Глава 10
Рим радостно встречал первые лучи восходящего солнца. Прохлада сентябрьской ночи все еще витала в воздухе, медленно уступая место жаркому дню. Стрекотание цикад сменялось пением просыпающихся птиц, а угасающие звезды растворялись в прозрачной синеве светлеющего неба.
Человека, найденный раненым на пороге богатого дома несколько недель назад, шел на поправку. Раны давно затянулись, а силы вновь вернулись к нему. Наконец, настало время, когда тот был готов покинуть стены гостеприимного жилища и вернуться к своей семье.
В честь этого события решено было остаться дома. К Сервию отправили посыльного с письмом, чтобы оградить старика от лишних волнений.
Отмена визита в лечебницу сулила долгий неспешный завтрак, по которому уже успел соскучиться Павел Андреевич. Юная Октавия выглядела сегодня особенно прекрасной. Быть может от того, что Лукьяненко смотрел на нее другими глазами, начинал понимать и узнавать красоту во всей ее полноте. Искренность и открытость девочки давали ощущение покоя, утраченного им в день смерти его маленькой дочери, пробуждали в его сердце надежду.
Октавия весело улыбалась и тягостные воспоминания вчерашнего дня таяли, растворяясь словно облако пара. Мужчина вглядывался в ее черты, скользил взглядом по темным кудрям, послушно уложенным в аккуратную прическу, тонул в глубине ее ласковых глаз. Чем дольше Лукьяненко смотрел на нее, тем сильнее бурлила в нем не излитая отеческая любовь. Он знал, что дочь, появившаяся на свет одним ноябрьским утром, наполнила его жизнь огнем, погасшим с ее уходом. Сейчас этот огонь разгорался вновь, воскрешенный Октавией.
- Павел Андреевич? – окликнула гостя Авила, судя по всему, погруженный в свои мысли Лукьяненко пропустил вопрос, заданный ею.
- Простите! Что? – встрепенулся он, смахивая меланхоличный налет со своего лица.
- О чем вы задумались? – переспросила она.
Лукьяненко дежурно улыбнулся, и не желая открывать истинную причину своей отрешенности произнес:
- Я думаю о том, как сильно хочется кофе, ну или, на худой конец крепкого чая.
Авила улыбнулась.
- Если вы расскажите, что это такое, может быть мы сможем вам помочь.
Лукьяненко рассмеялся, чем немало смутил удивленную женщину.
- К сожалению, это не поможет. Чай и кофе – горячие напитки, которые мы пьем в нашей стране. Кофе готовится из специальных обжаренных зерен, Рим узнаете о нем через два-три столетия. А чай из ароматных сушеных листьев особого кустарника. Его ждать раз в пять дольше.
- Павел Андреевич, что еще есть в вашей стране? – с плохо скрываемым любопытством спросила Октавия.
- В моей стране, - начал он тем же тоном, каким рассказывают обычно сказки, - есть такие повозки, которые едут сами без лошадей, корабли, которые плавают без весел и парусов, книги, вместо длинных свитков и бумага, вместо деревянных табличек. В моей стране есть больницы и врачи, способные извлекать ребенка вскрывая чрево живой матери, без риска для нее.
- Разве такое возможно? – воскликнула Авила, - Разве может тогда женщина выжить?
- Не только выжить, - заулыбался Павел Андреевич, - но и родить еще.
- Невероятно! – женщина не могла поверить в то, о чем говорил гость, – Но как?
Он пожал плечами и обыденно произнес:
- Люди научились зашивать такие глубокие раны и бороться с возможным заражением.
Казалось, корабли и машины их впечатлили меньше, чем новость о возможности удачного проведения операции, поэтому Лукьяненко продолжил:
- Появились лекарства, которые способны бороться с невидимыми бактериями, вызывающими гниение плоти, и другие болезни.
- Они бы пригодились нам в больнице, - мечтательно произнесла Октавия.
- Но и они не всегда помогают, - прошептал Павел Андреевич после небольшой паузы и опустил глаза.
- Так было с вашей дочерью? – осторожно спросила девочка.
- Да, - коротко ответил Лукьяненко, давая понять, что тема закрыта.
- Простите, я не хотела сделать вам больно! – тихо проговорила девочка.
- Все хорошо, - сердиться на это прекрасное дитя Павел Андреевич был не в силах, - Только теперь ваша очередь рассказать мне что-нибудь интересное!
Лицо Октавии украсила радостная улыбка:
- Нам, увы, нечем вас удивить, - засмеялась она.
- Расскажите, как вы стали христианами, - предложил мужчина.
Авила испуганно взглянула на дочь. Девочка, накрыла своей рукой мягкую ладонь матери и произнесла:
- Я рада, что мы можем говорить с вами об этом, не таясь, - она обернулась к встревоженной матери и нежно погладила ее руку, - Мамочка, не волнуйся! Павел Андреевич вчера дал мне слово офицера, что больше не будет пытаться навредить нам.
Авила, испытующе взглянула на гостя. Лукьяненко выпрямился и выдохнул:
- Я знаю, что поступил с вами подло, отправив тот несчастный донос, и вчера был готов покинуть ваш дом. Я сделаю это и сейчас, если вы пожелаете!
- Нет, я верю вам! – она улыбнулась, давая дочери знак продолжать.
- Наш отец, - начала Октавия, - был добрейшим человеком, поэтому время от времени выделял некоторые суммы на строительство терм для бедняков. Тогда-то он и познакомился с Вергилием, который так же участвовал в этом благом деле. Вергилий был уже тогда христианином и видя, стремления отца рассказывал ему о своей вере. Позже он стал священником и крестил всю нашу семью.
- Полагаю, именно тогда вы сделали своих рабов свободными, - усмехнулся мужчина.
- Это случилось немного раньше, но да, отец даровал им свободу. Он, как и мы, считал, что не в праве лишать этих людей того, что им дано самим Богом, - она замолчала, ее большие ласковые глаза заблестели от теплых чувств, - Вы знаете каким был мой отец? – и она принялась рассказывать о нем радуясь и тоскуя одновременно. Было заметно, что покойный глава семейства был не только прекрасным человеком, но и любящим мужем и отцом.
Покончив с завтраком, Павел Андреевич, Авила и Октавия переместились в сад. Наслаждаясь свежестью звенящего осеннего воздуха, они еще долго беседовали, укрывшись в тени мандариновых деревьев.
С этого дня, каждое утро все трое стремились сюда. Эти беседы, стали отдушиной для них. Лукьяненко залечивал раны на своем потрепанном сердце Октавия напитывалась отеческой любовью, по которой истосковалась ее душа. А молчаливая Авила с трепетом наблюдала за происходившим на ее глазах преображением. Она точно знала, что никто не сможет сделать это преображение таким ярким и красочным, каким способна его сделать ее дочь.
Девочка рассказывала о своей семье, о вере, о любви к людям. Она воодушевленно делилась историей земной жизни Христа, Его чудесного зачатия и смиренного рождения, пламенной проповеди и чудесах. Пересказывала притчи, разъясняла новозаветные заповеди и законы. Оплакивала Его смерть и радовалась Воскресению.
Павел Андреевич, впитывал каждое ее слово, проникая в новый, не известный ему доселе мир, поверить в который он все еще не мог, так же, как и не мог его понять. Но что-то внутри подсказывало ему, что этот свет, зажженный Кем-то вдали, и есть та истина, которую он искал.
Беседы эти продолжались и в больнице, когда Октавия обрабатывала раны. Они звучали на пустынных римских улицах по дороге домой, отражались от каменных стен атриума и кругами разбегались по глади бассейна. Чем больше они говорили, тем ближе и роднее становились друг для друга. Тем сильнее оживала душа, тем быстрее заживали раны.
Дни пролетали один за другим, оставляя лишь воспоминания об уходящем лете. Дожди все чаще омывали пыльные улицы многоголосого Рима, а жаркое солнце все реже полировало до блеска его истертые мостовые.
Работа в лечебнице по-прежнему кипела, не подвластная изменчивой погоде. Люди умирали и выздоравливали, на их место приходили другие и все повторялось с завидным постоянством. А Сервий Кальв так же радостно, как и раньше встречал помощников на пороге своей виллы.
Каждый, кто был знаком с угрюмым человеком, ставшим гостем в доме Марка, сейчас радостно наблюдал за чудесными изменениями в нем. Павел Андреевич стал чаще улыбаться, вот и сейчас он громко хохотал, наблюдая за тем, как Октавия пытается напоить больного ребенка горьким травяным отваром. Малыш сопротивлялся, как мог. Уговоры не помогали. Девочка все же не унималась, предпринимая новые безуспешные попытки.
- Дай-ка, я тебе помогу! – предложил Лукьяненко, вспомнив, как поил дочь противным лекарством.
Взяв из рук Октавии сосуд с отваром, он громко зажужжал, изображая, по всей видимости, полет шмеля. Малыш оторопел от такого поворота событий, и с интересом наблюдал за этим действом. Лукьяненко легонько дотронулся баночкой до губ малыша и замолчал. Мальчишка ждал, что же будет дальше. Павел Андреевич зажужжал с новой силой, вновь размахивая руками. Ребенок расхохотался. Теперь он знал правила игры. Еще одна попытка и содержимое одним махом оказалось во рту непоседы, а «шмель» радостно пожужжав, отправился к следующему больному.
- Ну вот и все! – победно произнес мужчина возвращая сосуд Октавии.
- Хорошо, хорошо! С этой задачей ты справился, - заговорщицким тоном прошептала она, - А как насчет перевязки?
- Легко! – Павел Андреевич, достав из корзины чистые бинты, присел возле худенькой старушки, с интересом наблюдавшей за происходящим.
- Давай бабушка, показывай, что тут нужно перевязать!
Женщина откинула одеяло, обнажая перемотанную тканью ногу. Лукьяненко не спеша снял повязку и отпрянул. Резкий запах гноя ударил ему в нос.
- Нужно промыть! - сказал он и вопросительно посмотрел на Октавию, та кивнула в ответ и через две минуты стояла рядом, держа в руках миску с водой. Лукьяненко аккуратно промыл загноившуюся рану и бережно наложил чистую повязку.
За все время, проведенное рядом с Октавией в стенах больницы, он привык и к виду гниющей плоти, и к едкому запаху, сопровождающему этот процесс. Он сотни раз видел, как девочка обрабатывает раны и меняет повязки, поэтому научился делать это самостоятельно. И если раньше мужчина брезговал прикасаться к больным, то сейчас даже с некоторой радостью помогал девочке.
Она научила видеть в больных не только гноящиеся раны, но, прежде всего, людей, которым нужна помощь. Людей, страдания которых может облегчить теплота горящего сердца.
Этой истории нужна ваша помощь! Не забывайте голосовать и делать ее заметнее для других!