной тратой денег в казино, потом — уходом за сестрой и, наконец, поисками подходящей клиники для неё.

— Немного.

— Скажешь тоже, немного, — фыркает она. — Надо всё убрать.

В тот же день Мишель отправляется в круглосуточный магазин по соседству, вооружённый немаленьким списком: Анора заглянула в ванную, холодильник, спальню, которую он благородно уступил ей — и пришла в самое настоящее бешенство.

Тележка наполняется доверху, её содержимое с трудом вмещается в три больших пакета. Мишель едва затаскивает это всё на второй этаж и мельком думает: да, прежнюю форму уже не вернуть. Разумеется, он по-прежнему способен на многое, но первые десять лет в Поднебесье никто не рискнул бы встать у него на пути. Мишель был неуправляем, слишком беспечен, весел как никогда — а ещё, положа руку на сердце, был настоящей сволочью.

Ника.

Разумеется, стоит подумать о былых грехах — и перед глазами встаёт искажённое гневом лицо.

Заполнив холодильник продуктами, Анора успокаивается, но ненадолго. Энтузиазма в ней хватит на нескольких безумных экстравертов, которые решили закатить вечеринку на весь округ.

— Отлично! — заявляет она. — Так, а теперь...

Список дел не короче списка покупок. Убийство подопечной на вторые же сутки не входит в планы Мишеля, поэтому он безропотно соглашается на всё, что она предлагает. Протереть пыль, вымыть полы, отдраить до зеркального блеска ванну — Анора восторженно присвистывает, увидев её размеры.

Какой смысл зарабатывать чёртову кучу денег, если не можешь позволить себе джакузи.

Спустя несколько часов, ближе к вечеру, они садятся за кухонный стол. В центре красуется ваза с букетом свежих роз — на этом тоже настояла Анора.

Мишель пока не расспрашивает, как она жила до Поднебесья, но подозревает, что там не было места лишним тратам.

Две тарелки перед ними до краёв заполнены чем-то ароматным, и он с наслаждением втягивает носом воздух. Похоже, паприка, помидоры, капелька чеснока... Перемешав блюдо, Мишель находит лапшу и хорошенько прожаренное мясо.

— Лагман, — с гордостью говорит Анора, — национальное узбекское блюдо.

— Я думал, ты выросла в Берлине.

— Ага. Но ведь то, где рождаешься, тоже очень важно, так?

Он кивает и наконец пробует горячий, ещё дымящийся лагман. За годы бесконечных перелётов и поездок Мишель успел ознакомиться с разными кухнями мира, но вот с узбекской как-то не складывалось. Первое впечатление потрясающее: сытно, сочно, а сочетание вкусов и текстур завораживает.

— Ну как?

В голосе Аноры нет ни намёка на беспокойство — она прекрасно знает, что её блюдо безупречно. Однако нельзя не озаботиться мнение человека, которого угощаешь. Сам Мишель на её месте поступил бы точно так же.

— Произведение кулинарного искусства, — он прикрывает глаза, чтобы сконцентрироваться на одном только вкусе. — Если вся узбекская кухня настолько хороша, я идиот, что не открыл её для себя раньше.

— Каждый день такое не обещаю, но иногда — почему нет.

Анора всё-таки польщена, и скрыть это ей не удаётся. Ничего удивительного: у него в девятнадцать любая эмоция была написана на лице так явно, что без смеха не вспомнишь.

Ничего. Со временем она станет такой же непроницаемой, как остальные.

Их работа убивает всё светлое в человеке, притупляет чувства, превращает в злых механических девочек и мальчиков — не суть важно, сколько тебе. В каждом, кто отдаёт годы Поднебесью, сидит ребёнок-киллер, который так и не вырос. И у этих детей есть два пути: либо абстрагироваться и выполнять задания с каменным сердцем, либо научиться получать от кровопролития удовольствие.

Второй путь, несомненно, хуже. Мишель хорошо знает тех, кто упивается чужими страданиями — полубезумный англичанин Блейк, его напарница, сочная мексиканочка. Им довелось пересечься всего пару раз, но повторять это он не готов до сих пор.

Отстранённые исполнительные ребята нравятся ему больше.

Ника, Ника...

Он трясёт головой, отгоняя назойливую мысль об одном из своих самых страшных предательств, и идёт мыть тарелки.

— Эй, — в голосе Аноры звучит едва уловимая нотка тревоги. — Всё в порядке?

— Всё просто замечательно.

Ещё через день он решает показать Аноре Париж — сперва, конечно, все известные места, которые так привлекают туристов. Изнанку этого города девчонка увидит в любом случае, а так... Пусть насладится. Уж у неё-то едва ли была возможность вдоволь поездить по миру.

На Лувр они договариваются выделить отдельные сутки, а всё остальное Анора желает видеть сейчас, сразу же, немедленно. Эйфелева башня, как и ожидалось, её восхищает, Елисейские Поля отчего-то не приходятся по душе.

У Нотр-Дама Анора долго стоит, запрокинув голову, и смотрит на изящный, точно кружевной фасад. По щекам у неё текут слёзы.

Мишель успевает выкурить две сигареты, она — обойти собор кругом, чтобы хорошенько всё рассмотреть. И они, разумеется, заходят внутрь.

— Мы же поднимемся наверх? — Анора шмыгает носом. — Так красиво...

— Конечно. Давай поднимемся.

Сказать по правде, этого ему совсем не хочется. Да, вид на город открывается поразительный, но триста восемьдесят семь ступенек... Только в такие моменты и понимаешь, что через жалких три года тебе пятьдесят.

Мишель не спорит. Нужно подсластить пилюлю, прежде чем скармливать её Аноре. Она думает, будто сегодня они выбрались из дома просто полюбоваться городом, однако в мире Поднебесья у всего есть двойное дно.

У первого выхода куратора и подчинённой — тем более.

Безусловно, ему досталась чертовски смышлёная и яркая девчонка. Приодеть, привести в порядок, дать в руки хорошую пушку — и цены ей не будет. Но в их деле не настолько важно, как ты выглядишь. Гораздо важнее, умеешь ли ты убивать и какие способы выбираешь. Можешь ли устранить цель быстро и незаметно — или ты из тех, кто любое задание превращает в кровавую бойню. Вторые Поднебесью нужны лишь в единичных случаях. Они нестабильны, а значит, опасны и ненадёжны. Бешеный пёс рвёт добычу за считанные секунды, но в тот миг, когда он кусает хозяйскую руку, следует списать его в утиль.

Конечно, Мишель знает, что Анора сделала с теми двумя. Однако это ничего не говорит о её умениях. Она боролась за свою жизнь, дралась в состоянии аффекта, пока в крови бурлил адреналин и её вела вперёд жажда выжить. В Поднебесье работают с холодной головой.

Не рано ли для первого испытания? Вполне вероятно. Но, если она провалит первую попытку, у них будет время для второй. Многие новички поначалу оступаются. Цепляются за жалость, эмпатию — мало кто приходит в организацию лишённым этого начисто. Некоторые кураторы, конечно, такого не прощают и немедленно вышвыривают подопечного за порог.

Проблема в том, что после этого всех их ждёт смерть.

Они нырнули в другой мир — преступный, полный опасности и дерьмовых, беспринципных, отмороженных людей. Обратной дороги из такого места и быть не может.

Возможно, это несправедливо. Будь Мишель одним из Небожителей, он предложил бы иной вариант. Новичок не справляется с работой и понимает, что это не для него — отлично, закрой его в какой-нибудь частной клинике для умалишённых подороже, чтобы напоминало скорее курорт. Пусть торчит там до конца жизни. Не идеально, но всё же лучше, чем лишиться головы.

Почему именно психушка? Очевидно: даже если неудачливый новичок начнёт трепаться про Поднебесье, никто ему не поверит.

Мишель давно избавился от последних крох сочувствия к любому, кроме Катрин, но предпочёл бы избежать гибели Аноры. Всего девятнадцать, боже всемогущий. В таком возрасте впервые влюбляются, решают, чему хотят посвятить жизнь...

...становятся превосходными убийцами.

Под сводами Нотр-Дама они долго глядят на залитый солнцем город, и у Мишеля неожиданно начинает щипать глаза. Что за бред? Он родился и вырос в Париже и бывал тут сотни раз. Кроме того, за минувшие годы ему доводилось видеть такое, что дыхание перехватывало от красоты. Чего стоят одни норвежские фьорды... А Тадж-Махал на рассвете? А Великая, мать её, Китайская стена?

Но нет. Надо пустить слезу, уподобившись Аноре, именно здесь и сейчас. Браво, месье Дюфур.

Второй раз за последнюю неделю он поддаётся приступу сентиментальности. Не дело. Следует вернуться в привычную форму, и чем быстрее, тем лучше.

— Слушай, — говорит Анора вдруг. — Я бы кофе выпила! А лучше ледяной колы...

— Любишь колу?

Мишель вскидывает брови: эта маленькая деталь почему-то делает её ещё более юной. К стакану холодной газировки воображение само пририсовывает шоколадный батончик в яркой обёртке. Завтрак на бегу, чтобы всё наверняка слиплось от сладости. Впрочем, стоило ли ожидать иного.

— Люблю. А ты?

— Если только с виски или ромом.

— Да ты просто ходячий стереотип, — фыркает Анора. — Живёшь в пустой холостяцкой квартире, хлещешь самые популярные коктейли, ешь, наверное, в основном готовое с полки «Выгодное предложение», но не откажешься и от стейка с кровью. А ещё... Хм. Играешь в карты? Ходишь в тир по выходным?

Она и не представляет, насколько близка, когда заявляет про карты, но знать об этом не стоит. Мишель даже себе едва признаётся, что изнемогает от желания вытащить тугую пачку банкнот из сумки Аноры, когда она заснёт, отправиться в казино и просадить все деньги у автомата.

«Нет уж, дружище, — говорит он себе. — Ты вернулся в игру. Ты должен заработать для Катрин, а не ради того, чтобы в очередной раз всё просрать. Третьей попытки не будет».

О том, что до третьей попытки Катрин может и не дожить, Мишель старается не думать.

Но руки чешутся, зудят, словно покрытые сыпью. Они помнят денежную бумагу под пальцами, помнят, как приятно тянуть рычаг автомата в надежде, что на экране высветятся три одинаковые картинки.

Мишель Дюфур, раб собственной зависимости. Ниже падать некуда.

— Мне не нужен тир, — отвечает он, помедлив. — С нашей работой...

— Точно. Прости, я не подумала.

— А вот тебе наверняка понадобится. Пару хороших мест я знаю — потом проедемся. Пушки там настоящие, а персонал не задаёт лишних вопросов.

— Эти люди тоже... из Поднебесья?

— Нет. Но явно догадываются, что нечто подобное существует. Просто их ничего не удивляет. Когда живёшь в Париже, встречаешь немало преступников, а если есть одиночки, значит, есть и организации.

Она задумчиво кивает и остаётся погружённой в свои мысли, пока Мишель прокладывает дорогу к одной из своих любимых кафешек, ловко лавируя между многочисленными горожанами и туристами. Анору он держит за локоть так крепко, что захочет — не вырвется.

Париж переполнен людьми. Выбираясь из дома в одиночку, он предпочитает тихие улочки, где риск столкнуться с кем-то лоб в лоб в первые же минуты ничтожно низок. Но здесь, в самом сердце города, и шагу ступить негде. Толпа всегда действовала на Мишеля угнетающе.

Сразу вспоминается, как однажды он мчался с пушкой наперевес по узким рядам индийского рынка. Вслед возмущённо кричали, перед глазами мелькали разноцветные пятна — узорчатые сари, блестели многочисленные украшения на покупательницах, в воздухе пахло потом, специями, влажной землёй. И всё вокруг беспрерывно шумело. Мишель чувствовал, что сходит с ума, но не мог выпустить из поля зрения цель. Акико Нода, хорошо известная в преступном мире воровка, сумела обокрасть одного из Небожителей — никто не знал, кого именно, однако в тот же день за головой Акико ринулось всё Поднебесье.

Нагнал её Мишель. Его акции на этом рынке чертовски выросли в цене, что и говорить.

Держа за локоть Анору, он думает, как почти десять лет назад вёл сквозь толпу Акико. В боку у неё торчал нож, и она истекала кровью. Мишель поддерживал её с видом самого заботливого парня на свете, а сверху накинул свою куртку, чтобы окружающие не заметили рукоять.

Всё выглядело так, будто она просто выпила лишнего или съела что-то не то. В Индии подобное случалось нередко.

Сейчас Мишель лишь надеется, что былые навыки при нём.

Париж, Северный вокзал

В Десятом округе, у Северного вокзала, так же шумно, как и в самом центре, но Анора кожей чувствует: атмосфера меняется. Возможно, просто потому, что на часах десять вечера, а с наступлением ночи любой город показывает истинное обличье. Вот и Париж готов скинуть яркую, искусно разрисованную маску. Она замечает, что здесь люди смотрят не на неё — сквозь, и мало кто чуть приподнимает уголки губ в вежливой полуулыбке. Многие накидывают капюшоны, чтобы никто не видел их лиц, и спешат убраться с вокзала, опустив головы.

— Добро пожаловать в Десятый округ, — хмыкает Мишель. — Репутация у него... Думаю, ты уже поняла, какая.

— Можешь не объяснять.

Кто-то в толпе кричит: «Мой кошелёк!» — и навстречу им с Анорой несётся растрёпанный чумазый мальчишка. Он ловит её взгляд, довольно скалится и исчезает в толпе так стремительно, что отследить направление просто невозможно.

— Мы не должны были его задержать? — спрашивает она с беспокойством.

— Задержать? Побойся бога, девочка. Карманников тут полно. Схватишь одного — его место тут же займёт следующий. Лучше следи-ка повнимательнее за своей сумкой, если не хочешь остаться без телефона и денег.

Анора послушно сжимает сумку.

Они идут дальше, и на сей раз Мишель будто бы нарочно не торопится, позволяя ей осмотреться. А поглядеть есть на что: одно только внушительное каменное здание вокзала чего стоит. Фасад украшен скульптурами — восемь больших наверху и двенадцать поменьше в нижней части.

— Здорово сделано, — восхищается Анора. — Они означают что-нибудь?

— Верхние установлены в честь других стран, куда ходили здешние поезда. Нижние — в честь местных, в основном на северо-западе.

Наконец Мишель садится на скамейку с облезшей краской, жестом велит присоединиться. От его былого добродушия не остаётся и следа, и даже черты лица, кажется, становятся острее, а взгляд — более хищным.

Это пугает.

Анора не привыкла показывать, что боится, а уж при кураторе делать это тем более не стоит. Но по спине бежит холодок, а сердце колотится так, точно вот-вот разорвётся.

— Видишь нескольких оборванцев вон там, у колонны? — говорит Мишель. — Посмотри на белобрысого.

Этот мужчина выделяется на фоне остальных. Он высоченный — пожалуй, на две головы выше Аноры, — и выглядит почище других. Вещи на нём старые, но целые и выстиранные. Взгляд внимательный, настороженный. Видно, что он не раз бывал в переделке и привык выбираться живым.

— Это Кристоф Невё, — Мишель смотрит на него с нескрываемой неприязнью. — Другие — мелкая сошка, просто любители стащить что плохо лежит. Но этот... О, его история произведёт на тебя впечатление.

— Расскажи мне.

— С удовольствием. Когда-то Невё грабил дома, прикидываясь сотрудником телефонной компании. Если ему открывали крепкие парни, он действительно осматривал провода и сам аппарат, давал заполнить фальшивую анкету и поспешно убирался.

— Но он такой высокий... Неужели не справился бы?

— Кто знает. Невё никогда не любил драться, — Мишель пожимает плечами. — Излишне осторожен или просто трус — я не пытался выяснить, это, в конце концов, не моё дело. Но Поднебесье следило за ним.

Анора хмурится: это чертовски странно, ведь Кристоф Невё явно не из тех, кто заслужил бы татуировку-облако. Конечно, в преступной организации и хорошие грабители наверняка в цене, однако...

Что-то в истории Мишеля ей не нравится.

— Наверное, ты думаешь, что он нам не слишком подходит. Да, это правда. Но такие, как Невё, постепенно сходят с ума, потому что вседозволенность распаляет их. В некоторых округах полно одиноких домохозяек, и к ним он вламывался без страха и особой осторожности. Связывал, запирал в спальне, а потом спокойно набивал рюкзак и уходил. Через пару часов, как правило, вопли женщины всё-таки слышал кто-то из соседей и вызывал копов, но Невё был уже далеко.

— В Поднебесье думали, что он может начать убивать?

— Конечно. И он в самом деле начал, причём так, что кое-кто из наших мог бы взять у него пару уроков. Но мы не множим жертвы ради забавы — просто выполняем работу. И, чтоб ты знала, не трогаем невинных.

— Сомневаюсь, — фыркает Анора.

Мишель смотрит на неё с любопытством, по-птичьи склонив голову набок, и она поспешно замолкает. Перед глазами вновь встаёт картина, которую невозможно выбросить из головы. Родители с перерезанными глотками, лежащие на пропитанной кровью постели.

Безусловно, она знает, что мать носила облако — и была бесконечно далека от невинности, как любой член Поднебесья. Но даже так... Анора уверена, что любая проблема могла решиться честной дуэлью. И уж тем более не стоило вмешивать в это отца.

На миг она задумывается: интересно, говорила ли мать вообще о работе или только в общих чертах объяснила мужу, чем занимается? Почему не отошла от дел, когда появилась Анора? Ведь если Мишель смог выйти из игры на несколько лет, значит, такая возможность имеется у всех.

Или только у избранных. Надо узнать побольше.

— Да, ты права, — соглашается Мишель. — Мы стараемся сделать всё так, чтобы удар пришёлся только по цели. Но от сопутствующего ущерба никто не застрахован.

— Хорошо, что ты не стал отрицать.

— Честность — лучшая политика в общении куратора и подопечного. Чем быстрее ты поймёшь, что представляет собой наша работа, тем лучше для нас обоих. Кроме того, — добавляет он неожиданно мягко, — о некоторых вещах стоит узнать заранее, пока ты не прочувствовала их на собственной шкуре.

Он даже не подозревает, что Анора пропустила через себя всё это дерьмо в полной мере. Кем был отец для Поднебесья, если не сопутствующим ущербом?

Кулаки сжимаются сами собой. Лишь огромным усилием воли она успокаивается.

«Ты убьёшь его потом, — обещает внутренний голос. — Потом, когда разберёшься с другими. Оставишь напоследок».

— Спасибо за искренность. Так что там с Невё?

— Ах да. В то время он уже расслабился. Решил, что его никогда не поймают — не взяли ведь за несколько лет. Он действовал умело: пять-шесть ограблений — и затишье на пару месяцев. Успевал кое-что продать, а остальное потратить, а потом начинал по новой.

— И его... занесло?

— Не то слово, — Мишель горько усмехнулся. — Постучал к очередной домохозяйке, но открыла её двенадцатилетняя дочь. Невё был на взводе: насколько помню, его кто-то кинул. Поэтому девчонка стала для него отличной возможностью выпустить пар.

Подавить приступ тошноты удаётся не сразу. Анору мутит от одной мысли, что он мог сделать с ребёнком.

— Сначала, — продолжает Мишель безжалостно, — он, как обычно, связал мать и запер её в спальне. Потом изнасиловал дочь у неё на глазах и забил до смерти каминной кочергой. Собрал всё ценное как ни в чём не бывало... И мать, разумеется, прикончил тоже.

Она прижимает ладонь ко рту и не может выдавить ни слова. Наверное, смерть после увиденного стала для той женщины милосердием. Разве можно остаться в здравом уме, когда наблюдаешь, как насилуют и убивают твою дочь?

— И его снова не взяли, — наконец с трудом цедит она.

— Именно. Даже тогда Невё был осторожен. Замёл все следы.

— Я не понимаю... Почему ты вообще мне его показал?

Пальцы Мишеля — крепкие, с мозолистыми подушечками, — обхватывают её подбородок и вынуждают вскинуть голову.

— Сейчас я уйду, — сообщает он, — а ты убьёшь Кристофа Невё. Твоя первая тренировка.

Сердце пропускает такт.

Сперва Анора думает, что это идиотская шутка, но Мишель и вправду уходит, бросив: «И не возвращайся домой, пока не избавишься от этого урода». Минуту спустя его уже не видно. На Северном вокзале до смешного просто исчезнуть.

На скамейке остаётся только нож — куда надёжнее и острее, чем её собственный. Анора поднимает его негнущимися пальцами, встаёт со скамейки.

Кажется, тротуар вот-вот уйдёт из-под ног. Мир перед глазами покачивается, но Анора изо всех сил царапает себя под рукавом. Ничто не отрезвляет лучше боли, ничто не подхлёстывает сильнее.

Невё пожимает руки остальным оборванцам — прощается.

Отлично.

У него длинные ноги и широкий шаг. Чуть отвлечёшься — и уже не нагонишь. Но есть и хорошие новости: из-за роста Невё не потерять в людской толчее.

Каждое слово, произнесённое Мишелем, врезается в память так, что Анора не сомневается: эту историю она не забудет никогда. Мало было кошмаров о мёртвых родителях — теперь к ним явно прибавятся сны о забитой кочергой девочке. Всё ещё хочется проблеваться, но времени нет.

Придётся потерпеть.

Невё довольно быстро покидает вокзал, и двигаться за ним след в след нелегко. На Париж наползает ночь, и Анора невольно задумывается: насколько в действительности опасен этот грёбаный Десятый округ? Ничего, если на пути ей встретится очередной карманник — за день уже насмотрелась. Но ведь можно столкнуться и с кем-то похуже...

Впрочем, к чёрту страх.

Буквально сегодня утром она была уверена, что никогда в жизни не сумеет убить человека по приказу. Но Кристоф Невё — другое дело. Анора впивается взглядом в белобрысую макушку, и в её крови кипит гнев.

Безнаказанность. Вот что объединяет этого ублюдка и людей Поднебесья. В мире, где она оказалась, никто не платит за грехи, а большинство и не задумывается, что однажды это придётся сделать.

Какой же невероятный сюрприз ждёт Невё.

Он сворачивает на узкую, едва освещённую улочку — ни одного человека поблизости. После переполненного вокзала тишина кажется сверхъестественной. Анора тяжело дышит: выдерживать его темп сложновато, но отставать нельзя.

Словно почуяв её присутствие, он резко оборачивается.

— Эй? — голос сиплый, прокуренный. — Ты откуда такая, малышка? Заблудилась, что ли?

Привалившись к стене, Анора делает вид, что пьяна. Волосы падают ей на лицо, руки безвольно повисают вдоль тела.

— Слышишь меня?

— М... мсье, — негромко произносит Анора, — я тут... Мы были с другом.

— И где твой друг теперь?

— Вышли из... из бара. А дальше...

Она машет рукой куда-то вперёд, давая понять, что даже не представляет, куда подевался её спутник.

Тон Невё мгновенно меняется. Должно быть, почуял лёгкую добычу — молодая девушка, совсем одна, вусмерть пьяная. Едва ли после того случая в его сферу интересов входят только ограбления. Таким беспринципным выблядкам отчаяние жертвы заменяет любой наркотик.

Сейчас он скажет, что проводит её до ближайшей остановки или даже до гостиницы. Обнимет за плечи так, будто они всю жизнь знакомы. Может, наклонится, чтобы прошептать на ухо какую-то успокаивающую чушь.

Идеальный момент, чтобы развернуться и воткнуть нож ему в брюхо.

— Где ты остановилась?

— В «Астории», — выдавливает Анора и громко икает.

— Ну надо же... Неплохо у тебя с бабками, видать.

— Это н-не я платила.

Она скользит по его лицу рассеянным взглядом, притворяясь, что ей сложно сфокусироваться. Выразительный нос с горбинкой, капризный изгиб рта. Такие подонки нравятся девушкам — ровно до того момента, пока не узнаёшь, что они являют собой на самом деле.

Невё смотрит на неё с лёгким снисхождением, которое после фразы об оплате перерастает в откровенное презрение. Всё ясно: теперь он считает Анору содержанкой, которая решила отдохнуть в городе любви за чужой счёт.

Что ж, отлично.

— У меня тут недалеко тачка стоит, — говорит он. — Прямо за углом. Отвезу в «Асторию», если подкинешь пару сотен.

— Так д...

— Дорого? Это Париж, милая. Тут всё дорого. Кстати, как тебя?

— Лолита.

— Ты прикалываешься, что ли?

— Мой отец, он... — Анора на миг перестаёт запинаться и надеется, что он не заметил, — книжки любит.

Невё недоверчиво хмыкает, но всё-таки помогает оторваться от стены. Как и ожидалось, обхватывает плечи своими лапищами, сдавливает. Хватка у него крепкая — если дойдёт до потасовки, у Аноры нет ни единого шанса.

За углом и впрямь стоит тачка — старый красный «рено».

— Прошу, красотка.

Невё с нарочитой учтивостью открывает перед ней дверь, и Анора падает на сиденье. Она всеми силами изображает, будто пройти даже такой короткий участок пути было невыносимо тяжело — вздыхает, вытягивает ноги.

— Только... не гони, ладно? — просит она. — А то блевану прямо здесь.

— Заплатишь ещё и за химчистку.

Он садится за руль, но завести машину не успевает.

Наносить первый удар чертовски страшно — однако выбора нет, и Анора, быстро повернувшись, вонзает нож Невё в живот. Успевает ударить ещё раз, прежде чем он хватает её за волосы и изо всех сил прикладывает лицом о приборную панель.

— Сука! Я тебя...

В ушах звенит, но хруст собственного носа Анора всё-таки слышит. Лицу становится горячо: кровь течёт из обеих ноздрей, на губах ощущается знакомый металлический привкус.

— Обдурить меня захотела? Лолита, блядь.

Невё наваливается на неё, прижимает к себе, сдавив рукой шею. Попробуй он вцепиться Аноре в глотку пальцами — и у неё была бы возможность вывернуться, но из такого захвата... Чёрт.

На долю секунды её одолевает искушение сдаться. Закрыть глаза и отключиться — а дальше будет только спасительная темнота. И никакой мести, никакой необходимости торчать в Поднебесье, становиться такой же, как эти мрази.

«Он убил ребёнка, — напоминает внутренний голос. — Просто потому, что был зол».

Из последних сил нашарив упавший нож, она вонзает его куда придётся: в ляжки, в ту самую руку, которая не даёт высвободиться. Невё — крепкий парень, но Анора не останавливается и наносит удар за ударом. Запах крови становится нестерпимым. На бойнях, наверное, воняет примерно так же.

Наконец Невё перестаёт сопротивляться.

Анора вываливается из машины, разбивая колени, и её долго тошнит. Лучше не представлять, как она выглядит сейчас — с покрасневшим лицом, залитым соплями, слезами и кровью. И лучше не думать, что будет, если сейчас в этом закоулке покажется кто-то ещё.

Нажать на кнопку вызова удаётся лишь с третьей попытки.

— Забери меня, — хрипит Анора, — пожалуйста.

— Выходит, ты всё-таки справилась. Молодец!

— Мишель...

Не договорив, она отключается. Темнота принимает Анору в свои объятия, точно долгожданную дочь, и боль отступает.