Странник
Ты как бы окажешься в снежном поле, и пона-
чалу там будут тропинки и следы от снегоходов
и галочки от лап каких-то птиц, а потом и они про-
падут, а ты идешь, и наст под тобой не провалива-
ется, снег не прогибается, ландшафт не меняется,
как будто ты на месте стоишь. Впереди — черный
кот с острой мордой и крысиным хвостом, и он-то
следы оставляет, и только он способен тебя вывес-
ти, а куда — не понятно, на другую сторону или
еще куда.
Хочется скинуть волчью шубу — или это каф-
тан с воротником из черного меха? — и кофе хо-
чется, и посидеть, но нельзя, потому что это не шу-
ба, а цвет души, и не на чем посидеть в этом поле.
А вдруг это сон или просто накатило что-то, и,
типа, загулялся по полям и перелескам, и даже не
один, а с любимой Ларой Ратчадемноен, которая
как маяк, чтобы Даня Нараян не заблудился, не
улетел и не стал бы опять голым галлюциниро-
вать в тесных гостиничных номерах — видеть
сны наяву и заглядывать на ту сторону, где чер-
ный кот-психопомп ведет душу в Западные Зем-
ли. Только пустыня не африканская, не Такла-Ма-
кан и даже не Руб-аль-Хали, как не раз, кстати,
бывало, а сибирская пустыня, белая, как одежды
Белого Бурхана или старика Ульгеня и Юч-Кур-
бустан — трех светлых существ, прикочевавших
откуда-то сверху.
И ты с недоумением смотришь на людей, кото-
рые строят в этой пустыне дома, прячутся в них
и ждут, пока стужа не вытянет последнее тепло из-
под пуховых или верблюжьей шерсти одеял, пога-
сит камины, успокоит навсегда собак, запечатает
объятия спящих, затуманит и занесет снегом зер-
кала, испишет окна своей тайнописью, и станет
понятно каждому, кто подойдет поближе, что нет
в доме ни тепла, ни одной живой души, а только
застывшее очарование, синий полумрак и хруп-
кие, звонкие, как хрусталь, статуи с темно-крас-
ным (если смотреть на свет) огнем внутри. И ни
одного запаха в морозном воздухе, который пока-
лывает легкие, ни одного звука, кроме звука снеж-
ных кристаллов.
Солнышко пригрело, Лара Ратчадемноен потя-
нулась, запела что-то и сказала, что Даня Нараян
во сне повернулся и взял ее за руку, а глаз не от-
крыл, потому что предвидел снежную пустыню,
и полуразрушенные здания, и завитки огня в мер-
злых кирпичных подвалах.
Лара уехала и отправила Дане воздушный по-
целуй, а Даня пошел гулять и шел-шел-шел и ду-
мал о странниках. Раньше некоторые решали ид-
ти по земле, и у них ничего не было, только сумка
с сухарями, и лапти, и рубище с шапкой-ушанкой,
и зипунишко, подпоясанный веревкой, но глаза-
то светлые, и, кажется, брали бы лошадь или еще
что-нибудь, но смысл был в том, что лошадь не
нужна, потому что идти — это самое главное.
В дороге есть особая красота, и такой бедный ни-
кому не нужен: ни зверю, ни разбойнику, только
Богу или типа того. И не важно, куда ты идешь,
важно, что идешь, и вокруг тебя на многие кило-
метры ни одной деревни, ни одного города, толь-
ко охотники жгут костры в глуши, но и они одино-
кие, и дальше круга от костра не видят ничего.
Только, может быть, чувствуют или предчувству-
ют, и странника нашего тоже предчувствуют, он
как светлое воспоминание пройдет, и звездочка
на небе ярче загорится, вспомнится Лара Ратча-
демноен, и нежные руки коснутся лба — где-то
в прошлом далеко-далеко, в светлом гостиничном
номере, в пустой гостинице, куда приехали после
полуночи мужчина и женщина, но не скрываясь
от кого-то, а чтобы от всего отдохнуть. И ночью
окна были темные, и в гостинице никого, и пустая
сауна, и бассейн с холодной водой, и душ, а потом
они проснулись утром от солнечных лучей, про-
никших в комнату, и испытали что-то едва улови-
мое, зачем сюда, в этот мир, обычно приходят, но
редко это удается получить. Разве что после дол-
гой разлуки, и трудностей, и отчаяния, и такого
одиночества, как будто у тебя никогда не было ни
дома, ни родителей, ни работы, и даже памяти
нет, и языка не знаешь и порядков, не говоря уже
о названиях улиц всяких, и нет ни занятия, ни
места в жизни, ни любви — и вдруг ты просыпа-
ешься от солнечного света, а рядом с тобой, на
чистых белых простынях, спит красивый и желан-
ный человек с самым красивым неповторимым
именем, которое если произнесешь — как будто
солнце в окно заглядывает, и чай в подстаканнике
приносят и целуют в лоб, и что-то давно забытое
возвращается.
А потом снова темно кругом, и звезды вверху
горят, и костер перед тобой. И свежестью пахну-
ло, как будто в жаркий день к роднику наклонил-
ся, хотя ночь-то холодная — это странник прошел,
и в этом его главное назначение, но не все, конеч-
но, поймут. Странник — не бродяга. Это очень
разные слова, и бродяга звучит в унисон с челове-
ком, которого в путь гонят беспокойство и нужда,
а странник — он везде странный или чужой, как
бы не от мира сего. Не от мира сего, ибо его есть
Царство, и другого царства нет. Все остальные —
это короли обезьян и умывальников начальни-
ки — ничего такого. Обезьяны только корону по-
ка не придумали и в яму сажать, поэтому люди
и над ними тоже короли, а еще недавно в метро
видел девушку в леопардовом пальто. Казалось
бы, куда пошлее и хуже, но на ней неплохо смот-
релось, и, похоже, она просто посмеивалась, на-
девая такое, потому что леопард у наших пред-
ков-обезьян самый лютый враг, и девушка эта как
бы подсмеивалась над всеми этими обезьяньими
королями.