6
Разговор с Самайей из необходимости превратился в мучительную одержимость, въедливую занозу, отравляющую душу. Лавировать между ледяным запретом графа и единственной свидетельницы стало невыносимо.
Решив вырвать этот день из цепких лап рока, я, словно хищник, терзаемый голодом, выжидал мгновения, когда девочка останется одна, чтобы разговорить, хотя бы убедиться что она и вправду ничего не знает.
Самайя источала болезненную настороженность, как загнанный зверь, отчаянно ищущий спасения. Угрюмая, точно грозовая туча, она несла на себе неизгладимую печать пережитого кошмара. Её страх, казалось, можно было потрогать, а замкнутость была неприступной стеной, воздвигнутой вокруг хрупкой души, особенно в такую погоду.
Буря утихла, мир стал коричневато-серым, грязным, всюду валялись ветки, обломки деревьев, грязная вода затопила окрестности.
Что видела эта юная душа, тогда зажатая между молотом и наковальней в той проклятой карете, среди растерзанных тел? Даже если любовь к матери и не пылала в её сердце ярким пламенем, увиденное должно было оставить кровоточащую рану в ее психике, выжженную каленым железом ужаса.
Мне стало невыносимо жаль девчонку – её серое, словно пепел, лицо, потухшие, поникшие волосы, плотно сжатые губы, будто боящиеся выпустить на волю хоть частицу правды. У нее были упрямство отца и маска непроницаемой сдержанности, словно выкованная из закаленной стали, не позволяли ни одному лучику надежды пробиться сквозь мрак.
Она чувствовала мой взгляд, ощущала его тяжесть на себе, словно непосильное бремя вины, и украдкой бросала на меня полные отчаяния и ненависти взгляды. Не желая терзать её еще больше, я отвернулся, переведя взор на унылый пейзаж за окном.
За окном,, возникла фигура графа в лодке, трагически абсурдная в своем величии на фоне затопленного двора. "Вот он, шанс сорвать с Самайи покров молчания," – промелькнуло в голове, как запоздалая надежда.
Куда это Эвран направляется, словно крадущаяся тень? Дождь стих, и двор превратился в мутное зеркало, отражающее серые небеса. Граф, словно мрачный перевозчик душ, ловко управлял плоскодонкой, рассекая водную гладь.
– Мисс Самайя, куда отправился граф? – спросил я.
В гостиной мы были не одни, но Берса, казалось, пребывала в своем собственном, далеком мире, а Морелла, с видом умудренного знатока, изучала плетение кружев, словно в нём хранилась тайна мироздания.
– Это не ваше дело, – отрезала девочка, словно бросила в лицо пригоршню ледяного песка.
Я не обиделся. Её неумение плести витиеватые ответы было мне понятно. Мне было ее еще больше жаль.
– Да, вы правы, – усмехнулся я, чувствуя всю горечь ситуации. – Скажите, в тот день, когда вы отправились на прогулку, не заметили ли чего-нибудь необычного?
– Нет.
– Вы часто ездили с матерью на прогулки?
– Нет.
С каждым словом она сжималась, словно беззащитный цветок, закрывающийся от холода. Злость на её лице была лишь хрупкой маской, скрывающей глубокий страх и невысказанную ненависть ко мне. Что же она так отчаянно пытается скрыть, словно драгоценный камень, сжатый в кулаке? Кого защищает?
Своего отца?
– Матушка никогда не брала её с собой, – вдруг заметила Берса, словно кошка, выпустившая когти. – Самайя поехала по своим делам.
— Что ты несешь, мерзкая девка! – взвизгнула Самайя, бросаясь на сестру, словно уязвленная змея, готовая нанести удар.
– По каким делам? – переключил я внимание на Берсу, почуяв след.
– А мне откуда знать? - пожала она плечами, окинув меня равнодушным взглядом.
– Вот и молчи, дура! – топнула ногой Самайя, словно ребенок, не способный справиться с яростью.
Берса фыркнула, поднялась с диванчика и, уходя, наградила младшую сестру звонкой оплеухой. Не успела Самайя опомниться и броситься в погоню, словно разъяренная фурия, как Берса со злорадным смехом скрылась за дверью.
Мы с Мореллой остались одни. Её взгляд был полон щемящей грусти, словно в нём отражалась печаль целого мира.
– Джей... – выдохнула она, словно вознося безмолвную молитву. – Вы погубите нас?
Странный вопрос, пропитанный безысходностью.
– Что же здесь губить? – горько ответил я, делясь собственной болью. – Вы живете в аду. И не думайте, что я осуждаю. Я знаю ад, я в нём живу постоянно, и мне просто кажется, что вы могли бы жить иначе, дышать полной грудью. Ничто вас здесь не держит, вы сами выбрали эту участь... Простите, мне не следует судить. Легко говорить, когда не находишься на вашем месте...
Я отвернулся, устремив взгляд в окно, где сгущались сумерки. Графа не было видно.
– Куда отправился ваш отец?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Может, в совет сельчан. Наверняка многих затопило, нужна помощь и руководство.
Я встал и, не прощаясь, направился к себе в комнату, я был – беглец, покидающий поле битвы.
Взял передатчик. Он напоминал старую книгу с пожелтевшими страницами, исписанными пентаграммами предыдущих сеансов связи. Я начертил пентаграмму вызова дворцовой полиции.
Рисунок долго не оживал: просто круги и линии, застывшие в безмолвной статичности.
– Холод, – произнес я, приложив руку. У меня была лицензия на использование магии холода. Лист с чертежом зашевелился, линии пришли в движение, закружились в живом танце.
Послышалось шуршание, характерное для этого типа связи, словно перо царапает бумагу, высекая слова из небытия.
Наконец, словно издалека, до меня донесся ответ. Пентаграмма пульсировала в такт голоса моего нового собеседника, словно живое сердце.
– Это мистер Джей Адам, – представился я.
– Адам Джей, собственной персоной? – надменно и грубо хохотнул Гром Нож, дежурный в части дворцовой полиции, словно насмехаясь над моими потугами. – Что заставило тебя вспомнить о нас, сирых и убогих?
– Нож? Это ты?
– Соскучился по мне, что ли? Нравлюсь тебе? Я не по этим делам, перепутал, дружок.
– Надоели твои тупорылые шутки, – огрызнулся я, уставший от этой дешевой клоунады.
– Чего?
– Ничего. Мне нужна экспертиза тела графини Эвран и других жертв, погибших в карете.
– Где я тебе её достану? Тебе надо – ты и ищи, – ответил он, отправляя меня в бездну отчаяния.
– Я действую от лица короля, – сказал я, словно доставая последний козырь из рукава.
– Ну конечно, – ядовито прошипел он. – Все мы знаем, как ты ему дорог.
– Пришли мне по адресу в замок Эвран заключение, какое животное совершило это зверство, – потребовал я, словно отдавая приказ, не терпящий возражений.
– Тупой же ты недоносок! – рявкнул Нож. – В тех землях нет хищников, популяции скота регулируются искусственно. Все известные законные животные находятся в заповедных зонах.
– Может, кто-то сбежал из заповедника.
– Таких случаев не зарегистрировано, – отрезал он, словно обрубая последнюю нить надежды.
– Но ведь могло же случиться, – настаивал я, упрямо не желая отступать. – Там ведь не надсмотрщики, а любители животных, могли и недоглядеть.
– Даже если так, крестьяне в районе замка давно бы заметили редкое животное.
– А если это проклятое животное, кто-то из Холода?
– Их давно никто не встречал, – ответил он, словно развеивая болезненный миф.
– Но всё же...
– Тогда экспертиза ничего не даст, – отрезал он. – С чем ты будешь сравнивать характер ранений? У нас нет сведений о животных Холода.
Я оторвал листок с пентаграммой вызова, не попрощавшись с Ножом. Откинулся на спинку стула, он жалобно заскрипел. В комнате царила удушающая сырость, словно я находился в склепе. Я решил развести камин, чтобы разогнать этот гнетущий мрак.
Если графиня пала от когтей холодного зверя, значит, никто не виноват. Несчастный случай, трагическая случайность. Но я должен доказать это.
Морелла была бы рада такому исходу, а я, в свою очередь, был бы доволен, если бы узнал, что виновны люди, которые понесут заслуженное наказание.