Глава 9: Утро после
Первое, что ощутила Джессика, — это свинцовую тяжесть в висках и тошнотворное покачивание мира, даже когда она лежала неподвижно. Она открыла глаза, и тусклый утренний свет, пробивавшийся сквозь грязное окно, вонзился в сетчатку, как раскаленная игла. Каждый пульсирующий удар в висках отзывался эхом во всем теле, напоминая о вчерашних рюмках, о грохочущей музыке, о вымученной улыбке, за которой она пряталась.
А потом, сквозь этот похмельный туман, проступили другие воспоминания. Теплые. Тревожные. Запретные. Запах автомобильного салона, смешанный с одеколоном Дэнни. Тепло его рук на ее коже. Шепот в темноте. И самое главное — чувство невероятного, оглушительного спокойствия, безопасности и… контроля. В его объятиях она не была заложником обстоятельств, должницей Эрика или опорой для семьи. Она была просто женщиной. И это ощущение было так же опьяняюще, как и алкоголь.
Она с трудом села на край кровати, обхватив голову руками, будто пытаясь удержать ее от раскола. Сердце бешено колотилось, затем замирало, захлестываемое волной паники.
— Что я наделала? — вырвался у нее сдавленный шепот, обращенный к пустой комнате. — Брат в тюрьме. Долг Эрику, который я обязана отрабатывать. И теперь… теперь это.
Мысли били по ней, как прибой о скалы, каждая — острее предыдущей. Дэнни. Он всегда был на горизонте ее жизни — стабильный, предсказуемый, как восход солнца. Мягкий контраст всему, что ее окружало: холодной расчетливости Эрика, хаосу работы, постоянной борьбе за выживание. Он держался на почтительном расстоянии, давая ей пространство, и она этим пользовалась, принимая его заботу как данность. Но теперь, после того как она сама стерла эту невидимую границу, все перевернулось с ног на голову. Теперь он был не просто другом. Он был человеком, который видел ее беззащитной. Который знал вкус ее губ и слышал ее стоны. И это пугало до дрожи.
Воспоминания накатывали снова, кровь прилила к щекам, а спине предательски побежали мурашки. Она снова чувствовала его прикосновения — нежные, но уверенные. Его ладони, скользящие по ее бедрам, стирающие грязь внешнего мира. Его губы, исследующие ее шею, шепчущие что-то неслышное, от чего таяло все внутри. Она сжала пальцами простыню, пытаясь ухватиться за реальность, но реальность теперь была разделена на «до» и «после».
С глухим стоном она поднялась и подошла к окну, опершись лбом о холодное стекло. За ним расстилался знакомый пейзаж гетто: серое небо, давящее на крыши облупленных домов, кривые фонари, уже потухшие, ржавые пожарные лестницы. Каждая деталь кричала ей об одном: о долге. О Лиззи, которую нужно кормить, одевать и защищать. О матери, бесследно растворившейся в своем запое. О Нэйте и Майлзе, запертых за решеткой, чья свобода измерялась теперь в ее унижениях. Ее жизнь была хрупкой конструкцией, собранной на скорую руку, и один неверный шаг мог обрушить все.
На кухне царила тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц. Лиззи, сгорбившись, собирала учебники в рюкзак. Выпускной класс давил на плечи неподъемным грузом, но это была не единственная тяжесть. Ее мысли, как предатели, снова и снова уносились к Майлзу.
Он всегда был рядом. Друг ее старшего брата, вечный заводила, чья ухмылка и беззаботный смех казались неотъемлемой частью ее детства. Но что-то изменилось. Теперь, когда его не было рядом, когда он был там, за решеткой, вместе с Нэйтом, его образ в ее мыслях приобрел новые, тревожные краски. Она ловила себя на том, что вспоминает не его шутки, а то, как солнечный свет ложился на его смуглую кожу, как смеялись его глаза, когда он смотрел на нее, как напрягались мышцы на его руках, когда он помогал им починить сломанную полку.
— Почему я так на него смотрю? — прошептала она, чувствуя, как жар заливает ее щеки. — Он старше. Он друг Нэйта. Это… неправильно.
Она опустила взгляд на руки, сжимающие ручку так, что пальцы побелели. Но сердце, это глупое, непослушное сердце, отказывалось слушать голос разума. Оно сжималось от щемящей нежности и трепета, когда она думала о нем. Ее бунтарство, ее желание казаться взрослой и контролировать хоть что-то в своей жизни, странным образом сплелись с этим новым чувством, делая его еще более острым и мучительным.
— Я просто хочу, чтобы все было как раньше, — сказала она самой себе, но это была ложь. Она не хотела назад. Она хотела, чтобы он был с ней. Здесь. Сейчас.
Джессика, войдя на кухню, сразу увидела напряжение в позе сестры. Она подошла и тихо села рядом, положив руку на ее плечо.
— Лиззи… — ее голос был хриплым от усталости и похмелья, но в нем звучала неизменная забота. — Я знаю, тебе сейчас нелегко. С братом все сложно, а мир вокруг… он не прощает слабости. Но ты должна помнить: ты не одна. Я здесь. Всегда.
Лиззи кивнула, не поднимая глаз, боясь, что сестра прочтет в них все ее запретные мысли. Она снова посмотрела в окно, и в мыслях ее снова возник он — Майлз. Его образ был как якорь в море ее страхов, но и сам по себе становился источником новой, сладкой и одновременно горькой тревоги.
Тем временем Джессика, глотая крепкий кофе, пыталась заглушить и физическую тошноту, и тошноту душевную. Ее разум возвращался к Эрику. К его холодным, оценивающим глазам. К каждому заданию, которое было игрой с судьбой. Одна ошибка, одна случайность — и хрупкая надежда на освобождение Нэйта могла рухнуть. Ее тело, еще хранившее память о ласках Дэнни, о его тепле и безопасности, вдруг сжалось от холода. Разум твердил, как мантру: «Сильной. Быть сильной. Никаких слабостей».
— Все ради Нэйта, — прошептала она, сжимая кружку так, что вот-вот треснет фарфор. — Все ради того, чтобы он вышел оттуда. Все.
И в этот момент, стоя на кухне с чашкой кофе, разрываемая между жаркими воспоминаниями о страсти и леденящим страхом за брата, Джессика остро осознавала суть своей жизни. Это был вечный, изматывающий баланс на острие ножа. С одной стороны — ее личные, такие хрупкие и внезапно проснувшиеся желания. С другой — жестокая, беспощадная реальность гетто, диктующая свои условия выживания.
Лиззи, наблюдая, как сестра отворачивается к окну, сжав руки в кулаки, тихо прошептала в пустоту, признаваясь в этом лишь самой себе:
— И я тоже хочу кого-то, кто будет рядом. Не как брат. А как… он. Как Майлз.
И в тихой утренней кухне повисли два разных, но одинаково горьких признания. Две сестры, две девушки, разрывающиеся между долгом и желанием, между необходимостью быть сильными и мучительной потребностью в простом человеческом тепле.