Глава 5
Жаркое июльское утро встречало пробуждающиеся улицы долгожданным дождем. Тучи, скрывшие на время палящее солнце, обрушили бурный поток воды на плечи и головы сонных горожан. Рим умывался, преображаясь и сияя своим величием. Грязный и усталый он словно сбрасывал пыльную пелену, избавляясь от едкого запаха пота и мочи. Веселые журчащие ручейки бежали по мощеным дорогам, заглядывая в самые укромные уголки Вечного города. Взрослые охотно подставляли изнуренные солнцем лица под капли живительной влаги, а дети шлепали босыми ногами по растущим лужицам, и, казалось, весь Рим наполнился их звонким задорным смехом. Крупные капли дождя, словно крохотные художники, настойчиво барабанили по красным черепичным крышам, внося последние штрихи в прекрасную картину утреннего Рима.
Лукьяненко по обыкновению ожидал Кутония в гостиной, наслаждаясь свежестью и прохладой принесенными летним ливнем. Но вместо старика у одной из белых колонн появился Нунтиус, тот самый темнокожий мальчишка, приставленный к гостю в качестве слуги. Лицо его было, на удивление, серьезно и сосредоточено, лишь глаза выдавали тщательно скрываемое любопытство, которое уже давно не искрилось в нем.
Павел Андреевич, привыкший к постоянному внутреннему диалогу с самим собой, и теперь пытался разобраться в происходящем. Вынужденные одиночество и изоляция заставили его научиться улавливать малейшие перемены в людях, угадывать их настроение по движению мышц на лицах. Все чаще и чаще он вглядывался и в себя. Вспышки гнева, охватывающие порой все его существо, не могли теперь остаться без внимания. И чем больше он пытался их сдерживать, тем яростнее и сильнее вырывалось наружу все то, что таилось в глубинах его искалеченной души. Еще не понимая до конца, но оживая и исцеляясь, на каком-то новом уровне начинало чувствовать его сердце, словно, где-то соприкоснулось оно с живительной влагой, подобно грязному пыльному Риму этим дождливым утром.
Непривычно пустой атриум, встретил вошедших шумным бульканьем дождя по встревоженной глади бассейна и мокрой блестящей полосой мраморного пола вокруг него. Кабинет был прикрыт ширмой, из-за которой доносились знакомые мужские голоса.
Лукьяненко, оставленный Нунтиусом, заглянул за перегородку, и после одобряющего жеста вошел в кабинет. За столом в белой тунике, откинувшись на спинку резного стула, сидел Марк Домеций. Слева от него на высоком приставном табурете расположился Кутоний.
- Доброе утро, мой друг! – радостно поприветствовал старик, расплываясь в добродушной улыбке.
Лукьяненко сдержанно поздоровался и присел на указанное ему место. Вглядываясь в молодое лицо Марка, он силился понять, чего ему ожидать от предстоящего разговора и на какие вопросы он может дать ответы. Ровный лоб и спокойный взгляд говорили о добром расположении молодого хозяина, а переплетенные его пальцы о некоем напряжении, все же овладевшим им.
Марк Домеций, поприветствовав гостя, выпрямился на своем стуле и, немного помедлив, произнес:
- Павел, вы были гостем в моем доме некоторое время. Могу ли я просить вас честно ответить на мои вопросы?
Лукьяненко внимательно посмотрел на молодого человека, уголки его губ нервно приподнялись в натянутой улыбке. Не произнося ни слова, он утвердительно кивнул.
- Хорошо, - продолжил Марк, – Я много размышлял о вас. Расскажите мне, кто вы и откуда.
Гость обреченно вздохнул.
- Я, Павел Андреевич Лукьяненко - хриплым голосом начал он, и остановился. Как объяснить римскому патрицию, кто такой лейтенант ОГПУ и что такое Советский Союз он не знал.
Видя его затруднения, Марк Домеций развернул свиток с уже знакомой картой и попросил показать, где находится его Родина. Лукьяненко быстро сориентировался и указал на карте место за северо-восточными пределами Римской Империи. Молодой человек пристально посмотрел на лейтенанта и спросил:
- Вы уверены?
Лукьяненко поднял на него задумчивый взгляд, и ответил:
- Несомненно.
- Дело вот в чём, - начал юноша, - наш император Марк Аврелий сейчас ведет войну с варварскими племенами в этом районе... - он пристально взглянул на Лукьяненко, но, не увидев никакой реакции на его сосредоточенном лице, продолжил - Для меня остается загадкой кто же вы и как вы сюда попали. Вы носите римское имя, но точно не являетесь римлянином по происхождению. Ваш язык варварский, однако, вы не похожи на необразованного дикаря. Вы умеете читать и писать, вы быстро учитесь. Ваша одежда, в которой мы вас нашли, похожа на одежду варваров, но в тоже время она сложна и кроем превосходит римскую. Кто же вы? Мы нашли вас в катакомбах. Как вы попали туда и почему остались там? Может быть, вам угрожает опасность? Я уверяю, что смогу защитить вас, если это потребуется. Но прежде вы должны рассказать мне всё. Всё что вы знаете...
Лукьяненко внимательно вслушивался в каждое слово, произнесенное Марком. На лбу лейтенанта прорезались две глубокие складки, говорившие о его предельной сосредоточенности. Все трое сидели молча, и почти неподвижно, воздух, казалось, накалился от повисшего в нем напряжения.
- Ну хорошо! – вдруг выпалил Павел Андреевич, - дайте мне слово, что не примите меня за сумасшедшего! Все, что я вам расскажу – чистая правда! – и Лукьяненко устремил свой испытывающий взгляд на Марка.
- Даю слово! – ответил юноша.
- Тогда слушайте! – лейтенант выпрямился, словно подчеркивая всю важность и истинность своих слов. – Еще месяц назад я был... военным в своей стране - он запнулся всего на мгновение, выбирая более подходящее определение. – Я вошел в свой кабинет, закрыл дверь и каким-то образом очутился в темном лабиринте, где вы и нашли меня спустя несколько часов. За время своего пребывания в вашем доме я выяснил, что не просто оказался в Риме, но в Риме, существовавшем за множество столетий до меня.
Я не знаю, как попал сюда, но могу объяснить все, что вам не понятно. Где-то там, где сейчас ведет войну ваш император, будет через сотни лет начинаться моя Родина. Она огромна. Ее территория настолько велика, что, наверное, с десяток Римских Империй легко поместятся на ней. Мое имя, хоть и римское по своему происхождению, но теперь распространено повсеместно, как и другие римские и греческие имена. Наш язык, русский язык, уже давно не считается варварским, теперь он один из самых богатых и красивых в мире. Читать и писать учат в моей стране не только богатых, но и бедных. А что касается одежды, то вскоре и в Риме будут носить подобную, она заменит мужские тоги и туники даже для патрициев.
Марк Домеций и Кутоний слушали молча, не прерывая и не поправляя его. Время от времени они переглядывались, брови их приподнимались, а глаза расширялись от удивления. Закончив свой рассказ, Лукьяненко довольно улыбнулся.
Марк поднялся со своего места и задумчиво шагал по комнате, останавливаясь и вглядываясь в этого странного человека. И хоть слова его были невероятны, однако не лишены логики, и, действительно, объясняли все, что было непонятным.
- Что же станет с Империей? – недоверчиво спросил юноша.
- Она распадется, - как само собой разумеющееся ответил Лукьяненко.
- Как? – Кутоний вскочил, не веря своим ушам, - вы лжете!
- Увы, но мне не зачем вам врать, поверьте! - Лукьяненко потянулся к карте, - Тут будет Германия, Италия, Африка. Африка, это огромные земли. Тут Индийский океан, а вот тут – он провел ладонью по пустому месту на западе, где карта уже закончилась – еще два больших куска земли Северная и Южная Америка, их откроют столетий через двенадцать. Ах, да! Забыл еще про Антарктиду и Австралию – и он, уже раздражаясь, дважды ударил указательным пальцем по столу за пределами свитка. – Вы думаете, что Римская Империя – это целый мир? Увы, это лишь ничтожный кусок земли.
Я попал к вам, не зная языка, не зная даже места и времени. И с удовольствием покинул бы вас, вернулся домой, если бы мог. Но, я даже не догадываюсь, как это сделать!
- Хорошо! – примирительно произнес Марк, – мы вам верим, но то, что с вами произошло невозможно!
- Но это уже произошло! – с отчаянием выкрикнул лейтенант, и эхо, отражаясь от стен кабинета, унесло его голос в просторный атриум.
Все трое напряженно молчали. Наконец, взглянув на Кутония, снизив голос до шепота, Марк спросил:
- Мы нашли вас в христианских катакомбах. Вы – христианин?
Забыв о приличии, Лукьяненко громко расхохотался. Но, уловив настороженные и несколько испуганные взгляды, успокоился и произнес:
- Нет, что вы! – он хотел было добавить, что ненавидит христиан, что последней его жертвой стал священник, замерзший в «жестянке», но заметив пристальные взгляды своих собеседников, промолчал.
- Почему вы рассмеялись? – с осторожностью промолвил старик, - быть может, все христиане погибли от рук римских императоров?
- Если бы! Моя страна, как и многие другие, до недавних пор была христианской. Мало того, мы даже ведем летоисчисление от рождества Христова.
По лицам Кутония и Марка скользнула едва заметная улыбка, изгнанная обоими усилием воли, и затаившаяся все же в их озаренных радостью глазах. Лукьяненко замолчал. В его уставшем мозгу пронеслась ужасающая догадка – что если, эти люди - христиане. Он прищурился и слегка подался вперед, будто стараясь уловить в обращенных на него взглядах ответ, на свой немой вопрос.
- Рим жестоко расправлялся с христианами в те самые дни, когда не был христианским, - с притворной небрежностью начал Лукьяненко, вновь откинувшись на спинку своего стула, – Марк Аврелий, кажется, христианином не был.
- Нет, наш цезарь – язычник, - отрывисто произнес Кутоний.
- В таком случае, я могу предположить, - осторожно продолжал лейтенант, - что он из тех самых императоров, от чьих рук гибнут христиане.
- Вы правы! – с плохо скрываемым разочарованием произнес Марк, - Цезарь, милостив ко всем, кроме христиан.
Лукьяненко молча вглядывался в молодое лицо своего собеседника, силясь понять, принадлежит ли тот к гонимым или лишь сочувствует им. В целом, ни то, ни другое не принесло бы юноше пользы, если бы обнаружился человек, решивший донести на него. Кто-кто, а лейтенант прекрасно понимал, что одного подозрения хватит для того, чтобы растереть в порошок любого, даже самого влиятельного человека, не говоря уж о молодом пусть и богатом римском патриции.
Вновь тягостное молчание заполнило просторный кабинет, погрузив собравшихся в тревожные мысли. Но даже в такой угнетающей атмосфере пытливый ум Кутония требовал ответа на возникшие вопросы. Выдержав небольшую паузу, он, приподнявшись, спросил:
- Павел, вы сказали, что летоисчисление будет вестись от рождества Христова. Верно?
- Да, - Лукьяненко вздрогнул, настолько неожиданным и даже несколько неуместным показался ему вопрос старика.
- Удивительно! В каком же году вы жили?
- Тысяча девятьсот тридцать седьмом – устало произнес лейтенант.
- Почти две тысячи лет! Невообразимо! – воскликнул Кутоний и в радостном возбуждении начал шагать из одного угла кабинета в другой и обратно. – Расскажите же, как развилась наука? Медицина? Общество?
- Как же объяснить вам достижения человека, если в вашем языке не хватает слов, чтобы это сделать. Ну, вот например, люди изобрели... такие телеги, которые ездят сами, они называются автомобили и поезда, большие корабли, которые плывут без парусов и весел, и ... железных птиц, которые переносят нас по воздуху. Научились лечить многие болезни. И, конечно, избавились от рабства – последнюю фразу Павел Андреевич, как и подобает настоящему советскому человеку, произнес особенно горячо.
Кутоний восторженно взирал на Лукьяненко, говорившего невероятные, а для римлянина тех лет, и вовсе сказочные вещи. Задыхаясь от переполнявших его мыслей и чувств, он рисовал в своем воображении яркие картины будущего.
Довольный, произведенным на старика впечатлением, Лукьяненко откинулся на спинку стула, и посмеиваясь, наблюдал за Кутонием. Такое небывалое возбуждение развеселило даже Марка, и он, поднявшись, похлопал старика по плечу:
- Мой друг! Успокойтесь! – мягко произнес он, и, обращаясь уже к Лукьяненко, добавил – первый раз вижу его таким.
Но Кутоний все не унимался:
- Ваш цезарь, великий человек! Я думаю, что народы, подчиненные ему не испытывают никакого стеснения. И, уверен, что он не убивает невинных, подобно Марку Аврелию!
Пламенная речь, возможно, продолжала бы вырываться из груди восхищенного старика, если бы его мимолетный взгляд не упал на ставшее вдруг серьезным лицо лейтенанта. Кутоний притих. Его веселость и возбуждение мгновенно улетучились, уступая место вдумчивой молчаливости.
Лукьяненко кивнул, натянуто улыбнулся и ответил:
- Да, вы правы.
Марк, видя столь резкую перемену, намеревался было закончить затянувшийся разговор, как вдруг в атриуме послышался шум. Через несколько секунд из-за перегородки показалось заплаканное лицо юной госпожи.
- Марк! Милый брат! – вскрикнула она, не замечая присутствия в комнате гостя, и бросилась на шею молодого человека.
- Что случилось, Октавия? Ответь мне!
Девочке понадобилось несколько минут, чтобы унять слезы, и объяснить их причину.
- Ты помнишь, в прошлом году мы встретили Иустина, философа, речи которого так нравились тебе, и чьи творения и письма хранятся в нашей библиотеке?
- Да, конечно помню! – взволнованно ответил Марк, вглядываясь в покрасневшие глаза сестры.
- Так вот! Он мертв и шестеро с ним! Только что пришло послание от Вергилия.
Марк растерянно взял небольшую складную дощечку и медленно опустился на стул.
- Мы должны присутствовать сегодня на погребении! – Октавия вновь расплакалась, - Что же такое происходит, Марк?
- Отправляйся с матерью к Вергилию, я пребуду позже, - встревоженно произнес юноша, – пусть Кутоний и Руфус вас сопровождают.
Девочка покорно кивнула и, смахнув скатившуюся по щеке слезу, покинула таблиний. Лишь легкий цветочный аромат, заполнивший все пространство, еще некоторое время напоминал о ее недавнем присутствии.
- Я вынужден просить вас прервать наш разговор и заняться делами – произнес Марк, обращаясь к Лукьяненко.
Лейтенант облегченно вздохнул и вышел в атриум.
Просторный зал, такой тихий и молчаливый утром, сейчас наполнялся голосами слуг. Авила с дочерью готовились к отъезду.
Дождь, по всей видимости, закончился недавно, и одинокие капли, словно заблудившись, все еще разрывали спокойную гладь бассейна. Голубое небо, с неспешно плывущими белыми облаками, проглядывало сквозь отверстие в крыше. Воздух загустел и потяжелел, согреваемый лучами ликовавшего солнца. Становилось душно.
Павел Андреевич удалился в сад, чтобы не мешать развернувшимся в атриуме сборам. Ему, отвыкшему от долгих разговоров, хотелось тишины и уединения. Скрывшись в тени, раскинувших свои зеленые ветви, деревьев, Лукьяненко пытался уловить ускользающее чувство, пробужденное пылкой речью старика. Но мысли о случившемся путались, терялись и гасли, оставляя лишь едва заметный след в его душе. На их место приходили новые яркие образы. Новые вопросы волновали теперь лейтенанта.
Шагая по вымытым дождем дорожкам летнего сада, Лукьяненко размышлял о Марке. Еще совсем юный, он вынужден был по каким-то причинам управлять домом. Судя по всему, отец его умер, оставив сыну и богатство, и положение, но вместе с тем и дела, требовавшие участия молодого хозяина. И хотя Марк был учтив и добр со своим гостем, легкое раздражение неизменно овладевало лейтенантом при виде юноши. Рано потерявший мать, выросший в суровых условиях революционной действительности, испытавший тяжесть и беспросветность гражданской войны, видевший голод, болезни и смерть, Лукьяненко не мог не завидовать, наделенному от рождения богатством и положением, Марку. Чувство это не просто укоренялось в нем, а, словно зерно, упав на плодородную почву, прорастало в самую глубь его сердца, подчиняя себе мысли и действия лейтенанта.
Лукьяненко прислушался. Наконец, звуки, еще четверть часа назад доносившиеся из атриума, стихли. Суета уступила место обычной неспешной размеренности.
Солнце все выше поднималось над горизонтом, приближаясь к зениту. Испаряясь, под его палящими лучами, влага, затрудняла дыхание. Внутренний дворик, окруженный душными комнатами и глухими стенами, заботливо оберегал задумчивое уединение своего гостя.
Наслаждаясь тишиной, Павел Андреевич размышлял о Риме, империи, цезаре, о христианах, Марке Домеции и о, непонятно кем, отведенной ему роли в происходящем. Вновь и вновь возвращаясь к событиям того злополучного дня, когда он, закрыв дверь своего кабинета, оказался в темном лабиринте римских катакомб, Лукьяненко неизменно упирался в образ замученного им священника. И как не сопротивлялся лейтенант, как не отгонял от себя эти тревожные воспоминания, не мог избавиться от них. Словно тяжелый груз, взваленный ему на плечи, они тяготили его, прижимали к земле, взывали к уснувшей совести.
Бродя теперь по тенистым тропинкам перистиля, Павел Андреевич, наверное, впервые в своей жизни задавался вопросом о правильности своего поступка. Был ли навеян этот вопрос необоснованным восхищением старика, или же смутным подозрением Марка в христианстве, Лукьяненко не знал, да и это было не важно. Буря сомнений подхватила сейчас его взбудораженное сознание и все дальше уносила от тихой беспечной гавани.
Будучи военным, Павел Андреевич привык исполнять приказы, не подвергая их какой-либо нравственной оценке. И только сейчас, когда его погоны сменила струящаяся тога, он позволил сомнениям коснуться его кровоточащей души. Только сейчас он заметил в себе самое ее присутствие. С остервенением выкорчеванные в нем знания, насажденные когда-то любящим материнским сердцем, вновь пытались прорости, согретые жарким римским солнцем. Память подсказывала, что есть в человеке что-то большое, что-то непостижимое разумом, едва вмещающееся в дряхлеющее тело. Что-то, что не подвержено влиянию времени и пространства, но непременно изменяющееся под давлением дел, поступков и мыслей.
Истории быстро забываются, если их не поддерживать голосованием! Жмите кнопку - не дайте героям исчезнуть в небытии!
[1] грязный (лат.)
[2] Так назывался кабинет в доме римского патриция