Сады Ябоневни

И вот уже Владыка смерти лежит сзади, обняв

тебя за плечи и талию. От его дыхания волосы се-

деют и блестят на висках как снег. Владыка смерти

забирает память и заставляет путать слова, и ты

планируешь сходить в туалет, а потом пожарить

колбаски, — и вот тебе на! — обступили какие-то

голые люди в красных масках, маски страшные,

пропали люди, появилась мать-покойница поче-

му-то с красными волосами, а потом ноги отказа-

ли, и ты падаешь, словно летишь, целую вечность

и никогда не коснешься пола, и в этом полете схо-

дятся воедино прошлое, настоящее и будущее,

и исчезает время, и ты сидишь часами, превозмо-

гая боль, глядя в одну точку, и несделанное или

сделанное, но не так не дает тебе покоя. Тебя окру-

жили призраки, дом полон ими, и ты не можешь

заснуть, а ветер гремит балконами и хлопает фор-

точками, и свет мигает, а ты даже не можешь на-

крыть свое тщедушное тело одеялом, потому что

ни одеяла, ни тела нет, и как ходить без ног — не-

понятно, и что делать с этими призраками — то-

же. Ни глаз, ни ушей, ни солнца, ни луны. Сундук

мертвеца — твоя кровать, а снег — твое одеяло,

и старая швейная машинка «Баттерфляй» сшивает

холст жизни с холстом смерти, шелестя несмазан-

ными суставами, используя тягучее время вместо

ниток. Балкон перестает громыхать гофрирован-

ным железом, за стеной замолкают соседи, застыв

как мумии с оскаленными зубами в мертвенном

свете телевизора, и телефон перестает звонить,

навсегда растеряв голоса старух и соцработников.

Куда полетит душа-птица, вылупившаяся из те-

ла-яйца?

Ведь если нет Бога или богов, если не о чем го-

ворить, кроме как о еде, куда она полетит?

Может быть, к холодильнику и будет биться

с налету в белую дверь, как в ворота рая, или это

всего лишь видимость, а тайна скрыта в темноте

и одиночестве — в лежании часами перед окнами

восьмого этажа, когда ты вслушиваешься в вой

ветра, не осмеливаясь включить телевизор. Куда

можно отправиться, когда птица, бьющаяся в груд-

ной клетке, получит свободу? К ступе Боудданатх,

или на вершину Аннапурны, или к могильным

камням Ноин-Ула? Соединится ли маленькая де-

вочка с седой старухой, у которой во взгляде смер-

тная тоска и боль? Найдут ли они общий язык? Ка-

ково это — умирать весной и можно ли все уладить

после смерти? Будет ли душа ходить по пустым

комнатам, запутается ли она в ловце снов, попьет

ли воды, специально оставленной для нее в чашеч-

ках вокруг Боуды, погреется ли у огонька свечи,

поставленной за упокой, согреет ли ее своим взгля-

дом нарисованный отец Серафим или легкой улыб-

кой слепая женщина, у которой сияние вокруг го-

ловы? Обнимет ли ее ангел, укутав крыльями, по-

чувствует ли она запах ладана или можжевельника,

услышит ли слова молитвы или будет заглядывать

в пустые зеркала и темные окна — и ни света, ни

надежды, ни любви — только старые фотографии,

пластиковая кукла со стеклянными глазами. При-

ходят какие-то люди и все заби рают.

— Ненавистные чужаки добились своего — вы-

селили из квартиры и убирают фотографии, куклу

мою выбросили и холодильник открыли — хит-

рые, злые. Шныряют, ящик поставили черный

и зеркала занавесили.

— О дочь благородной семьи, не бойся и не го-

рюй — ты умерла, ты больше не отбрасываешь те-

ни и не отражаешься в зеркалах. Ни твое тело, ни

фотографии, ни кукла, ни квартира, ни холодиль-

ник тебе больше не нужны. Ты уходишь обнажен-

ная, с крыльями вместо рук, в сопровождении доб-

рых и злых дел. Если ты видишь свет, иди к нему —

это твоя истинная природа. Увидишь ангелов,

сияющие крылья, женщину со светлым взором,

или свою мать, или дочь, или того, кто был тебе

дорог, но давно умер, не смущайся и не стра-

шись — это твое сознание и твоя истинная приро-

да. Если увидишь голых людей в красных масках,

с бритвами, цепями или арканами из кишок и они

закричат: «Бей! «Убей!», не страшись — это тоже

ты, узнай в них Сияющую Основу, переодевшихся

ангелов и отца Серафима, а нет — беги без огляд-

ки, пролетая сквозь стены, людей и мартовскую

ночь — тебе долго еще бежать — жизнь за жиз-

нью, рождаясь снова и снова, возвещая криком

о каждом новом круге страдания и темноты.

О, благородная дочь благородной семьи, ты

умерла, пусть тебя это не смущает. Твое тело, как

семечко василька в шипастой короне, прорастет

душой в небо, и кости захрустят, как крабовые

клешни, которые вскрывают, достав из супа, сидя

вечером на берегу Индийского океана, обнажая

белое мясо, и прибой лижет сваи бамбукового на-

стила, на котором разложены подушки и расстав-

лены низенькие столы, и крабы бегают по пляжу,

такие же, как в супе, только меньше. И если, о дочь

благородной семьи, ты ела когда-нибудь крабов на

берегу Индийского океана, то вместе со светом,

который брызнет из твоих хрупких костей, исчез-

нут и твои воспоминания, будут исчислены, взве-

шены и разделены, и чья-то рука начертит пальца-

ми в воздухе огненный знак.