Под небесами

Париж, отель «Астория»

У широких стеклянных дверей «Астории» Анора ненадолго замирает: от шума вокруг ей не по себе. Мимо проходят люди с огромными чемоданами, говорящие, кажется, на всех языках мира. По крайней мере, она точно узнаёт итальянский, норвежский и французский.

Отель ей не нравится — он весь немного «слишком»: чересчур блестящая позолота на лепнине фасада, внушительное каменное крыльцо. Рядом с этим зданием Анора выглядит, пожалуй, неуместно. Растрёпана, одета в спортивные брюки и потёртую джинсовку... К тому же ей не помешала бы стрижка.

— Что, не по душе такие места?

Она резко оборачивается; ладонь скользит к ремню, за которым дожидается своего часа нож с широким коротким лезвием. Но мужчина рядом с ней кажется безобидным. На вид лет сорок пять, может, чуть больше. Добродушная улыбка, тёмные кудри, чуть тронутые сединой. На удивление ясные глаза — подобных Анора не видела очень давно.

— Не очень.

— Мне тоже, — просто отвечает он. — Кажется, будто ты бездомный, которого вдруг пригласили в королевский дворец.

— Точно.

Анора позволяет себе улыбнуться в ответ. За дурацкий образ больше не так неловко.

— Непохоже, чтобы ты оказалась тут случайно. В противном случае едва ли пришла в этот район, — мужчина оглядывает её с головы до ног, и взгляд у него неожиданно цепкий и внимательный.

— Вам-то что за дело?

Голос звучит непривычно резко даже для неё самой, на последнем слоге срывается. Анора стискивает зубы: ну и позорище.

Никому нельзя доверять. Может, этот человек хочет просто перекинуться с ней парой фраз — но никому нельзя доверять. И лучше не молоть языком попусту.

В детстве Анора думала, что мамины друзья — те самые, которые нередко приходили к ним домой, угощали её шоколадными конфетами и сладкой колкой газировкой, — хорошие люди, не способные причинить кому-то вред, и даже то, как напрягался во время их визитов папа, её не смущало.

Потом она нашла родителей в спальне — они лежали на кровати, рука в руке, с перерезанными глотками, и простыня была пропитана кровью. В нос Аноре ударил резкий металлический запах. Попытка разбудить их была тщетной — и вторая, и третья, и ещё добрый десяток после.

Когда прибежала тётя Оливия, Анора сидела под столом в гостиной. Она не плакала — просто смотрела прямо перед собой, стуча зубами не то от ужаса, не то от холода: её вдруг начал колотить озноб, хотя снаружи стоял жаркий июль. На полу под ней натекла лужа.

Сейчас Анора знает наверняка лишь одно: мамины друзья были записными сволочами, которые так и мечтали ткнуть её ножом под лопатку. Жаль, Оливии так и не удалось выяснить, кто именно забрал родителей.

Впрочем, это означает, что придётся уничтожить всё проклятое Поднебесье — а о таком и жалеть грешно. Проще всего будет сделать это изнутри. Сама мысль о том, что Анора переживёт в ближайшие месяцы, а то и годы, будоражит, кипятит кровь, как сильнейшая отрава.

— Я Мишель, кстати.

— Анора.

— Мирзалиева?

Она быстро шагает ему навстречу, тесно прижимается, словно к любовнику. Мишель охает — звук едва различим в городском шуме, — когда нож касается его рёбер, готовый скользнуть между ними. Один короткий удар — и всё будет кончено.

— Эй, тихо, тихо, — как ни странно, даже сейчас Мишель доброжелателен и вежлив с ней. — Я твой куратор. Это на нашу встречу тебя пригласили сегодня.

— Докажи.

Он приподнимает футболку, демонстрируя татуировку в виде облака.

— Со мной говорила женщина, — Анора по-прежнему смотрит на него с подозрением.

— Ника, — поясняет он, — она тоже курирует, но... скажем так, дольше. Ей будет удобнее встретиться с нами обоими. Познакомить, объяснить, что к чему.

— Мне что, дали новичка?

Анора не рассчитывает, что это прозвучит настолько грубо, но выходит именно так — и лицо Мишеля на долю секунды искажается. Впрочем, он быстро цепляет всё ту же маску безусловной открытости.

Как же хорошо в Поднебесье учат скрывать истинные эмоции. Аноре уж точно не повредит усвоить пару-тройку уроков: она прекрасно знает свои слабые места, и вспыльчивость, которой не место в самой большой организации мира — как раз одно из них.

— Извини, — выдавливает она, помедлив, и наконец опускает руку с ножом. — Паршиво с моей стороны так говорить.

Мишель смотрит, не скрывая усмешки — теперь, кажется, вполне искренней. Очередной постоялец, проходя мимо них, задевает Анору тележкой с багажом, но она только дёргает плечом. Вспыльчивость вспыльчивостью, однако на всех огрызаться никаких сил не хватит.

— Паршиво, — соглашается он. — Но, чего греха таить, я и впрямь новичок в кураторах. Вернулся после того, как вышел из игры.

Она замирает. Ничего себе! Последние годы Анора и Оливия только и делали, что копались в информации, собранной о Поднебесье, но о таком она слышит впервые — чтобы человек смог покинуть организацию по собственной воле, не получив при этом выстрел в спину, и прожить какое-то время свободным.

— И сколько ты?..

— Семь лет. Много чего изменилось.

— Должно быть, причина, по которой ты вернулся, чертовски серьёзная.

— Ты даже не представляешь, — отвечает Мишель вроде бы шутливо, но в очередной его улыбке ясно видится горечь.

Страшно предположить, ради чего он идёт на это.

Анора никогда не приблизилась бы к Поднебесью, не потеряй родителей. Иногда ей кажется, что ненависть к убийцам матери и отца затёрлась, будто выцветший снимок, отступила даже не на второй план, а ещё дальше, погребённая под повседневными заботами и стремлением вырваться из бедности, забраться повыше. В последние годы они с Оливией жили так себе, что и говорить — в противном случае на встречу с куратором она оделась бы совсем иначе.

Однако это иллюзия. Ненависть никуда не уходит — просто затихает на время, сворачивается в клубок под ребром, словно впадает в спячку. Одна искра — и она поднимается на поверхность.

Сейчас такой искрой для Аноры становится Мишель. Может, он и вежлив с ней, и вроде бы неплохой с виду, но он всё ещё человек Поднебесья. Более того, человек, который по своему желанию вернулся в ряды наёмников. А если ему позволили это сделать... Значит, перед ней превосходный убийца.

Это можно счесть везением. У Мишеля наверняка есть чему поучиться, и Анора выжмет из него всё до капли, прежде чем вбить в глазницу нож так, чтобы тот достал до самого мозга.

— Мы мешаем этим людям, не думаешь? — он кивает в сторону прибывающих постояльцев. — Давай-ка зайдём.

Внутри «Астория» выглядит ещё роскошнее, чем снаружи, и Анору передёргивает. Она опускает голову, стараясь ни на кого не глядеть: кажется, что окружающие беззастенчиво пялятся на них с Мишелем с тем зашкаливающим презрением, на которое способны только богачи.

А ведь Мишель явно зарабатывает куда больше, чем подавляющее большинство гостей отеля. Анора давно знает, какие деньги крутятся в Поднебесье — огромные, невероятные, запредельные. От мысли, что скоро и она будет получать столько же, по спине бегут мурашки, не имеющие ничего общего со страхом.

Правда, почти сразу вспоминается, что за эти деньги придётся убивать. И даже, возможно, хороших людей.

— Третий этаж, — Мишель отступает, пропуская её в лифт. — Номер триста четырнадцать.

Анора молча кивает. В горле застревает тугой клубок, и кажется, что от волнения её вот-вот вывернет.

Этот день виделся совсем другим.

В номере триста четырнадцать их встречает хмурая, с иголочки одетая женщина. Классический брючный костюм сидит на крепкой фигуре безупречно, и у Аноры на миг перехватывает дыхание от восхищения. Сама она в подобных вещах выглядит как девочка, которая забралась в мамин шкаф.

Глаза у женщины тёмные и глубокие, губы сжаты в тонкую линию. В отличие от Мишеля, она не заботится о маске. Возможно, та ей попросту не требуется.

— Ника Фотиадис, — кивает она коротко. — Рада наконец встретиться с тобой лично, Анора.

— Я... я тоже.

Жестом Ника предлагает им обоим сесть. Мишель первым падает на мягкий диванчик у стены, и Анора замечает, что он пытается казаться расслабленным, хотя на деле напряжён так, словно вот-вот бросится на Нику с пушкой. У этих двоих, должно быть, сомнительная личная история.

— Мы видели тебя в деле, — каждое слово будто отдаётся внутри Аноры гулким эхом, — и ты хороша. Конечно, есть куда расти.

Тот случай она до сих пор вспоминает с содроганием. Тогда на неё напали трое. Били умело — не до полусмерти, но так, чтобы от боли Анора потеряла ориентацию в пространстве. Залезли во все карманы, сорвали с плеча маленькую потёртую сумку на цепочке. У неё не было ничего, кроме пары купюр и мобильника.

Этого грабителям, конечно, показалось мало. Их разговор долетал до неё будто издалека, но фразу: «Выходит, ты нам должна. Придётся отдать тем, что есть», — Анора расслышала.

Чужая рука потянулась к ремню её джинсов, и на долю секунды Анору накрыл панический, ни с чем не сравнимый ужас — но отхлынул так же резко. На смену ему пришла ярость. Холодная, вытесняющая всё остальное. Боль не приглушала её — напротив, подпитывала.

Анора дотянулась до шпильки в волосах ровно в тот миг, когда один из грабителей навалился на неё, — и ударила, а затем ещё и ещё. Остальные двое подобрались: поняли, видно, что она не сдастся без драки.

С трудом, но ей удалось убить второго. Третий же явно решил, что оно того не стоит — поспешил скрыться и даже бросил Аноре её мобильник. Деньги, правда, оставил себе.

Но какая разница? Она победила.

Меньше всего в тот вечер думалось о том, что где-то рядом могут быть камеры. Однако её первые убийства попали на видео. Анора не знала, кто из Поднебесья увидел их, кто рассказал о ней Небожителям — людям, которые заправляли всем этим дерьмом, — но вскоре в её электронный ящик упало письмо с коротким приглашением.

Розыгрышем оно почему-то не выглядело. На месте Аноры любой бы засомневался, но она кожей чувствовала: это Поднебесье. Иначе и быть не может.

— Ты не слушаешь.

Погружённая в неприятные воспоминания, Анора вздрагивает. Мишель сжимает её плечо — не сильно, но ощутимо: возьми, мол, себя в руки.

— Прошу прощения.

— Не страшно, — отмахивается Ника. — Но больше так не делай. Я говорила, как устроена наша работа. К каждому новичку в Поднебесье прикрепляют куратора — наставника, который многому тебя научит. Первый год вам придётся всё делать вместе. Дальше ты отправишься в свободное плавание.

— А Мишель?

— Он тоже. Когда появится новое дело для тебя, об этом оповестят Мишеля — а он, в свою очередь, расскажет, что за цель и куда лететь.

«Наша работа», «новое дело», «цель»... Выверенные формулировки Ники ясно говорят, что она давно перестала воспринимать людей, которых убивает для организации, как существ одного с ней вида. Просто имена и фамилии, просто фотографии, просто деньги, полученные за чью-то жизнь.

Это страшно раздражает.

Последние несколько лет Анора безуспешно пыталась стать холоднее. Более отстранённой и жестокой, способной подписать смертный приговор одним коротким росчерком лезвия. Но в тот день, когда она убила двух человек разом, она сражалась за свою шкуру — других вариантов не оставалось.

Что до возможности прикончить кого-то потому, что сверху пришёл приказ... Об этом и думать неуютно, но выбора нет.

Никто не говорил, что мстить легко.

— Пока всё понятно? — спрашивает Ника без особого интереса.

— Да, конечно.

— Хорошо. Теперь о деньгах... Ты ведь так и жила в Берлине всё это время, верно?

Анора быстро кивает.

— Ясно. Нам известно, что у тебя есть тётя. Остаться с ней, разумеется, ты не сможешь — в нашем деле лучше отстраниться от родных и навещать их по праздникам. Поэтому...

Ника ненадолго уходит в спальню и возвращается с туго набитой спортивной сумкой. Подавить желание немедленно заглянуть в неё удаётся не сразу, но Анора всё же справляется — в конце концов, денег ей не хватает, но она не бродяжка, чтобы кидаться на всё подряд.

— Здесь деньги на первое время, кое-какая сменная одежда, рабочий телефон, ключи от квартиры. У каждого из нас есть убежище, куда можно вернуться после дела. Квартира маленькая, но полностью обставленная и с отличным видом из окна. Не на Эйфелеву башню, правда, — Ника позволяет себе усмехнуться, — это лишняя трата средств, сама понимаешь.

Да и чёрт с ней, с этой Эйфелевой башней. Если Аноре суждено задержаться в Париже, до неё можно дойти и так.

Она корит себя за приступ сентиментальности, но перед глазами уже мелькают набившие оскомину сцены из фильмов — и они ей по душе. Прогулка по маленькой улочке, густо засаженной деревьями, завтрак в кафе — разумеется, кофе и круассан, — неожиданное и приятное знакомство...

Хватит. Хватит. Нормальная жизнь не для таких, как Анора.

Ника будто догадывается, о чём она думает, и смотрит с лёгким снисхождением. Вот уж кто, наверное, не интересуется никакими повседневными приятными мелочами. Некоторые люди настолько погружены в работу — вне зависимости от того, чем занимаются, — что даже любопытно, получится ли у самой Аноры стать одной из них.

— Так, ещё кое-что...

Пока Анора слушает, Мишель делает вид, что полностью погружён в игру «три в ряд», но ему явно тяжело находиться в обществе Ники, и это ощущается почти физически.

Знать бы, что между ними произошло. Расспрашивать сейчас, конечно, не стоит — но месяцами позже, когда Мишель начнёт ей доверять...

Чем больше Аноре будет известно о людях Поднебесья вокруг неё, тем лучше.

— На этом всё, — Ника чуть туже затягивает резинку в волосах, ладонь скользит к галстуку — проверить, в порядке ли узел. Движение лишнее: галстук повязан идеально. — Если нет вопросов, больше не задерживаю.

— Вот и славно, — наконец подаёт голос Мишель.

Поднимаясь с дивана, он быстро подмигивает Аноре, и она впервые за день чувствует, как стальная пружина внутри чуть ослабевает.

— Пойдём-ка пообедаем. У тебя так в животе урчит, что в соседнем номере могут услышать.

С ответом Анора не находится.

Лондон, парковка у отеля «Парк Плаза»

Вернуться в Севилью сразу же после устранения Веласкеса не выходит. Эдриенн прибывает в Лондон — разумеется, неслучайно, — и требует, чтобы Гарсия явилась к ней на разговор.

Это настораживает. Обычно она просила прийти их обоих.

Гарсия же будто не замечает подвоха. Днём собирается, насвистывая какой-то прилипчивый мотивчик, долго и вдумчиво красится. Яркий макияж ей по душе, но возможность нарисовать лицо выдаётся нечасто. Она орудует кисточками так же быстро, как клинком, и со стороны это похоже на мудрёный ритуал — такого Блейк до встречи с ней, пожалуй, и не видел.

— Волнуешься? — спрашивает он точно невзначай.

— Чёрта с два, Блейки. Пусть Эдриенн волнуется.

— На её месте я бы чувствовал себя не очень.

— Вот и правильно.

Они перешучиваются как старые друзья или даже любовники, будто у каждого из них и нет никаких проблем. Будто рядом с ними, в конце концов, не сидит гниющий призрак, явившийся к Блейку с рассветом.

Смотреть на Старика невыносимо — поэтому Блейк не отводит от Гарсии внимательного взгляда. Он и без того знает, что собой представляет его худший кошмар: поблескивающие сквозь порванную щеку зубы, раздутая донельзя правая половина лица, следы разложения на шее, чуть выше ворота рубашки. Левая кисть отсечена так неумело, что вокруг кости висят кровавые лохмотья.

Странно, что Старик является к нему в таком виде — Блейк, в конце концов, ничего такого с ним не сделал. Просто ударил пару десятков раз. Вид искалеченной руки — и вовсе чистой воды оскорбление.

Всё Поднебесье знает, что Блейк Олдридж никогда бы не позволил себе лишить жертву конечности столь неаккуратно.

Когда они подъезжают к отелю и Гарсия исчезает внутри, ему приходит на ум одна любопытная идея. По пути сюда Блейк видел тачку — ярко-розовую, с откидным верхом. Если разговор с Эдриенн расстроит Гарсию, поездка на такой придётся как нельзя кстати.

Дело за малым: добраться до нужного места, оставить там их машину — она арендована на фальшивый паспорт, а потому бояться нечего, — и увести розовое чудовище.

Украсть тачку получается до смешного просто — Блейк только посмеивается, возвращаясь на парковку отеля. Сам он никогда не взглянул бы в сторону этой сияющей розовой безвкусицы, но Гарсии машина придётся по душе.

Она выходит из «Плазы», склонив голову так низко, что сейчас любой может перерубить ей шейные позвонки, и она не успеет среагировать. Открытая, обезоруженная... надломленная? Что-то произошло там, в чреве отеля, отделанного лакированной древесиной и обитого алым бархатом, и Блейк, с одной стороны, совсем не хочет знать, что.

Работая с Вендеттой «Не зови меня так!» Гарсией два года, он уяснил простое правило: не расспрашивай, если не желаешь услышать ответа. Есть, конечно, и второе — не смотри в бездну, если не хочешь, чтобы она заглянула в тебя, — но в этой бездне Блейк давно стал частым гостем. Их с Гарсией чудовища говорят на одном языке. Твари огромны — куда там Сцилле и Харибде, — и нет ни одного шеф-повара, который изобрёл бы блюдо, способное их насытить.

Тачку она будто не замечает вовсе. Садится почему-то не рядом с ним, а за ним, сдвигает бейсболку, чтобы он не мог разглядеть её лица в зеркале заднего вида — дешёвое ребячество. Гарсия ведёт себя так лишь в том случае, когда ситуацию можно охарактеризовать всего двумя словами.

Полное. Дерьмо.

— Что хотела Эдриенн?

— Сказала, что ситуация изменилась, — отвечает Гарсия тусклым голосом. Кажется, будто чёртов дементор высосал из неё всю радость, и это по-настоящему страшно — она шутит даже с переломанными рёбрами, даже в худшие моменты, когда приходится латать его самого с головы до ног. — Надо снова лететь в Осло.

— Значит, полетим. Не трагедия.

— Ты не понял. Я полечу в Осло. Эдриенн больше не хочет, чтобы мы работали вместе.

Он тормозит так резко, что она бьётся головой о переднее сиденье — и почему-то даже не называет его сволочью или криворуким мудаком, как обычно. Сзади истошно сигналят, требуя, чтобы Блейк ехал дальше.

— Наверное, — говорит он подчёркнуто спокойно, — Эдриенн хочет, чтобы каждый из нас действовал поодиночке. Думает, что так мы принесём больше пользы. Это нормально, Венди.

— Не поодиночке.

Это, безусловно, хуже. Блейку совершенно наплевать, кого Эдриенн может прислать к нему — в любом случае это будет не Гарсия, поэтому никто не удивится, если с первого же совместного задания он вернётся один. В Поднебесье мало кто выдерживает его темп и никто не подстраивается под его стиль.

Но вот она...

— Роско, — добавляет Гарсия, не дожидаясь, пока он спросит.

Блестящую розовую тачку объезжают. Кто-то бросает в открытое окно пустой стаканчик от кока-колы, и Блейк отбивает его не глядя. Другие продолжают сигналить. Наконец он нехотя жмёт на газ, и шестерёнки в его голове вертятся так бешено, как никогда раньше.

Роско Чэнь, полукровка. Они виделись всего раз, но хватило и этого, чтобы Блейк с уверенностью сказал: этот урод, начисто лишённый морального кодекса, в лучшем случае начнёт знакомство с Гарсией с сальной шутки, в худшем — попытается зажать её в углу. Возможно, даже подкинет ей что-то в стакан сока, потому что, пока она в сознании, у него не будет ни единого шанса.

После одного такого эпизода Гарсия неотвратимо двинется навстречу окончательному сумасшествию. Мужененавистница, для которой Блейк стал единственным исключением за всю её чёртову жизнь, она не сможет работать с Роско.

Но хорошо, если это повлечёт за собой лишь вспышку ярости, в ходе которой у Поднебесья будет на одного исполнителя меньше.

Они никогда не обсуждали случившееся в её прошлом; Гарсия, возможно, даже не знает, что он читал её досье. Но Блейк догадывался, что в триаде «бей — беги — замри» она попадала под третий вариант. Хватило простейшего анализа её поведения в первый год совместной работы. Было что-то беззащитное, полное уязвимости в том, как она отворачивалась к стене, подтягивала колени к груди, будто думала, что если он захочет с ней что-то сделать, а она не будет смотреть, это по ней не ударит.

Со временем Гарсия, безусловно, немного оттаяла — но Блейк никогда не переходил границ, которые они обозначили. За минувшие годы между ними происходило огромное количество вещей, способных шокировать людей, далёких от их сферы деятельности, однако каждая из них стабильно подкреплялась согласием с обеих сторон.

А теперь — Роско Чэнь. Поганый выблядок, способный вбить её в пыль парой неудачных действий.

— Он сейчас в отеле, — шелестит Гарсия. — Там же. Хочет что-то утрясти, как я поняла. Ещё два дня будет занят, потом я должна буду уехать с ним.

— Понятно.

Тачку они оставляют посреди парка и до снятой на пару дней крошечной квартирки добираются пешком. Блейк ловит себя на мысли, что уже скучает по их дому в Севилье. Пусть временному, но всё же дому.

По крайней мере, за всё это время никто не отследил их. И неудивительно, с таким-то количеством глушащих устройств в радиусе километра. Блейк ставил их сам. Конечно, мог бы найтись кто-то упорный — человек, который прибегнет к обыкновенной слежке, — но такого они раскусят на подлёте.

Весь вечер Гарсия, любящая больше еды только трёп обо всём и ни о чём одновременно, не роняет ни слова, даже случайно, и едва прикасается к салату — и что, скажите, дурной знак, если не это?

Разговорить её Блейк не пытается. План уже начал складываться в его голове, и осталась пара часов до того, как он наконец сможет воплотить задуманное в жизнь. За эти часы — да и за ночь, пожалуй, — Гарсия не сломается. С сильнейшей женщиной из всех, что он когда-либо встречал, ничего не случится, особенно если не подносить её на блюдечке с голубой каёмочкой Роско Чэню.

Гарсия ложится спать в полной тишине, отворачивается к стенке совсем как в первый год. Её спина дрожит — едва заметно, но всё же, — и меньше всего на свете Блейку хочется признавать, какой спектр эмоций он, бесконечно далёкий от них, испытывает из-за мысли, что Гарсия может заплакать от перспективы работать с этим англо-китайским поганым сукиным сыном.

Когда она засыпает, он быстро собирается и почти беззвучно запирает дверь. Едет в чёртов «Парк Плаза» — на нормальной, а не сверкающей за мили вокруг машине, — буквально с голыми руками. Сегодня ему ничего не нужно, кроме обычного рабочего ножа. Всё остальное Роско, который наверняка снял себе люкс под самой крышей, предоставит ему и так.

Служебный вход открыт — огромное, невероятной глупости упущение для места, в котором любят останавливаться наёмные убийцы. Блейк проходит по коридору, не меняясь в лице, и никто не пытается его остановить: скорее всего, принимают за гостя, который возвращается к себе в номер после тяжёлой работёнки.

Роско распахивает дверь, не ожидая удара. Он пьян — и пьян крепко, — и это на руку Блейку как никогда. Но, даже покачивающийся от дикого количества алкоголя, который плещется в его крови, Роско всё ещё опасен, пусть и не до такой степени, чтобы вызывать ужас.

Так или иначе, этого недостаточно, чтобы сопротивляться долго.

— Олдридж, — с трудом выговаривает Роско, — что ты...

Блейк резко выбрасывает вперёд кулак, валит его одним точным хуком.

Затащить Роско в номер удаётся легко, а вот обездвижить — не особо. Страх заставляет того моментально протрезветь.

— Извини, дружище. Я не могу позволить тебе приблизиться к ней.

— К этой мексиканской суке? — криво улыбается Роско. — Насколько же ты ей дорожишь...

— А вот это уже не твоё дело.

Он нападает, но Блейк успевает парировать. Несколько невыносимо долгих минут они пытаются убить друг друга, катаясь по полу, и в какой-то момент ему кажется, что Роско одержит верх. На шее смыкается чужая крепкая рука, давит не переставая — оставаться в сознании удаётся лишь чудом.

Блейк слишком хорошо понимает: отключится сейчас — и это будет стоить ему жизни. А после, возможно, и Гарсии.

Наконец ему удаётся вырубить Роско. Тот коротко всхлипывает, обмякает на полу — а значит, есть немного времени, чтобы решить, как именно этот урод сдохнет.

Осмотрев номер, Блейк присматривается к широкому кухонному столу, довольно кивает сам себе. Должно получиться просто отлично — лишь бы нашлось всё необходимое.

Затащить на столешницу Роско получается с большим трудом. Блейк, худой и жилистый, уступает ему и ростом, и весом.

Впрочем, важно не это. Значение имеет только то, как далеко ты готов зайти.

В этом номере, самом дорогом из тех, которыми располагает «Парк Плаза», отличная кухня — Блейк замечает не только идеально заточенный набор ножей на магнитной доске, но и тумбочку с прозрачными стеклянными дверцами, полную аккуратно разложенных инструментов. Здесь есть всё, чтобы приготовить роскошный обед персон на пять и ни разу не задуматься, имеется ли под рукой нужная утварь.

Снимать кожу ножом для цедры непросто, но, видит бог, Блейк чертовски упорен. К тому же это — лишь малая часть того, что он хочет сделать с Роско, а весь список пришлось бы зачитывать полночи.

Когда Блейк заканчивает работу, Роско лежит на широком каменном столе, будто зажаренная свинья, поданная с яблоком во рту — и повсюду, куда ни кинь взгляд, поблёскивает металл. Многочисленные инструменты всажены в тело Роско глубоко и точно, и крови вылилось столько, что течь вовсе нечему — по столешнице и полу вокруг растеклись багровые, уже подсыхающие лужицы.

Звукоизоляция в номере восхитительная. За последний час никто не постучал, не поднял тревогу — и это после того, как Роско заорал, очнувшись.

Остаётся немного времени, чтобы принять душ, надеть сменный костюм, заботливо прихваченный с собой, затянуть галстук. Некоторые вещи не меняются, что бы ни происходило — да они и не должны меняться. Мужчину определяют манеры, а манеры у Блейка безукоризненные.

Окровавленные тряпки летят в мусорный бак у служебного входа, медленно, но верно разгораются. Он не сразу понимает, как широко улыбается, но в машине включает «Just the two of us» и подпевает особенно громко, когда звучит: «Нет времени для слёз, ведь они — лишь зря потраченная вода, от которой даже цветы не вырастут».

Гарсия встречает его в дверях и обнимает так крепко, что рёбра пронзает короткая яркая вспышка боли — Роско всё же здорово помял его, отбиваясь. Она быстро отходит в сторону, но этого вполне достаточно.

Если Блейк и уверен в чём-то наверняка, то лишь в одном: даже сейчас, после душа с гелем «Бодрящий цитрус», Гарсия чувствует, как от него пахнет сырым мясом и металлом.

На столе стоит уже початая бутылка рома, и он знает: сегодня они полночи будут пить за упокой Роско Чэня, возьми господи его душу, сверни в трубочку и запихай какому-нибудь смиренному ангелу в жопу поглубже. Так, чтобы искушения возродиться не возникло никогда.