Красный туман.
Для всех вокруг Канат Молбаев был просто тихим, угрюмым парнем. В свои двадцать пять он жил один, работал механиком в автопарке и, казалось, ничем не отличался от сотен таких же молодых людей, растворенных в серости будней. Но за этим фасадом скрывалась плотина, в которой годами копилась ярость, готовая в любой момент прорваться и снести всё на своем пути.
Трещина в этой плотине появилась давно, еще в школе. Её звали Асель. Девочка с параллельного класса, с яркой улыбкой и звонким смехом.
Канат влюбился в неё с той болезненной, всепоглощающей одержимостью, на которую способны только одинокие и замкнутые подростки.
Он пытался ухаживать, но его неуклюжие попытки вызывали у неё лишь смех или раздражение. Каждый её отказ, каждое холодное «отстань» не отталкивали его, а лишь глубже вбивали в его сознание идею, что она — его судьба, которую нужно добиваться любой ценой.
Годы шли.
Школьная влюбленность переросла в манию. Канат следил за ней. Он знал, где она живёт, где работает, по каким улицам ходит. Он был обречён ею, прикован к ней невидимой цепью. Его психологическое состояние неуклонно ухудшалось. Мир превратился во враждебную среду, полную раздражителей, а единственным светлым пятном в этом мире была она. Он постоянно ходил хмурым, сжав кулаки, готовый взорваться от любого косого взгляда.
Единственным, что спасало его квартиру и окружающих от его гнева, была старая боксерская груша, висевшая посреди комнаты. Она была его молчаливым спарринг-партнёром, единственным другом. Каждый день он вымещал на ней всю накопившуюся злость, представляя на её кожаной поверхности лица всех, кто его бесил.
В тот день всё было как обычно. Канат спокойно работал, ковыряясь в моторе старого трактора. Запах солярки и монотонная работа успокаивали, мысли текли медленно. Он был почти спокоен, пока за спиной не раздался рёв начальника. Мужчина, брызгая слюной, орал на него из-за какой-то мелочи, какой-то неправильно установленной детали.
Для любого другого это был бы просто неприятный рабочий момент. Для Каната это стало искрой. Красный туман, который он сдерживал с самого утра, начал застилать ему глаза. Чтобы не сорваться, он бросил инструмент и пошел в конторку к стационарному телефону. Это был его ритуал, его аварийный тормоз.
Дрожащими пальцами он лихорадочно набрал знакомый до боли номер. Каждый раз, когда мир начинал давить слишком сильно, он звонил ей. Он никогда ничего не говорил. Он просто молчал и слушал её голос, чтобы успокоиться.
— Алло?, — раздался в трубке её голос, любимый до боли, и немного уставший.
Канат замер, впитывая этот звук, как лекарство. Туман в голове начал рассеиваться.
— Алло? Кто это,? — в её голосе появилось явное раздражение, — Опять вы? Слушайте, если вы немедленно не прекратите эти дурацкие звонки, я обращусь в милицию!
Щелчок. Короткие, мертвые гудки.
Она повесила трубку.
Канат стоял, держа холодную пластиковую трубку у уха.
Тишина.
Лекарство не сработало.
Раздражение в её голосе, её угроза — всё это стало последней каплей. Она тоже была против него. Как и все в этом мире.
Тормоза отказали. Плотина рухнула.
Он очень аккуратно положил трубку на рычаг. Красный туман больше не был туманом. Он превратился в ледяную, ясную пустоту. Канат вышел из конторки, прошел мимо опешившего начальника, который так и не успел докричать свою тираду, и вышел за ворота автопарка.
Боксерская груша осталась ждать его дома. Но сегодня она ему не понадобится. Сегодня груша будет другой.
Рабочий день.
В кабинете у следователей.
Они вернулись с проспекта Ленина опустошенными. Картина бойни на залитой солнцем автобусной остановке стояла перед глазами. Кровь, смешанная с осколками стекла. Перепуганные лица свидетелей, которые не могли дать внятного описания убийцы: «просто парень», «обычный», «глаза бешеные». Он не сказал ни слова. Просто подошел, ударил, и растворился в толпе до приезда милиции.
Город охватила тихая паника.
— Мы гоняемся за призраком, — проговорил Думан, без сил опустившись в кресло. Он даже не пытался шутить, — Он бьет и исчезает. Ни мотива, ни связи, ни логики. Мы просто коллекционируем трупы.
— Он не призрак. Он человек, — ответил Шалкар, его голос был ровным, но в нем слышался металл. Он снова стоял у своей доски, на которой теперь висела четвертая фотография — рабочий с завода, — И каждый человек совершает ошибки. Нам просто нужно найти систему в его хаосе.
Но как искать систему там, где её создатель сам от неё отказался? Они были в тупике. Их враг был непредсказуем, как стихийное бедствие. Они могли лишь ждать следующего удара и надеяться, что в этот раз он оставит хоть что-то, за что можно уцепиться.
Им не пришлось долго ждать.
Телефон зазвонил снова, его трель прозвучала в гнетущей тишине кабинета как похоронный колокол. Шалкар поднял трубку. Зарина и Думан замерли, наблюдая за его лицом. Оно не стало напряженным или злым. Оно стало... озадаченным.
— Повтори, — сказал он в трубку, — Языки? Понял. Адрес.
Он медленно положил трубку и повернулся к ним. Его взгляд был странным.
— Новый вызов. Частный дом на окраине. Женщина. Убита.
— И что странного?, — спросил Думан, — Это уже пятая жертва.
Шалкар сделал паузу.
— Ей отрезали язык. Как и той женщине в квартире.
В кабинете повисла мертвая тишина. Это было не похоже на то, что они видели у мужчин-жертв. Это было ритуально. Холодно.
— Во дворе нашли её собаку, — добавил Шалкар, — Тоже убита. И тоже без языка.
Они ехали на место преступления в полном молчании. В голове у каждого билась одна и та же мысль: это не вяжется. Дикая, спонтанная резня в квартире и этот холодный, выверенный почерк.
Дом был небольшим и ухоженным. Женщина лежала в гостиной. Всё было аккуратно, никаких следов борьбы, кроме одного точного удара ножом и страшной раны на лице. Во дворе, рядом с будкой, лежала мертвая собака.
Вернувшись в отдел, Шалкар подошел к доске. Он молча снял все фотографии и начал выстраивать их заново.
Слева — мужчины: старик, забитый камнем, и мужчина, зарезанный в квартире.
Справа — женщины: женатая женщина с первой квартиры и новая жертва.
— Мы смотрели не туда, — наконец произнес он. — Мы искали связь между жертвами. А нужно было искать связь между способами убийства.
Он указал на левую сторону доски.
— Мужчины. Он убивает их быстро, спонтанно, тем, что под рукой. Камень, нож. Это чистая, незамутненная ярость. Взрыв.
Затем его палец переместился направо.
— Женщины. Здесь всё иначе. Это не просто убийство. Это ритуал. Он не просто вымещает злость. Он что-то им говорит. Или, наоборот, заставляет их замолчать. Навсегда.
— Первая убитая женщина была в паре, — подхватила Зарина, её глаза горели, — Там была бойня, всё было перевернуто. Возможно, её парень пытался её защитить, и это вывело его из ритуального состояния, спровоцировало взрыв ярости. А потом, когда он остался с ней наедине, он закончил то, зачем пришел.
— А собака?, — не унимался Думан, — Зачем ему понадобился язык собаки?
— Она лаяла, — просто ответил Шалкар, — Она шумела. Мешала ему. В его больном сознании она была на её стороне, на стороне женщины. И он заставил её замолчать тем же способом. Это доказывает, что он один. Ярость и ритуал живут в одном человеке и могут сменять друг друга за считанные секунды.
Они снова посмотрели на доску, и теперь хаос обрел свою чудовищную структуру. Это был не просто бессистемный маньяк. Это был маньяк с двумя лицами.
Одно лицо — дикий зверь, набрасывающийся на случайных прохожих-мужчин.
Другое лицо — хладнокровный палач, вершащий свой жуткий обряд над женщинами.
— У него ненависть ко всему миру, — прошептала Зарина, — Но к женщинам — особенная. Личная.
Догадок стало больше, но легче от этого не стало. Их противник был еще более непредсказуемым, чем они думали. Бессистемный маньяк, который мог убить кого угодно, где угодно и когда угодно. Но теперь они знали: если его жертвой станет женщина, её смерть будет долгой и страшной.
И она будет последней, кто услышит свой собственный крик.