Сады Ябоневни

У нас дома играет музыка и света много. С ули-

цы пахнет весной.

Пространство вокруг постепенно наполняется

чудесами, как если бы мы проснулись в семи ки-

лометрах от Великого шелкового пути, и ветер

бросал бы песок в закрытые ставни узорчатого

дворца, где арабские мудрецы и резчики по кам-

ню высекли над каждым окном геометрические

орнаменты, в которых застыло величие Божье,

и за этими окнами мужской зычный голос возве-

щает, что Бог един и велик.

На блюдах рядом с подушками и шелками фи-

ники и драгоценная вода в глиняном кувшине,

и небо, полное звезд, заглядывает в щели закры-

тых ставен. Но вот шелка превращаются в про-

стыни, купленные на распродаже, а вместо рез-

ных оконных проемов — белые рамы пластико-

вых окон. Но небо-то — и правда полное

звезд — светлеет постепенно, и такого светлого

неба нет нигде: ни в одном оазисе, потому что до

них три дня пути на машине на юг, в сторону эк-

ватора. Если поедешь туда, знай, что температура

скакнет вверх примерно в том месте, где в дерев-

САДЫ ЯБОНЕВНИ

14

нях вдоль дорог растут пирамидальные тополя

и луна бледным полукругом проступает на синем

небе. Рядом с машиной будут виться сарычи —

парить и пикировать вниз над коричневой сте-

пью с красноватыми внутренностями, вывалива-

ющимися из оврагов и обрывов. Ты увидишь

кладбища со сводчатыми мазарами, и еще реки

особого цвета — как бирюза, немного белесые от

мела или извести, — и радуги будут рядом с водо-

падами, и яблоневые сады в каждой деревне.

А чуть южнее на восток будут горы и пустыня —

одна из самых больших, — и в ней оазисы с пеще-

рами, где тысячи буддийских статуй излучают не-

здешнее спокойствие. Еще южнее — белые горы,

за которыми горы еще белее, а дальше Бирма

и Северный Таиланд, где в обширных долинах от

жары опадают широколиственные леса, а в горах

у водопадов воздух дышит прохладой. Дальше на

юг двигаться не будем, потому что хочется уже

сидеть в кафе, в удобных креслах, и пить кофе,

размешивая коричневый сахар палочкой из ко-

ричной коры, которая чуть сладковата на вкус

и вяжет во рту приятно. Сидеть на подушках, слу-

шать, как шелестит бамбук за окнами второго

этажа, и с недоумением поглядывать на пожилых

европейцев, которые высказывают официанту,

что кофе хотелось бы погорячей — принесите, де-

скать, другой, — и официант согласится с ними,

кивнет вежливо, принесет другой кофе, а вече-

ром переоденется в шорты и растянутую выгорев-

шую футболку и вернется к себе в деревню, где до

сих пор среди алых цветочных полей старики ку-

рят длинные трубки. Впрочем, если даже и не ку-

рят и нет у него родственников, которые стреляли

когда-то в китайцев в джунглях, то все равно его

семья поклоняется своим богам, и духам предков,

и королевам змей, и господу Будде. И у деда-то уж

точно все тело в шрамах и татуировках, и он се-

дой, серьезный и молчаливый, и не нравятся ему

ни кафе, ни супермаркеты, потому что зачем ему

эти удобства, когда он может говорить с духами

и связан с ними белой нитью сад син, и горы, во-

допады, лес — все шепчет ему о красоте, и душа

его успокаивается. Даже если его усаживают в ма-

шину — какой-нибудь огромный блестящий пи-

кап, — то он, дед этот, как гость из прошлого,

ожившая история семьи и страны: краска выби-

тых на коже палийских текстов поплыла немного,

а сам дед твердый, как высохшее дерево, и тайцы

кланяются ему при встрече, складывая руки ло-

дочкой, так, что кончики указательных пальцев

касаются лба, — жест, выражающий глубочайшее

почтение, потому что есть здесь что уважать. Тай-

цы вообще очень вежливые — и к путешествен-

никам, и вообще. Монголы тоже вежливые, что-

бы друг друга не поубивать, и иногда смотришь

на людей — они все как монголы средневековые,

и мы с Ларой, бывает, тоже — я сделаю опять все

не так, а она как кружкой в стену с размаху кинет

(хорошо, что у меня кружки из путешествий все

железные). И мы начинаем друг друга в рабство

угонять, как те монголы — у одного глаз посреди

лба, но как бы непонятно, есть ли еще два нор-

мальных или он как циклоп одноглазый, — ду-

маю, что есть, и он просто видит на три кочевья

вперед, то есть ясновидящий, и мы с Ратчадемно-

ен тоже ясновидящие. Она через сны видит, а я

иногда знаю просто, что будет, и сердце мое успо-

каивается. Утиный пух летит по степи, как снег,

но осень еще не такая поздняя, чтобы снег шел,

а это охотник-сокол бьет этих бедных уток, и они

гниют на камнях, или где там еще в степи их мож-

но развешать, чтобы подвялились. А потом этот

монгол, который к другим монголам ходил кумыс

пить, говорит со своими братьями, а те его дурач-

ком называют, потому что можно-то, оказывает-

ся, не только кумыса у них напиться, но и все доб-

ро их забрать и самих в рабство увести. И вот,

вместо того чтобы жить с легкой душой, мы, как

монголы средневековые, готовы весь мир завое-

вать и всех ограбить — и выяснить, кто самый

гордый, самый сильный и самый одинокий, как

дерево в степи или как одинокая гора, и дойти

в своей гордости до Бирмы и Лаоса, где умереть

от малярии или опиума, или просто бирманцы

убьют. Создать там свою Золотую Орду и пиро-

вать, пока подагра или цирроз не доконают. Зато

быть как Чингисхан — великий завоеватель, ко-

торому так не хватало любви и тепла, особенно

в детстве, и жизнь его вытеснила куда-то — то ли

к величию духа, то ли к великому психозу, — но

никто не будет спорить, что страдал он много.

18

КИТАЙСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ