КОНЕЦ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ ВЕТКИ
Едешь в пригородном поезде, переполненном
студентами и школьниками, смешливыми, крик-
ливыми и жестокими, а ты даже глаз не можешь
поднять, так тебя придавило, и железнодорожный
мост мелькает своими косыми железными ребра-
ми, и после него поезд сворачивает не на ту ветку,
которая ведет неизвестно куда. За окнами мелька-
ют старые почерневшие дома с облупившимися
резными наличниками и бетонные, вывороченные
из земли конструкции. Но вот приближается лес,
и в нем под медными соснами черемуха, рябина
и еще какие-то кусты, а под ними гранитные кам-
ни с фотографиями — лица смотрят с замутненных
снимков, как рефаимы из-под темной воды, рядом
кресты и такие пирамидки из железных прутьев,
вроде римских фасций, а между ними притаился
ангел или стоит какой-нибудь обелиск. Еще ни-
же — раздавленные доски гробов и волосы, раз-
бросанные по обнажившимся ключицам, обру-
чальные кольца на костяных пальцах, в которых
зажаты мобильные телефоны — вдруг на том свете
пригодятся?
— Как ваши соседи? Не шумели в пятницу? Не
ссорились? Кроты и землеройки не тревожили?
— Нет, нет. Все тихо. Прорастали сиренью из
теплой, оттаявшей почвы, бессмертником и раз-
битым сердцем, ландышами качались. Ветер даве-
ча деревья заволновал, и дерево — бдыщ! — корни
наружу, и цветы пластмассовые с венками врас-
сыпную, а под ними смотрят пустыми глазами,
и улыбка с лиц не сходит, и, пока никто не видит,
они становятся сиренью и черемухой, и птицы на
них садятся — сойки всякие и соловьи.
— Даня, ты слышал соловья?
— Ну да. Обычная птичка. Вообще незаметная.
И поет не очень.
А вот еще приходит какой-то и читает стихи
про любовь. Его слушают из-под земли без ушей
без всяких, потому что их уши — это волнующие-
ся ветви, и травы, и мох на могильных холмиках,
и лилии при луне, и ночная свеча, которая ночью
распускается, а потом свои лепестки складывает
и такая как свеча становится.
А вот еще женщина какая-то идет, и грудь у нее
колышется немного, и волосы вьются, и она детей
за руки держит (мальчика и девочку), а сама бере-
менна, но непонятно, давно ли, и вообще, может,
у нее не в матке ребенок, а в сердце, и не ребенок
вовсе, а стихи о любви, которые кто-то прочел,
и может быть даже она сама эти стихи придумала
и несет, но сказать пока не может, потому что во-
ды еще не отошли, и воды эти как тот океан из
снов Ратчадемноен, а женщина могла быть вооб-
ще бесплодной, и дети ее призраки, которые на
поезде катались, потому что что за дети у бесплод-
ной женщины? И что за любовь? Но любовь-то са-
мая настоящая. А все эти — под сиренью и креста-
ми, — у каждого свои истории и мечты, но многие
навсегда забыты.
Когда живешь мечтой, историей или красотой,
не значит ли, что ты уязвим или вообще ни на что
не годен, или мечтать — это естественно для чело-
века, и тот, кто разучился мечтать, становится
жадным и жестоким.