Глава 6
Окруженный, окутанный тишиной и умиротворенностью сада, погруженный в странные, непривычные раздумья, Павел Андреевич не заметил, как молодой хозяин дома появился на одной из многочисленных тропинок перистиля. Рядом с юношей, чуть прихрамывая, шел высокий мужчина в ослепительно белой тоге. Болезненно-худые его руки, однако уверенно придерживали одежды, время от времени поправляя струящиеся ее складки, будто жаждали подчеркнуть привилегированное положение своего обладателя. Большие глаза на овальном и чересчур вытянутом лице, с каким-то особым напряжением, рассматривали незнакомца, сидящего в сонной прохладе сада.
В атриуме вновь послышалась возня и голоса слуг. Павел Андреевич вздрогнул. Подняв отяжелевшую от мыслей голову, он растерянно уставился на подходящих к нему патрициев. Пытаясь, освободится от невольного плена воспоминаний, так неожиданно овладевшего им, Лукьяненко глубоко вздохнул. Затем, медленно выпуская влажный воздух из своей груди, поднялся и склонился в вежливом приветствии.
- Дорогой друг, - обратился Марк к своему спутнику, - позволь представить тебе моего гостя Павла.
На худом длинном лице, казавшемся лишенным из-за напряжения всякого рода эмоций, появилась вежливая улыбка. При этом его спокойствие и сдержанность казались абсолютными. Нетерпение незнакомца выдавали лишь руки, бередившие нежную ткань тоги. Павел Андреевич теперь уже с интересом смотрел на этого забавного, даже несколько смешного человека.
- Авл Тиций – представил Марк своего спутника. Тот склонил голову, демонстрируя зияющую лысину на своей макушке.
Это отчего-то сильно развеселило Лукьяненко и он расплылся в улыбке, стараясь не рассмеяться во всю свою офицерскую мощь, дабы не прослыть отъявленным грубияном.
- Приносим свои извинения, за то, что потревожили ваше мирное уединение в этом прекрасном, благоухающем уголке, - уверенно заговорил Авл, поглаживая складки своей белоснежной одежды, - Еще немного и мы оставим вас один на один с вашими мыслями.
- Что вы, я благодарен вам! Я бы просидел тут до вечера, вдыхая ароматы сада, - нарочито вежливо ответил Павел Андреевич.
- Я наслышан о вашем вынужденном заточении, - все так же уверенно продолжил Авл Тиций, - Я бы хотел пригласить вас вместе с Марком к себе на ужин через три дня. Что скажете?
Лукьяненко совсем не ожидал такого приглашения, и тем более, не испытывал жгучего желания провести вечер за пределами своего временного пристанища. Но, нужно отдать должное этому патрицию, сидение в изоляции его порядком утомило. Рассудив, что его отказ может быть воспринят несколько превратно, он кивнул:
- Пожалуй, это пойдет мне на пользу! Благодарю! – испытывая все же некоторую неловкость, Павел Андреевич старался не наткнуться на пронизывающий взгляд Авла, поэтому тут же обратился к Марку:
- Вы уезжаете? Надолго?
- Думаю, завтра к вашему пробуждению мы уже вернемся.
- Могу я просить вас о небольшом одолжении? – неожиданно для самого себя спросил Лукьяненко.
Молодой человек одобрительно кивнул.
- Мне бы хотелось занять себя чтением в ваше отсутствие. Могу ли я воспользоваться вашей библиотекой, о которой сегодня упомянула Октавия.
Пытаясь скрыть некоторое волнение, охватившее его, Марк удивленно взглянул на своего собеседника. Помедлив мгновение, он ответил:
- Я распоряжусь, чтобы Нунтиус проводил вас туда.
Завидев одного из слуг, приближающегося к ним, Марк вновь обратился к Павлу Андреевичу:
- Нам пора! Надеюсь, чтение несколько отвлечет вас от ваших тяжелых мыслей!
Дожидаясь пока Марк и Авл уедут Лукьяненко медленно шагал по узкой дорожке, задумчиво разглядывая тонкие, почти прозрачные лепестки ирисов, растущих здесь.
Вскоре долгожданная тишина воцарилась в атриуме. И еще через несколько минут, разрезая густую зелень, у фонтана показался мальчишка.
- Идём! – звонко прокричал он, ныряя в небольшой коридор в восточной части сада.
Лукьяненко направился за ним.
Минуя колонны, обрамлявшие перистиль, мужчина увидел распахнутую Нунтиусом дверь, ведущую, по всей видимости, в библиотеку. Лукьяненко торопливо переступил порог комнаты. Это было небольшое помещение, вдоль боковых стен которого располагались грузные стеллажи с ящиками. У дальней стены стоял небольшой столик с приставленным к нему табуретом и висевшими рядом светильниками. Через узкое окошко в стене сюда проникал яркий дневной свет римского солнца.
Дверь громко захлопнулась, и мужчина остался один. Окинув любопытствующим взглядом библиотеку, он шагнул к одному из стеллажей, рывком выдвинул тяжелый ящик и достал первый попавшийся свиток. Развернув его, он прочитал заголовок: Тит Ма́кций Плавт «Амфитрион». Поморщившись, Лукьяненко свернул папирус.
Перебирая древние свитки, он думал о том, что будучи ребенком воодушевленно мечтал оказаться где-нибудь среди торжествующих воинов Спарты, участвовать в Куликовской битве, открывать Америку с Колумбом или изобретать самолет с братьями Райт. А сейчас он стоит среди древних рукописей и не испытывает никакого трепета или восхищения, только гнетущее чувство одиночества и безысходности. Подумать только, ему выпал уникальнейший шанс – оказаться здесь и сейчас, видеть, осязать древние свитки, вдыхать едкий запах свежего папируса, читать строки быть может утерянных произведений. И не чувствовать при этом ничего, кроме обреченности.
Вытащив из ящика очередной свиток, он направился к столу, и, погруженный в тягостные мысли, устало опустился на табурет. Развернув рукопись, уставился в нее, силясь понять, что в ней написано. Не в состоянии сосредоточится, он перечитывал строку за строкой и вновь возвращался к началу. Мысли уносили его вдаль, в шумный город, в холодную, но такую родную комнату, к старым часам на стене и их размеренному ритму. Вспомнилась и пустая ночная улица, и одинокий фонарь, торопящийся уловить в невидимые сети побольше непослушных снежинок, обсыпавшиеся ступеньки на крыльце, и потертые стены в парадной.
Всплыли в памяти и последние события тех дней, испуганный Алёшка с заплаканным лицом, старик на ледяном полу «жестянки». Вздрогнув от неожиданного видения Лукьяненко очнулся.
Взгляд его, блуждающий и отрешенный, упал на строки древнего свитка: «всякий доносящий на христианина – получает все его имущество, включая рабов». Мужчина хмыкнул.
- Надо же! Две тысячи лет, а ничего не изменилось! – от чего-то стало нестерпимо весело и Лукьяненко расхохотался.
Дверь библиотеки медленно приоткрылась и в помещение просунулась голова Нунтиуса. Глаза его удивленно взирали на смеющегося гостя, который никак не мог успокоиться и продолжал хохотать. Мальчишка, убедившись, что все в порядке, удалился.
Вытирая, проступившие от безудержного смеха, слезы, Павел Андреевич вернул свиток на его законное место и задвинул ящик. Зачем он вообще попросился в библиотеку? Что ожидал найти в бесчисленных строках древних рукописей? Кажется, это была просто попытка заглушить навязчивые мысли, волнами накатывавшие на него, или возможность скоротать нестерпимо медленно ползущее время? Или...? Или шанс не сойти с ума от одиночества в этом затерянном мире.
Проводя пальцами по тонкой поверхности папируса, впиваясь взглядом в странные, несвойственные его советской реальности слова и фразы, он ощущал, как злость подкрадывается к горлу привкусом желчи. Злость, на кого-то или что-то, что заставило его оказаться здесь, на расстоянии почти в две тысячи лет от дома с практически нулевыми шансами вернуться назад. Злость от безвыходности его положения, от непонимания происходящего, копившаяся в нем с того самого дня, когда, блуждая по узким каменным коридорам, он вдруг превратился из уверенного в себе офицера в жалкое беспомощное ничтожество.
- Пожалуй, на сегодня хватит! – произнес Лукьяненко, с шумом заталкивая ящик с трудами древних философов на его законное место, и направился к двери.
Но, тут его взгляд коснулся нескольких необычных свитков, бережно уложенных на небольшую подставку в углу у выхода. Деревянные рукоятки их были украшены искусной резьбой, а сам папирус перевязан золотой лентой. Лукьяненко медленно снял ленту, провел рукой по шершавой поверхности и раскрыл свиток. Поднеся его ближе к светильникам, начал читать: Иустин, философ из Самарии «Разговор Трифона с иудеем».
- Хм. Ни его ли упомянула сегодня Октавия? Интересно-интересно... «Одна женщина имела у себя распутного мужа, и сама была прежде распутною» - Лукьяненко принялся читать первое, что попалось ему на глаза, - «Когда же она познала учение Христово, то и сама обратилась к доброй жизни». Так-так. «И старалась убедить к тому же мужа своего, излагая ему учение и внушая, что для тех, которые живут не целомудренно и не согласно со здравым разумом, будет мучение в вечном огне». Ну, пошло-поехало!!!
Лукьяненко небрежно бросил свиток на стол и стал нервно расхаживать из угла в угол. Утихавшая было злоба вспыхнула в нем с новой силой.
- Христиане! Значит христиане! С чего бы это римскому патрицию-язычнику, иметь такие труды у себя в библиотеке. Вы только посмотрите, - обращался он к невидимому собеседнику все больше раздражаясь, - ленточкой перевязал! А ручки? Ручки резные, красное дерево! Конечно, не просто так!
Оставленная следователем в 1937 году, ненависть возрождалась, словно Феникс из пепла. Бурлила в нем, жгла изнутри, клокотала, подступала к горлу. Зависть, проросшая когда-то в сердце этого человека, удобренная сейчас этой ненавистью, наконец, укоренилась, дала всходы и готова была принести свои плоды.
- Богатый патриций, получил все готовое! Христианин говоришь? Еще посмотрим! И не таких ломали!
На секунду, Лукьяненко вновь ощутил себя следователем, облеченным в форму офицера ОГПУ, наделенным властью и заранее разрешенным от всех преступлений на своем посту. Способным пытать и ломать людей, избивая их и подвергая жестоким пыткам. Впервые он почувствовал в себе жажду крови, которую когда-то видел в злобном и ожесточенном Мельникове. Почувствовал ее так остро и ярко, что сам испугался и затих.
Всего на одно мгновение, следователь осознал, кто он есть на самом деле. Это осознание поразило его до глубины души, подступило приступом тошноты к самому горлу. Отвращение к себе, к своим мыслям и поступкам охватило его.
Силясь стряхнуть это непонятное наваждение, Лукьяненко быстро свернул папирус и аккуратно вернул свиток на место. Помедлив минуту, он решительно открыл дверь и покинул библиотеку. Завидев гостя, Нунтиус бросился к нему. Не дожидаясь, пока тот приблизится, мужчина дал знак, что не нуждается сейчас в его помощи. Мальчишка послушно остановился.
Остаток дня Лукьяненко провел в тяжелых раздумьях. С одной стороны – неожиданное подтверждение причастности Марка к христианам давало ему некую власть над обитателями дома, что конечно же, не могло не тешить самолюбие следователя. Ненависть и зависть смешивались внутри в единый клубок, переплетались со злобой и отчаянием и требовали выхода. С другой стороны, голос совести, слабо звучащий в его сердце, не позволял этому клубку вырваться наружу, причинить боль человеку, выведшему его из смертельного каменного лабиринта, давшего кров и пищу в этом чужом незнакомом мире.
В мозгу то и дело всплывали строки, еще недавно вызвавшие у Лукьяненко неудержимый смех. Теперь же они размеренно пульсировали, оглашая приговор хозяину дома.
Отказавшись от ужина и отправившись в постель раньше обычного, Лукьяненко все же долго не мог уснуть. В голове его созревал план. И хотя мужчина еще не до конца определился, стоит ли воплощать его в жизнь, казалось, что решение уже принято и ставки сделаны.
В памяти вдруг проступило одно из воспоминаний юности. Худой мужичок с суровым деревенским лицом, не понятно, как оказавшийся в квартире тетки, стоял тогда на маленькой табуреточке, служившей ему трибуной. Он воодушевленно орал во все свое мужицкое горло, нервно вытирая рукавом заношенного пиджака пот со своего сморщенного лба. Он призывал к расправе над эксплуататорами, говорил о высоких идеалах революции. Но на самом деле он жаждал наживы, денег, и это ясно читалось в его словах и глазах. Не тех денег, которые добываются собственным трудом, а тех, которые множатся в зависимости от количества голов под ногами идущего. Не смотря на дерзость своих речей, он был встречен овациями, что не могло не поразить юного Павла. Долгие годы он восхищался мужичком, его словами, взглядами. А значит и сам заразился этой жаждой.
Пронесшись, сквозь толщу веков, пламенная пуля, выпущенная тогда пылким оратором, достигла наконец своей цели. Коктейль из злости, отчаяния и зависти теперь оказался приправлен еще и жадностью.
И все же, Лукьяненко не давал покоя тот факт, что Марк спас его и приютил в своем гостеприимном доме, и даже, казалось, поверил в его историю.
- Но он христианин! – размышлял вслух следователь, - а эти гниды на все способны! Это сейчас он добрый, а потом надоест играть в благодетеля и что? – спрашивал сам себя Лукьяненко, - Раз уж я не могу вернуться домой, мне стоило бы задуматься о свое будущем здесь.
Перед глазами явственно предстал последний разговор между ним, Марком и Кутонием. Смеющиеся глаза старика казались воспаленному сознанию злобно-высокомерными, а удивленное лицо Марка – подозрительно спокойным.
Лукьяненко раздраженно ударил кулаком подушку.
- Нет! – протянул он, - этот лицемер точно что-то затевает против меня. Раскусил, понял, видать, что я таких, как они в порошок стираю с двух ударов. Донести! Сдать его римлянам со всеми его потрохами! Это единственный способ выжить тут! Решено! Куда же писать?
Это был вопрос, на который следователь не мог найти ответ самостоятельно.
- Придется дождаться утра и порыться в библиотеке, думаю, в том свитке написано, куда обращаться в таких случаях. Нужно только быть осторожным, завтра вернется Марк. – Лукьяненко зевнул и закрыл глаза.
Решение было принято, все терзания и сомнения отброшены, голос совести заглушен. Довольно улыбнувшись, Лукьяненко повернулся на бок и медленно погрузился в сон.
Утром следующего дня мужчина проснулся еще до возвращения хозяина дома. Весело насвистывая знакомую мелодию, он оделся и отправился завтракать. От вчерашнего напряжения и угрюмости не осталось и следа. Лукьяненко воодушевленно улыбался, сердце его колотилось от предвкушения чего-то особенного.
Позавтракав, он отправился в библиотеку. Нужно было, как можно скорее отыскать вчерашний папирус, пока молодой хозяин не объявился.
Долго искать не пришлось, Лукьяненко хорошо помнил, где лежала рукопись. Развернув свиток, он принялся читать. Руки дрожали от волнения. Пробегая глазами по стройным ровным строчкам древнего документа, следователь напряженно и сосредоточенно вчитывался в каждое его слово. Наконец, ответ был найден:
- Так. Нужно написать письмо в Центральную администрацию империи. Почти, как дома – весело хмыкнул он. – секретарю по переписке. Отлично!
Вызвав к себе Нунтиуса, Павел Андреевич плотно прикрыл дверь, чтобы никто не смог случайно подслушать его разговор с мальчишкой.
Слуга удивленно смотрел на гостя. Этот человек был для него загадкой, он не был похож на хозяина. Перемены настроения, порой неожиданно настигавшие гостя, иногда пугали, а иногда и веселили мальчика. Мужчина, часто разговаривал сам с собой, чем вызывал недоумение маленького наблюдателя. И даже тогда, когда гость освоил местный диалект, Нунтиус не всегда мог понять, что он говорит.
Кто такой Лукьяненко и откуда он прибыл мальчик не знал, но среди слуг ходили разные слухи. Кто-то решил, что Марк приютил какого-то дальнего родственника, кто-то думал, что этот мужчина хочет жениться на вдове, кто-то даже предположил, что молодой патриций не справляется с отцовскими делами и хочет передать их в более опытные руки. Как бы то ни было, Нунтиус любил просто наблюдать за этим странным человеком, за тем, как он двигается и говорит. Было в нем что-то особенное, непостижимое для неискушенного детского ума, нечто завораживающе-сказочное время от времени мелькало в грустных его глазах.
- Принеси мне дощечки, мне нужно написать письмо! И никому ни слова! – тихо произнес Лукьяненко.
Этот шепот заставил Нунтиуса встрепенуться. Легкий холодок пробежал по его спине, подсказывая, что назревает буря, но возразить или ослушаться он не посмел.
- Хочу отблагодарить твоего хозяина! – пояснил следователь. - Сделать ему небольшой сюрприз.
Ребенок, проглотив наживку, расплылся в улыбке. Через минуту мальчик радостно бежал по коридору, сверкая белыми пятками.
Еще минут через пять донос был написан. Оставалось только доставить его прямо в руки секретаря. Задача это не сложная. Тем более у Лукьяненко были припрятаны несколько серебряных монет, подаренных ему недавно Кутонием. Их должно хватить, чтобы какой-нибудь посыльный отнес дощечки с посланием прямо в администрацию империи.
Выйдя через парадную, Лукьяненко очутился на улице. Жизнь бурлила здесь ключом. Торговые лавки, примыкавшие ко входу, звенели громкими голосами продавцов и покупателей, повсюду сновали слуги, исполняя многочисленные просьбы своих господ. Чуть дальше, на пыльной мостовой толпились у невысокого здания знатные мужчины. Они, выполняя свой каждодневный ритуал, ожидали цирюльника, готового сбрить колючую щетину с их румяных щек.
Отыскав глазами худого мальчишку в изорванной одежде, Лукьяненко подозвал его к себе. Вручив небольшой сверток с дощечками внутри и одну монету, он велел посыльному передать письмо прямо в руки секретаря. Мальчишка нахмурился, показывая всем своим видом, что оплата маловата для такого задания. Тогда мужчина вытащил из складок тоги вторую монету и повертев ею перед носом мальчугана сказал:
- Придешь за второй, когда письмо будет доставлено. Жду тебя здесь через час.
Мальчишка кивнул и сорвался с места.
Лукьяненко задумчиво наблюдал как маленькая его фигура скрылась за углом одного из зданий. Дело было сделано. Оставалось только ждать.
Нет! Нет! Нет! Не спеши переходить к следующей главе! Проверь, не забыл ли ты проголосовать?