Клан Смерти

Как и приказал отец, я направилась в покои Слоун. Шла без спешки, но с тяжестью в душе — той самой, невидимой, что оседает в груди, как пепел после пожара. Замок был на удивление тих, будто сам затаил дыхание.
Слоун, без сомнения, снова заперлась в ванной — её личном убежище от мира. Обычно она прятала там вино, разбавленное кровью южан.

Я хорошо помню, как однажды решилась спросить:

— Почему именно южане?

Она тогда задумчиво взглянула на багровый напиток в бокале, провела пальцем по ободку и ответила с ленивой полуулыбкой:

— Они едят много фруктов. Ягод. Мед. Почти не касаются мяса. Их кровь... сладкая. Чистая. Почти невинная. Она поёт, а не рычит.

Ответ был прост. И в то же время до ужаса поэтичен. Как всё, что касалось Слоун.

Я тогда странно себя чувствовала — то ли восхищённой, то ли смущённой.

И всё же, в тот момент я отчётливо подумала: Слава Богине, что Слоун лишь наполовину вампир. Эта её странная особенность, почти благословение — нуждаться в крови лишь раз в неделю.

Коридоры замка были пугающе пусты, словно сам воздух затаил дыхание перед чем-то важным. Казалось, что каменные стены слушают. Или ждут. Шаги отдавались в гулкой тишине, перекатываясь по сводчатым аркам, будто эхом прошлого. Лишь изредка мне навстречу попадались одинокие слуги — молчаливые, с потупленным взглядом, скользящие мимо, как тени. Пара стражников стояла у входов в дальние залы, неподвижные, как статуи, лишь глаза их следили за каждым движением — не подозрительно, скорее с тревожным вниманием.

Замок будто притих. В нём не было обычной суеты, которая обычно витала в воздухе в преддверии бала — шорохов платьев, перешёптываний, запаха духов и магических благовоний. Всё происходило размеренно, выверенно, как будто действительность решила подчиниться неким невидимым правилам. Бал только открылся. Это было начало. Затишье. Прелюдия.

На мгновение мои мысли ускользнули прочь, унося меня в другое крыло замка, где, возможно, прямо сейчас стояла Брайер. Ей всего пятнадцать, и сегодня — её ночь. День становления. День выбора. День истины.

Я вздохнула.

Сегодня она узнает, кем она является на самом деле.
Будет ли в ней бушевать стальной разум и безмолвная решимость Рыцаря Ночи — тех, кто действует в тени, сражается без славы, но с честью? Или в ней, как во мне, пробудится зов Мастера Смерти.

Когда я подошла к комнате Слоун, сразу заметила нечто странное: дверь её спальни была приоткрыта. Совсем чуть-чуть — как будто её не закрыли до конца, уходя в спешке... или намеренно оставили полуоткрытой, будто приглашая кого-то войти. Сердце кольнуло тревогой.

Слоун никогда не оставляла свои двери открыты. Для неё личное пространство было крепостью — замкнутой, недоступной, неприкосновенной. Даже я, её подруга, не всегда могла попасть внутрь без предупреждения. Что-то было не так.

Я остановилась, затаив дыхание, и уже хотела осторожно постучать, когда из-за дверей до меня донёсся тихий, горький голос, словно обрывок чужой исповеди, произнесённый сквозь слёзы и усталость:

— ...то, что мы спим вместе, не делает нас близкими.

Слова ударили меня, как пощёчина. Я инстинктивно сделала шаг назад, будто хотела исчезнуть в тени, слиться со стеной, быть незамеченной. Что я только что услышала? Кто был с ней в комнате? У Слоун... любовник?

Меня пробрало до костей. Не от зависти, нет. А от шока. Я даже представить не могла, что она — холодная, отстранённая, отрицающая любые проявления слабости — могла допустить кого-то так близко. Особенно после того, как не раз резко отзывалась о чувствах, называя их «бременем для тех, кто хочет выжить». Её слова всегда были оружием. А теперь — уязвимость?

И тут из комнаты вышел он.

Каллум.

Он едва не врезался в меня, вздрогнув, но быстро взял себя в руки, будто был к такому финалу готов. Его глаза на мгновение задержались на моих — и в них не было ни сожаления, ни раскаяния. Только насмешка. Ленивая, хищная.

На губах его расплылась дерзкая усмешка.

— Бим-бом, — произнёс он с театральной лёгкостью, щёлкнув пальцами, как фокусник, раскрывающий тайну из-под плаща. — Первая завеса пала. Добро пожаловать в клуб просвещённых.

Я стояла, вцепившись пальцами в ткань платья, пытаясь сохранить равновесие. Слова застревали в горле. Сердце билось слишком громко, почти оглушающе. Это было не предательство Каллума — мне было наплевать, с кем он делит постель. Это было предательство Слоун.

Она лгала. Прямо мне в глаза. С холодной усмешкой, говоря, как он ей отвратителен. А теперь...? Теперь, оказывается, всё это время она пускала его в свою кровать, в свои стены, в свою тьму.

Меня захлестнуло раздражение, обида, боль, которую я даже не сразу осознала.

— Пошёл ты, — процедила я сквозь зубы, будто выплюнула яд, и развернулась так резко, что полы моего платья взметнулись в воздух.

Не дожидаясь ни слов, ни объяснений, я ушла. Быстро. Глухо. В другой коридор, прочь от их лжи.

Я бежала туда, где меня всегда ждали тепло, уют и крепкие, родные объятия — туда, где сердце знало покой, а мир, каким бы хищным он ни был, на миг замирал и становился безопасным. Я неслась сквозь пустые коридоры, как сквозняк, ведомая только памятью, только тоской. Мне нужно было просто быть рядом. С теми, кто когда-то был моей опорой.

Но, добежав до поворота, я вдруг резко остановилась.

Тяжело дыша, я осознала: я не видела Бронна и Брайер уже целую неделю. С того самого дня, как его отпустили из подземелья, я... я просто забыла. Погрузилась в свои мысли, в свои драмы, в Слоун, в Каллума, в ложь, в этот замок, что пожирал время и чувства.

Я забыла о лучшем друге.

Подойдя к покоям их семьи, я вдруг ощутила странное, щемящее волнение. Мешкая, я подняла руку, чтобы постучать, но... так и не коснулась двери. Она открылась сама — беззвучно, как будто чувствовала, что я стою за ней.

И тогда я увидела его.

В дверях стоял Бронн.
И я едва узнала его.

Он был словно вырезан из гранита — высокий, широкоплечий, с тем самым суровым достоинством, которое не выковывается ни за год, ни за месяц. Красная рубашка обтягивала его сильную грудь и руки, на которых едва заметно играли тугие вены. Тёмные, плотные штаны подчёркивали крепкие бёдра, а сапоги, блестевшие от свежей полировки, словно вбивали его в пол — твёрдо, основательно, незыблемо.

Он не просто стоял — он заполнял собой весь дверной проём.

И всё же, больше всего меня поразили его глаза.
Его голубые, как полярное небо, всегда тёплые, всегда безмятежные глаза теперь были... иными. Твёрдыми. Холодными. В них больше не было той наивной доброты, которую я привыкла видеть. Теперь в них жила усталость. И что-то ещё — то ли решимость, то ли рана, которую он больше не пытался скрыть.

Он изменился.

Прическа, как и взгляд, тоже стала другой. Вместо прежних густых рыжеватых кудрей, которые всегда мягко падали ему на лоб, теперь голова была аккуратно острижена — коротко, строго, по-военному. А над правой бровью красовался свежий шрам — не глубокий, но яркий, как восклицательный знак на лице человека, пережившего нечто важное.

Я судорожно сглотнула, осознав, как давно и внимательно смотрю на него. Как жадно вглядываюсь, будто пытаюсь найти в этом чужом облике того самого мальчика, с которым мы когда-то прятались в саду, катались на лошадях, делили хлеб и тайны.

— И долго ты так будешь стоять? — раздался знакомый, но изменившийся голос Бронна. Он был хрипловатым, чуть ниже, чем я помнила, с шершавыми нотками, как будто его гортань прошла через огонь. Но в его голосе всё же проскользнуло тепло — едва заметное, но настоящее. Уголок его губ дрогнул вверх, образовав не то усмешку, не то приветливую тень прежней улыбки.

И в этот миг я — впервые за долгое время — чуть расслабилась. Неужели он не держит на меня зла? Неужели простил моё внезапное исчезновение?

Из глубины дома, сквозь шорохи ткани и старое эхо стен, донёсся голос, знакомый с детства:

— Кто там, сынок?

Это была Алария. Мать Бронна. Женщина, чей голос всегда звучал одновременно властно и уютно.

— Риан пожаловала, — ответил Бронн, бросив мне короткий взгляд, в котором уже не было настороженности. Только лёгкое удивление и, может быть, скрытая радость. Он чуть отступил в сторону, приоткрывая передо мной проход в гостиную, и жестом указал: проходи.

— Неужели это негодница вспомнила о нас? — раздался голос Алании уже ближе, из-за перегородки, и в нём было столько театральной обиды, что я сначала смутилась. Потупила взгляд, как в детстве, когда нас ловили на шалостях. Щёки предательски вспыхнули.

Но потом... я расслышала в её тоне что-то ещё. Насмешку. Мягкую, шутливую, как пушинка, подброшенная ветром. Та же Алария. Та же её манера говорить упрёки с улыбкой на губах и любовью в глазах. Я, не выдержав, тоже улыбнулась, позволяя себе впервые за долгое время почувствовать себя просто Риан. Девчонкой, что когда-то сбегала в эти комнаты чтобы спрятаться от мира.

— Простите меня, — прошептала я. — Я должна была прийти раньше.

— Риан! — раздался радостный, пронзительно знакомый голос, звенящий, как весенний колокольчик, где-то за перегородкой.

Прежде чем я успела среагировать, из глубины комнаты вылетела Брайер — как всегда, стремительная, неудержимая, непредсказуемая. Полуодетая, она буквально вихрем налетела на меня, чуть не сбив с ног. Я вскрикнула, больше от неожиданности, чем от боли, когда её руки, крепкие как стальные прутья, вцепились в меня в объятиях, полных тоски, радости и типично бурной любви.

— Брайер! — выдохнула я, смеясь, пока она сжимала меня так, будто боялась, что я снова исчезну.

— Ну куда же ты бежишь, несносная девчонка? — раздался голос Аларии, в котором перемешались строгость, забота и ирония. — Ты же почти раздета! А между прочим, здесь твой брат.

Я услышала, как Бронн сдержанно кашлянул где-то сбоку, видимо, сделав вид, что внезапно заинтересовался потолком или собственной обувью.

Но Брайер, конечно же, не обратила на это ни малейшего внимания. Отпускать меня она явно не собиралась. Её щёки пылали от возбуждения, глаза сияли, а непослушные, рыжеватые кудряшки, собранные в высокую причёску, уже начинали вырываться наружу, создавая хаотичную корону над головой. Она была, как всегда, бесподобна — дикая, весёлая, неукротимая.

На ней было ярко-красное платье — смелое, словно огонь, с глубоким вырезом и плотно облегающее стройную фигуру. Платье, конечно, ещё не было готово — рукавов на нём не хватало, и именно их держала в руках Алария, стоящая позади, с видом терпеливой, но слегка уставшей матери. Она прищурилась, глядя на дочь с лёгким укором, но в её взгляде не было гнева — только нежность и, возможно, бесконечное принятие.

— Моя огненная беда, — пробормотала она себе под нос, качая головой. — Ни дня без суматохи.

Но Брайер, конечно, словно не слышала её. Она вертелась возле меня, проверяя, всё ли со мной в порядке, при этом что-то быстро бормоча — про бал, про платье, про Ритуал, про то, как ужасно я поступила, что так долго не появлялась. Всё сразу. Всё в один голос. Она была настоящим ураганом — не разрушительным, а тёплым, трогательным. Тем самым, который срывает занавески, разносит по дому смех и превращает даже каменные стены в уютное место.

И я вдруг поняла, как скучала.
Как страшно скучала по ней.

— Ты представляешь?! — почти взвизгнула Брайер, расхаживая по комнате, словно буря в кружеве. — Отец уехал на праздник в западный Клан! — её голос был взволнованным, срывающимся на обиду, которую она пыталась скрыть под маской возмущения.

Я нахмурилась. Это и правда было странно. Алесандер всегда держался отстранённо, но, несмотря на свою суровость, казался человеком, не упускающим важных событий. Тем более — таких, как Ритуал собственной дочери.

— И кто тебя теперь поведёт? — спросила я тихо, скрестив руки на груди и бросив взгляд на Брайер, словно стараясь прочитать на её лице, не скрывает ли она чего-то ещё.

Она остановилась посреди комнаты, закрутила прядь волос на палец и вытаращила на меня глаза, как будто я только что спросила, как её зовут.

— Как кто?! — воскликнула она, возмущённо всплеснув руками. — А брат мне на что?

— Действительно, — с усталым выражением лица Бронн закатил глаза и откинулся на спинку кресла, словно ему только что поручили тащить на себе целую процессию.

Это вызвало у меня улыбку. Их семейные пикировки всегда были особым ритуалом, полным любви, насмешек и тайного взаимопонимания.

— Она вспоминает о брате только тогда, когда ей срочно что-то нужно, — проворчал он, но в его голосе звучала знакомая ироничная нежность.

Брайер сделала вид, что не слышит. Она поправила корсет и принялась кружиться перед зеркалом, как будто красота и хаос должны были окончательно развеять обвинения.

— Не драматизируй, — вмешалась Алария, и, шагнув ближе, хлопнула сына аккуратно свернутыми рукавами платья. — На то ты и старший брат, чтобы во всём помогать своей любимой сестрёнке.

Она особо выделила это слово, вложив в него добрую иронию, которая, тем не менее, не оставляла места для возражений.

— Любимой, — пробормотал Бронн, будто пробуя это слово на вкус, как горькое зелье. — Ну конечно...

— Ой, ну всё, не бурчи! — отмахнулась Брайер, не оборачиваясь, — ты же знаешь, ты обожаешь меня. Просто пытаешься скрыть это за стеной своего сурового молчания и новых мускулов.

Бронн лишь тяжело вздохнул и буркнул что-то нечленораздельное, но уголки его губ предательски дрогнули.

— Так и быть, — сказал он наконец. — Но только при одном условии: больше никаких спонтанных рыданий, порванных юбок и попыток взобраться на статую во время Ритуала. Ладно?

— Ни одного! — с самым честным лицом пообещала Брайер... а потом подмигнула мне.

Я рассмеялась. Смех вырвался из меня неожиданно — звонкий, светлый, живой. Он отозвался в стенах комнаты, как давно забытая музыка. И на мгновение я почувствовала себя частью этой семьи. Этого мира. Этой сцены, полной огня, капризов и настоящей, искренней любви.

Мы шли по длинным, сумеречным коридорам замка, стены которых отливали холодным мрамором, словно впитывая в себя всё ожидание грядущего вечера. Тяжёлые бархатные портьеры лениво шевелились от сквозняков, проползающих вдоль каменных полов. Воздух был наполнен предвкушением, как будто сам замок затаил дыхание, готовясь к чему-то важному, почти священному.

Брайер, казалось, не замечала ни мрака, ни торжественности момента — она буквально светилась от переполнявшей её радости. Она лучилась, будто юная звезда, едва удерживающая себя от взрыва. Её тонкая рука крепко держалась за локоть Бронна, а сама она всё время подпрыгивала на ходу, будто не шла, а плыла по волнам собственной неуемной энергии.

Каждое её движение было наполнено беззаботной искренностью: туфельки то и дело застревали в складках алого платья, её лёгкие локоны выскальзывали из аккуратной причёски, превращая строгую укладку в растрёпанный вихрь, придающий ей ещё больше очарования. Она смеялась, вертелась, шептала что-то Бронну и пыталась петь старинную песню клана, но всё время сбивалась со слов.

Позади шла Алария, медленно и с достоинством, но с каждым новым прыжком дочери причитая всё громче:

— Богиня, да ты же сейчас порвёшь платье! Его шили две недели! Две недели! Мы с Миреллой чуть пальцы не стёрли об этот проклятый шёлк!

— Это ты его шила, а не я, — беззаботно отозвалась Брайер и снова подпрыгнула.

— Брайер!

— А что? — сделала невинное лицо девушка, будто вовсе не виновата.

Бронн, между тем, выглядел так, словно раскаивается в каждом шаге, что делает в этой компании. Его брови были нахмурены, челюсть напряжена, а глаза то и дело закатывались, когда сестра в очередной раз наступала на его ногу.

— Знаешь, — проворчал он, — я, конечно, обещал тебя сопровождать, но я не подписывался на то, чтобы с утра до вечера лечить синяки на ногах. Ты ходишь, как дикая лошадь!

— Так ты же мечтал снова почувствовать себя живым, вот! — хихикнула Брайер и прижалась к его руке ещё сильнее.

— Это не «живым». Это — искалеченным, — буркнул Бронн, но я увидела, как уголки его рта всё же чуть дрогнули. Он мог злиться на сестру только наполовину — остальная часть его души безоговорочно её обожала.

Я же шла немного позади, наблюдая за этой тёплой, шумной процессией. И сердце моё, сначала согретое всей этой суетной домашней сценой, с каждой минутой начинало сжиматься. Радость от встречи с друзьями, от живости Брайер, от уютного света вокруг вдруг начала отступать под натиском невидимой тени.

Она накрыла меня едва мы подошли к высокому, расписному проёму бального зала.

Мои пальцы сами сжались в кулак, когда я вспомнила ту сцену. Те слова. Тот холодный, колкий голос Слоун. Лицо Каллума. И ощущение... предательства.

Я не хотела видеть их. Не хотела слышать их голоса, чувствовать присутствие, вспоминать ту рану, которая всё ещё тлела, как угли под золой.

И всё же я шла.

Мы остановились у высокого арочного входа в зал, и тут же послышался звонкий, почти хрустальный голос глашатая:

— Алария Норт и ее наследники Бронн и Брайер! — голос его разнесся под сводами, отражаясь в мраморных колоннах, отскакивая от витражей, как брошенный камень по воде.

На мгновение всё стихло, и затем в зале зашевелились ткани, зазвенели бокалы, головы обернулись. Я ощутила, как Брайер напряглась рядом, а Бронн чуть наклонился к ней, что-то шепча на ухо. Лицо его было сосредоточено, серьёзно — совсем не таким, каким было всего минуту назад.

Я крепко сжала руку Бронна, задержавшись на долю секунды дольше, чем нужно. Его пальцы ответили коротким, крепким пожатием, и я бросила ему извиняющуюся, чуть виноватую улыбку — потому что уже знала: отец смотрит на меня. Его взгляд прожигал, словно каленый клинок.

Он стоял у подножия трона, ровный, как древний обелиск, облачённый в глубокие фиолетовые цвета . Лицо его казалось высеченным из серого камня — без тени улыбки, но с холодной, выжидающей настойчивостью. Один кивок головы — и всё стало ясно. Он вызывал меня.

— Я скоро вернусь, — прошептала я Бронну, и, не дожидаясь ответа, развернулась и направилась к нему.

Подол моего платья мягко шуршал по мозаичному полу, отражая каждый шаг, а в ушах отстукивало сердце. В этом зале всё казалось преувеличенно важным — каждый взгляд, каждое движение, каждый вздох.

Когда я подошла, отец всё ещё молча изучал меня. Его взгляд скользнул сверху вниз, и в нём было что-то странное — не привычная критика, не насмешка, не злость. Что-то иначе. Будто он впервые видел меня. Или пытался вспомнить.

— Снова решил меня поучать? — язвительно спросила я, поджав губы, словно готовилась к очередной словесной дуэли.

Он не ответил сразу. Вместо этого снова оглядел меня с ног до головы, и даже не пытался скрыть, как внутренне борется с собой.

— Ты сегодня необычайно похожа на мать, — наконец произнёс он, и в голосе его прозвучала дрожь. Едва заметная, но настоящая. Словно каждое слово проходило сквозь сопротивление, сквозь страх или... стыд.

Я закатила глаза. Устало, с долей отвращения.

— Ты уже говорил мне это. И я ответила, что мне всё равно. И, если тебе интересно, я до сих пор придерживаюсь этой позиции.

На лице отца отразилось что-то... человеческое. Тонкое, мимолётное. Тень боли, быть может, или воспоминания. Он отвёл взгляд и медленно выдохнул.

— Зря ты так, — произнёс он глухо, опустив глаза.

Я моргнула. Что-то в его голосе заставило моё сердце пропустить удар. Он звучал иначе. Ни холодного металла, ни ледяного сарказма. Ни капли той отравленной строгости, с которой он обычно говорил со мной.

И тогда я поняла — «Сирлекс» вышел. Зелье, которым он усыплял в себе слабость, доброту, сожаление, — больше не текло по его венам. Передо мной снова стоял человек, который когда-то умел быть отцом. Почти добрый. Почти внимательный. Почти тот, кого я не знала — и всё равно скучала по нему.

— Перестань пить эту дрянь! — прошипела я, сжав зубы так крепко, что едва не раздавила ими собственную злость.

Мой голос был похож на взмах кнута в мраморной тишине зала, наполненного тяжёлым, душным ожиданием. И хотя мои слова были сказаны почти шёпотом — в них звучало всё: ярость, боль, разочарование и отвращение. Мне до сих пор становилось дурно от воспоминания, как он влил это в меня, заставил пережить мутную, вонючую апатию «Сирлекса», когда разум отступает, чувства глушатся,  — будто ты сама себе не принадлежишь.

Он даже не вздрогнул. Только провёл рукой по лицу, как человек, который давно устал быть собой.

— Я стараюсь, — тихо ответил он, и голос его звучал... выдохшимся. — Просто... в последнее время я беспокоюсь. За тебя. За Каллума. За всех вас. Потому и приглушаю... себя.

Я усмехнулась. Резко, зло, как будто плевок горечи вышел сам по себе.

— Беспокоишься? Интересная у тебя форма заботы: унижать, контролировать, поить сыновей и дочерей зельем, которое душит душу! Ты ведь даже не извинился тогда. И не смей говорить, что это ради нас.

Он замер. Его глаза расширились, и я поняла: он не ожидал, что я знаю.

Конечно. Он и представить не мог, что Каллум — даже он — способен сказать мне правду. Мы ведь с братом долгие годы были, как лед и пламя, как ночь и утро, вечно на грани войны. И всё же — даже он не выдержал, и проговорился. А теперь отец стоял передо мной, уязвлённый в самое сердце — в ту часть себя, которую он годами пытался скрыть за жестокостью и дисциплиной.

— Ты скоро всё узнаешь, — произнёс он тихо, сдавленно. — Ты поймёшь, почему. Поймёшь, что брат пьёт Сирлекс не потому, что я злой... а потому что без него он может сделать то, о чём потом пожалеет. Он... он может убить тебя, Риан.

Моё тело обдало ледяным холодом. Всё внутри оборвалось — словно вдруг рухнула грань между правдой и невозможным.

— Что ты сказал?.. — прошептала я, и не узнала собственного голоса. Он дрожал, будто натянутая струна. Я не могла дышать.

Я хотела закричать, что это бред. Что Каллум — да, упрямый, холодный, сложный — но он не убийца. Не мой убийца.

Но прежде, чем я успела открыть рот, по залу пронеслась волна чар.

Воздух затрепетал, как вода в чаше, упавшей со стола. Потолочные люстры погасли одна за другой — свет в них угасал, как угли под дождём. Зато внизу, вдоль алого ковра, загорелись свечи — они вспыхнули таинственным синим пламенем, вытянувшись в тонкие линии, ведущие нас по пути.

Над головами гостей пронеслись первые ноты — древний, низкий напев, исполненный старейшинами Клана. Их голоса звучали так, будто сами стены замка пели. Будто голос Морриган  ожил в камне, в крови, в пыли веков.

Все, как завороженные, начали медленно двигаться в сторону подземной купели — туда, где Богиня Смерти, окружённая тенями, будет раздавать свои дары. Где души пятерых подростков, включая Брайер, пройдут испытание своей истинной природы.

Отец опустил руку мне на талию — жест почти отеческий, почти тёплый, почти прежний. Он наклонился ближе:

— Я не хочу портить этот момент, — прошептал он. — У нас будет минута. Ещё одна. После.

Я отстранилась, резко, почти дергано. Всё внутри клокотало, как под кожей живое пламя.

— Если ты снова не испортишь её зельем! — рявкнула я сквозь зубы. И, не дожидаясь ответа, шагнула в след за процессией, позволив свечам указать мне путь.

Мне нужно было найти Брайер и Бронна. Я обещала им быть рядом когда начнется Ритуал.

Песнопения становились всё громче, словно сама древняя каменная кладка замка подхватывала мелодию веков. Глухие звуки барабанов сливались с высоким пением жриц, и каждая нота пронизывала до костей. Воздух дрожал от напряжения, как перед грозой. Люди Клана, — медленно и торжественно спускались вниз по винтовой лестнице, ведущей в самое сердце замка, в его тёмное и священное нутро.

Каменные ступени, выточенные столетия назад, были неровными от времени, и по ним спускались не спеша, будто каждый шаг был обрядом. Факелы, закреплённые вдоль стен, отбрасывали дрожащие тени, которые будто оживали — вытягивались, извивались, превращаясь в призрачные фигуры. Кто-то шептал, что это души павших — тех, кто испил воду купели, но не выдержал дара. А может, это сама Госпожа Смерти следит за каждым, кто осмелился приблизиться к её чаше.

Запах — древний, пряный, с нотками ладана и чего-то металлического, как кровь на кинжале, — вползал в нос, оседая внутри. Он вызывал благоговейный трепет, почти страх. Это был не просто ритуал — это было напоминание, что мы — дети Богини. Не просто Клан. Мы — отголосок смерти, хранители баланса, и каждую Кровавую Луну мы возобновляем эту клятву перед Морриган.

Купель находилась в глубине подземелья — массивный зал, вырезанный в скале, с высоким сводчатым потолком. Свет факелов отражался от гладкой, черной как обсидиан, поверхности воды. Эта вода казалась мёртвой, неподвижной, словно зеркало в мир, где не было жизни. Но стоило кому-то приблизиться — в ней начинали мерцать огни, как звезды на дне. Говорили, что вода чувствует душу, и оттого ведёт себя по-разному.

Входить в неё было запрещено. Даже случайное прикосновение считалось святотатством. Тени могли испить её — и то лишь глоток, на особое благословение. Наши тела начинали светиться, голос крепчал, а глаза становились тёмными, как сама ночь. На несколько дней мы становились почти неуязвимы, как если бы сама смерть благословляла нашу плоть.

Но самым важным моментом было другое — впервые в году, на этой церемонии, шестнадцатилетние дети Клана подходили к купели. Каждый из них был как чистый лист, как клинок без рукояти. И глоток воды определял всё: их путь, их будущее, их сущность. Кто-то становился Рыцарем Ночи, защитником и стражем. Кто-то — Мастером Смерти, ведомым интуицией и чарами. Были и другие пути — хранители. Те кому досталась маленькая искра Тьмы. Они занимались домашними делами, и владели ремеслом. Бронн тоже был хранителем и мастерски владел молотом и наковальней. Но всё зависело от воды. От воли Богини.

В этом году среди посвящаемых была и Брайер. Рыжая, дерзкая, с глазами полными пламени. Она шла чуть впереди, в сопровождении брата и матери, в алом платье, переливающемся в свете факелов, как жидкий рубин. На её лице играло волнение, почти детское, смешанное с гордостью и страхом. Её пальцы дрожали, и я знала — она хочет казаться смелой, но внутри у неё бушует буря.

Я шла позади них. Сердце стучало с каждой ступенью всё громче. Не из-за себя. Из-за неё. Потому что я знала — иногда Богиня Смерти даёт больше, чем ты способен вынести. А иногда... совсем не даёт. И тогда перед человеком открываются пути, от которых не спастись.

Я была искренне счастлива за Брайер. Её глаза сияли так, как только могут сиять глаза того, кто стоит на пороге нового пути, полного славы и загадок. Она будто озарялась изнутри, как лампада, вспыхнувшая от божественного дыхания. Глядя на неё, я чувствовала гордость — почти материнскую, нежную, но одновременно с этим в груди поднималась волна чего-то тягучего и болезненного, чего я не ждала: тоска.

Пока она, в окружении своей семьи, принимала поздравления, воспоминания медленно и мучительно начали подниматься из глубин моего сознания, как водоросли со дна пруда, обвивая мои мысли, приковывая к прошлому. Прошло девяносто лет, целая вечность, но я всё помнила, до мельчайших деталей — тот день, когда и мне исполнилось шестнадцать.

Я тоже тогда сияла. Словно луна в полнолуние. Прыгала от восторга, заглядывая в зеркало каждые пять минут, словно от этого зависела моя судьба. Моё платье было цвета фиалки — лёгкое, почти прозрачное, струящееся по полу облаком. Слоун, с её вечной невозмутимостью, поправляла на мне складки ткани и злополучную тиару, которая никак не хотела держаться на моих волосах. Она злилась, ворчала, но в её глазах светилась нежность — она всегда была для меня опорой, даже тогда.

А вот Каллум... Он уже тогда был тем самым. Ядовитым. Его мерзкие шуточки, сказанные якобы от братской любви, звучали словно насмешки палача. Он то щипал меня за плечи, то отпускал скабрёзности, будто я не шла на ритуал посвящения, а выходила замуж за старого мясника. Я пыталась игнорировать, но каждый его смех, каждый подкол разъедал изнутри.

А потом настал тот момент.

Я стояла у купели. Вокруг — свечи, жрицы, артефакты предков. Всё, как должно быть. Меня окутал аромат ладана, и я сделала глоток воды, как велено. Почувствовала, как мир начинает распадаться. Моё тело словно ушло под лёд. Всё, что я знала, исчезло. И начался кошмар.

Госпожа Смерти не встретила меня мягко. Она была вездесущей тенью, загонявшей меня в глубины собственного разума. Мне пришлось пройти через серии смертей, раз за разом, снова и снова. То меня сжигали заживо, то душили, то вонзали кинжал в спину. Я чувствовала каждую муку как настоящую, не отличая больше сон от яви. Последнее испытание стало переломом. Я больше не боролась. Просто приняла. Смирилась. Позволила себе умереть.

Когда я очнулась — бледная, окровавленная, обессиленная — лежала у самого края купели. Вокруг была тишина, нарушаемая только одним звуком — смехом Каллума. Громким, ехидным, издевательским. Он хохотал, как будто увидел не меня, а циркового клоуна, провалившего номер. А потом, когда все смотрели, он сказал:

— Вот вам и наследница. Никакая. Богиня показала ей, что она ничтожество. Даже Хранителем стать не способна.

Он повторял это много лет. Как молитву. А я... молчала. Я ни разу не рассказала никому, что сдалась, что умерла там, в своём уме. Богиня, сжалившись, дала мне шанс, позволив стать Мастером Смерти. Она даровала мне путь иной — не путь клинка, а путь тени, тонкого понимания смерти и жизни, танца между мирами. Но в душе я носила клеймо. Я знала, что проиграла той, кто выбрала меня. И, быть может, с тех пор, я отчаянно пыталась доказать себе, что всё ещё достойна.

Сегодня, глядя на Брайер, я чувствовала всё это снова. Не зависть. Грусть. Потому что ей дано то, чего у меня не было: поддержка. Любовь. Защита. Она поднимется на пьедестал, а я осталась в тени.

Я сделала глубокий вдох, прогоняя тяжесть из груди. Я уже не та испуганная девочка. Я — Мастер Смерти, и пусть мои битвы были иными, я выиграла их. И сегодня я буду рядом с Брайер, несмотря на тени прошлого.

Я с трудом пробиралась сквозь толпу зевак и родственников, которые собрались на торжественный ритуал. Повсюду царила напряжённая тишина, нарушаемая только шепотом и шагами тех, кто расставлял алтарные предметы. Но мне было не до церемоний и церемониальности — я буквально расталкивала всех, кто осмелился встать у меня на пути. Воздух был насыщен ароматом ладана, трав и влажного камня, смешанным с ощущением чего-то древнего, живого — будто сама Богиня уже здесь, среди нас, только молчит, наблюдая.

У купели, подсвеченной сотнями свечей, стояли пятеро подростков — их фигуры казались неестественно хрупкими в этом мраке и величии. Среди них — Брайер. Рыжеволосая непоседа стояла неестественно спокойно, закутанная в длинный белый плащ, будто в саван. Это было традицией — символ новой жизни, которую им подарит Ритуал. Я подошла к ней, ловко перехватив её за руку, которую она нервно теребила.

— Волнуешься? — прошептала я с мягкой улыбкой, заглядывая в её глаза, в которых отразилось пламя свечей.

Брайер нахмурилась, черты её лица стали серьезнее, и от этого она показалась мне гораздо старше своих пятнадцати лет.

— Вроде нет... — её голос был тих, но в нём дрожала нота неуверенности. — А как думаешь... если я стану Хранителем, что мне придётся делать?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я опустила взгляд, стараясь скрыть, как больно отозвались в груди её слова. Так знакомо. Так по-детски предрешённо. Я вспомнила, как и сама когда-то пыталась угадать свою судьбу, как будто родословная была приговором.

— С чего ты взяла, что станешь только Хранителем? — ответила я, стараясь говорить уверенно. — А как же Рыцарь Ночи? А может, ты Мастер Смерти, как я?

Но Брайер лишь закатила глаза, её брови скривились в усмешке, будто я сказала нечто безумное.

— Очнись, Риан, — фыркнула она. — Всё уже давно понятно. Папа историк, мама швея, Бронн — кузнец. Все Хранители. И я, скорее всего, тоже.

Я чуть сжала её руку, чтобы вернуть ей уверенность, но в горле уже подступал ком. Она приняла свою судьбу, даже не вступив в борьбу. А я не могла сказать ей, насколько ошибается.

Чтобы отвлечь её, я решила разбавить напряжение шуткой. Придумалось мгновенно, как будто мой собственный дух, вынырнув из бездны воспоминаний, подсказал:

— Я вот думаю... с твоими умениями ты будешь Шутом. У тебя рот не закрывается, так что идеально подойдешь. Будешь сочинять анекдоты для всей знати.

Брайер распахнула глаза. Её лицо сначала вытянулось от шока, потом медленно начало кривиться, как у ребенка, которого вот-вот обидят по-настоящему. В уголках глаз блеснули предательские слезы, и я едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Она была так искренне обижена, что выглядела почти уморительно.

— Эй, не плачь, — я быстро притянула её к себе, обняв. — Я шучу! Ну ты чего, только попробуй зарыдать — сломаюсь прямо тут.

— Ты злая, — пробормотала она мне в плечо, фыркнув. — И дура.

— Возможно, — вздохнула я. — Но я дура, которая тебя любит.

Мы замерли на несколько мгновений, просто обнимая друг друга. Тепло её маленького тела, дрожь в руках, всё это напоминало мне о былом. Я гладила её по спине, и в голове у меня звучала молитва — не к Богине, а скорее к самой судьбе: пусть у Брайер будет шанс быть кем угодно. Пусть ей дадут выбрать самой, а не прожить чужую роль. Она заслуживает большего, чем просто повторять путь своей семьи.
Возле купели вдруг послышался шорох, словно само пространство в зале замерло в предвкушении. Все взгляды обратились в сторону арки, из которой плавно вышла Верховная Жрица Богини. Её появление всегда внушало трепет — казалось, что даже тени склоняются перед её шагами.

— Тени клана Норт, — громогласно и хрипло провозгласила она, и её голос отозвался в стенах купели эхом, словно сама Богиня вложила его в её уста.

Она была высокой и величественной, и возраст, словно благословение, придал ей неземную мощь. Кто-то в шепоте утверждал, что ей уже больше трёхсот лет, а кто-то — что она бессмертна, связана с Богиней самой кровью. На её фарфорово-бледном лице было всего пара тонких морщин, и то — скорее как трещинки на антикварной маске. Глаза — бесцветные, прозрачные, как ледяная вода, — прожигали насквозь, словно видели грехи и мысли каждого. Седые волосы, струясь серебряной волной, касались самого пола, создавая иллюзию, будто она парит над землей. Всё остальное скрывала роскошная черная мантия, расшитая серебром в виде лунных спиралей и знаков Бога Смерти. Она была словно воплощением ночи — древней, вечной, хранящей тайны веков.

— Сегодня, в день Кровавой Луны, — продолжила она, — вам дарована честь. Сегодня Богиня раскроет вам пределы ваших возможностей, даст вкусить истинной силы. А детям Клана — она дарует судьбу. Те, кто окажется достоин — возвысится. Остальные... — она сделала короткую паузу, позволив мраку этой фразы впиться в каждого. — Отправятся за грань.

Я невольно сглотнула. Холодок тревоги пробежал по позвоночнику, будто чья-то ледяная ладонь скользнула по моей спине. Волна беспокойства накрыла с головой. Я перевела взгляд на Брайер — такую юную, трепетную, и в этот момент — такую хрупкую. Она стояла среди остальных, не выказывая страха, но я-то знала, как сильно она хочет доказать себе и другим, что достойна большего.

Бронн стоял рядом — как статуя. Ни дрожи в пальцах, ни тени эмоций на лице. Он был безмолвной стеной, как и подобает мужчине, воспитанному быть опорой. Его глаза, унаследованные от матери, были ледяными, почти отстраненными, но я почувствовала, как внутри него бушует тревога, скрытая под слоем самообладания. Алария же — напротив, излучала беспокойство всем своим существом. Она теребила подол черного платья из тончайшего шелка, на лице её плясала смесь гордости и страха. Она то и дело бросала взгляды на дочь, словно пыталась мысленно передать ей свою силу, любовь, молитвы.

Когда слова жрицы стихли, началась древняя церемония передачи символов Ритуала. Слуги в тёмных одеждах с закрытыми лицами стали передавать из рук в руки изящный кинжал и чашу, украшенную драгоценными камнями и резьбой — в форме пылающей луны, символа нашей Богини.

Когда очередь дошла до меня, я невольно поморщилась, сдерживая гримасу отвращения. Взяв в руки кинжал, я провела острием по ладони — кожа раскрылась под ним, как лепесток под лезвием, и несколько капель крови упали в чашу с густым, багровым содержимым. Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Этот ритуал всегда был для меня особенно тяжёл — не от боли, нет. От сознания, что ты вливаешь свою кровь в нечто общее. Здесь была кровь всего Клана — десятки, сотни жизней, поколений, судеб. И теперь моя капля — как подпись на контракте с Богиней.

Когда-то я и сама пила эту смесь. Помню, как она обжигала горло и напоминала по вкусу золу и металл. Говорили, это не сама кровь придавала вкус, а магия, хранящая в себе образы. Чем чище твоя совесть — тем слаще вкус. Я тогда подавилась.

Тогда я не знала, что выпью не только кровь клана, но и свою собственную смерть. Тогда я едва выбралась из бездны, в которую меня затянула Богиня. Сегодня — не я прохожу испытание. Сегодня — моя маленькая Брайер. И я бы отдала всё, чтобы не видеть страха в её глазах, когда чаша дотронется до её губ.

Но Ритуал начался. И выбора уже нет.