Последняя наложница

На ветру платок –

Душа не знает покоя

В глазах господина

Мацуо Басё

Солнце пока еще не встало высоко, но свет уже касался стен — значит, пора служанкам вставать, успеть сделать дворец безупречным до того, как господа проснутся. Запах жасмина витал в воздухе, смешиваясь с жаром кухонной печи и паром от пропаренных тканей. Саюри, привыкшая к вечному недосыпу, шла по коридору с опущенными глазами, прижимая к груди сложенные одеяния придворных дам императрицы. Она старалась быть незамеченной после того, как сохранила платок императора. Белый шелковый платок с вышивкой черного дракона, обвивающего распустившийся лотос, был спрятан в ее левом рукаве. Он пах мускусом и чем-то удушающим, как воздух перед началом ливня.

Саюри позволила себе то, что для девушек ее статуса было недопустимо — она думала. Думала о том, зачем Тэнсей дал ей этот платок, и что было еще страшнее — зачем она его вообще оставила? Был ли это импульс императора? Бросил ли он этот платок как милостыню или как вызов? Эти вопросы не давали ей покоя. Бывшую гейшу злил тот факт, что она должна была сжечь этот платок, ведь он от врага, но у нее не поднималась рука выбросить его. Пусть это будет знаком того, что она все еще видна. Пусть в тени, пусть и не понята, но она есть.

— Эй, деревня, я с кем говорю? — Голос Надзуны был тихим, но резким, видимо от недовольства, что ее не слушали. — Что у тебя там в рукаве?

Саюри вздрогнула, словно это спросила не приятельница, а императрица. Надзуна стояла, прислонившись к красной деревянной колонне, как черная кошка, щурясь от солнца. На ее лице была уже привычная Саюри вечная смесь добродушия и насмешки, а глаза — орлиные, такие же цепкие и внимательные.
— Ничего, — Саюри опустила взгляд.
— А ну-ка, подойди. — Надзуна не стала ждать действий Саюри, сама сделала шаг вперед. Затем еще ближе, и прежде чем Саюри успела отпрянуть, резко схватила ее за рукав. Мгновение — и шелковый платок выскользнул. Спокойный взгляд Надзуны тут же стал испуганным, зрачки забегали. Она сразу же вцепилась в ткань и прошептала: — Что это?

Саюри хотела вырвать платок из рук Надзуны, но застыла от страха. Сердце стучало все громче, мысли путались, но суть оставалась неизменной: «Она сейчас побежит к Садаё, к Мисаки, к Юмеко, лишь бы выслужиться. Она скажет, что я украла этот платок!». Однако этого не случилось. Надзуна не закричала, лишь аккуратно, словно держа нечто сакральное, поднесла платок к носу, вдохнула запах, замерла, затем отрицательно покачала головой, словно не доверяя своим суждениям, и снова вдохнула. Ее рука была протянута, платок между ними висел как немое обвинение. Вдруг Надзуна тихо засмеялась, как человек, у которого случился срыв.
— Это... — выдохнула Надзуна в перерыве между смехом. — Это что, ты решила стать новой фавориткой, да? Украсть платок у императора и носить его как талисман? — Надзуна истерично засмеялась. — Ты совсем безумная.
— Я не... — но Саюри не договорила.
— Ты хоть понимаешь всю серьезность этого? — Надзуна двумя пальцами обхватила вышивку, как реликвию. — Это его знак, его династии. Дракон и лотос. Только у вдовствующей императрицы, принцессы Хины, принцессы Юны и у императора такие. Даже императрица Мисаки не носит такой символ.
— Я не воровала ничего! — резко выпалила Саюри. — Он бросил его мне после того... после того как...
— После того как Мисаки тебя чуть не размазала по полу за неправильный чай, да? — закончила Надзуна. — Я видела. Он подошел и кинул, как бы между прочим. Ты что, глупая, решила, что это судьба?
— Нет, — Саюри вырвала платок обратно. — Я просто не смогла выбросить. Не ради него, а ради напоминания, что я все еще живу.

Надзуна, увидев придворную даму Садаё, быстро увела Саюри в прачечную. Она ничего не сказала, долго обдумывая увиденное. Лишь через несколько часов, когда они приготовили завтрак для придворных дам, наложниц и императрицы, Надзуна отвела Саюри в незаметный угол, куда редко кто заходил, ибо однажды шаманка сказала, что та часть павильона проклята.

— Храни его хорошо, — Надзуна шептала, словно строя заговор против императорской семьи. — Но если кто-то еще увидит — ты труп. Умрешь раньше, чем успеешь крикнуть. Его жена не может носить его знак, служанка — тем более. Ты поняла?

— Поняла, — так же тихо ответила Саюри.

— Ладно. — Надзуна осмотрелась еще раз и тихо сказала. — Прячь и молчи. Даже мыши не должны видеть. Если кто спросит, скажи, принцесса Юна выронила, ты украла. Пусть лучше решат, что ты воровка и руку отрубят, чем... — Надзуна не договорила, нервно кусая нижнюю губу, прежде чем продолжить. — Ты же знаешь, что Мисаки делает с женщинами, на которых Его Величество хоть разок посмотрел?

Саюри в ответ кивнула. Надзуна уже разворачивалась, но перед тем как уйти, бросила слегка озорно:
— Однако ты хочешь, чтобы он посмотрел еще раз. Признайся. Хотя бы самой себе.

Саюри ничего не ответила, ее руки дрожали, сжимая платок, от которого теперь пахло не просто воздухом перед дождем, а смертоносной молнией.

На улице все еще была осень, но все уже отчетливо ощущали зиму. Одним из таких признаков стало то, что слишком рано начало вечереть. Над дворцом вечер опустился мягко, беззвучно, лишь пение сверчков нарушало тишину. Теплый воздух наполнял павильон ароматами жасмина, лилии и древесного дыма от угольных жаровен, которые уже погасили, но они еще хранили дневной жар.
Придворные дамы покоев стояли у дверей, птицы спали, и, казалось, даже ветра не было слышно, словно даже присутствие природы в этом месте было необязательно, можно сказать, нежелательно.

Павильон госпожи Юмеко — наложницы высшего ранга императора, был расположен в самой дальней части Золотого крыла, вдали от павильонов наложниц среднего ранга и аудиенц-залов императрицы. Здесь все дышало тишиной и покоем. Деревянный пол был вычищен до блеска, стены украшали панно с изображениями орхидей. Не было никаких излишеств. Почти монашеская утонченность. На террасе над прудом висели красные фонарики, огонь колыхался, отражаясь в воде. Там сидела госпожа Юмеко.

Юмеко сидела у открытой ширмы, лицом к саду. На ней было кимоно сливового цвета, широкие рукава аккуратно сложены на коленях. В ее тонкой руке, фарфоровая чашка, почти сливающаяся с цветом ее кожи. Волосы, слишком длинные и тонкие, были собраны в тугую высокую прическу, украшенную единственной золотой шпилькой с яшмовым листком — знаком наложницы высшего ранга. Она сидела с прямой спиной, взгляд был тосклив, но уголки губ слегка приподняты. Медленно вдыхая аромат жасмина, она, казалось, не чувствовала его благоухания. В этом павильоне госпожа прожила около десяти лет, дольше, чем нужно, чтобы перестать что-либо чувствовать.

Очень мягко скрипнула дверь. Не нужно было даже догадываться, кто пришел. Ни один страж не посмел бы отворить дверь без приглашения. Шаги были ровные, тихие, так, как ни один мужчина в гареме не ходит.
— Ваше Величество, — Юмеко не обернулась, голос ее был спокоен, как и ее лицо.

Тэнсей вошел без свиты, без короны, с признаками вселенской усталости на плечах. Он был в обычном кимоно, без герба. Юмеко называла это кимоно «домашним». Волосы его были собраны в низкий узел, передние пряди слегка падали на глаза. Только когда он приблизился к ширме, она встала и склонилась в поклоне. Поклон ее не был подобен поклону рабыни; скорее, как у старого военного друга, с которым он прошел много трудностей. Он же прошел мимо нее и сел на татами, расправив плечи. Между ними был маленький столик из темного дерева — самодельный столик, который сделал император, когда был принцем в бегах. К старой глиняной чашке с остывшим чаем и блюду с засахаренными сливами никто так и не прикоснулся. На некоторое время в покоях снова воцарилась тишина.
— Сегодня необычно пахнет дождем, — медленно протянула каждое слово Юмеко. — Или же что-то схожее с ним.
— Жасмин, — отозвался Тэнсей, глядя на закрытый сад. — И пыль. Завтра будет гроза. Может быть.
— Хорошо бы, — Юмеко уперлась о свою руку, смотря своим вечным печальным взглядом на оголенные деревья. — Значит, дворец очистится. Бури куда полезнее салютов, мой император.

На философию своей наложницы Тэнсей не спешил отвечать, кивнув на чайный сервиз, чтобы она приказала слугам принести другой чай. Юмеко пила чрезмерно горький чай. Ветер слегка качал занавес из тонкого шелка.
— Слышала я, что произошло в беседке, — произнесла она после того, как слуги унесли поднос. — Слуги, конечно, тихо шепчут, Мисаки их надрессировала, но, однако, самые лучшие уши — это стены.
— Не ожидал, что служанка выстоит. Впервые видел настолько храброго или глупого слугу, — наконец ответил он спокойным голосом.
— Да, меня это даже позабавило, — Юмеко издала вместо смеха нечто, более похожее на хмык. — Служанка не опустила голову, даже когда Мисаки подняла руку во второй раз.
— Ты видела? — Тэнсей поднял взгляд на свою фаворитку.
— Нет, но знаю, как ведет себя Мисаки, когда ты принижаешь ее статус. Она сразу бьет слуг. Мнимое желание ощущения власти.

Без слов Тэнсей положил на стол платок — такой же, какой кинул Саюри, и положил его в середину стола. Юмеко даже не взглянула на этот платок, лишь опустила ресницы, глубоко вздохнув.
— Это было случайно? — раздался ее мелодичный голос.

Ответа от императора не последовало. Тогда Юмеко накрыла своей рукой руку Тэнсея.

— Ты не обязан делать жест, если не готов отвечать за его последствия. Особенно при других женщинах. Особенно перед Мисаки.
— Я не думал, когда сделал это. Как тогда, на севере, — он устало ущипнул переносицу. — Это был рефлекс... Кровь у нее из носа потекла.
— Тэнсей, у человека, у которого руки по локоть в крови, перестают работать рефлексы, особенно при виде крови.

Тэнсей снова промолчал, а его настроение было определенно негативным — это можно было заметить по тому, как побелели его костяшки. Юмеко, знавшая его уже много лет, лишь крепче сжала его ладонь.

— Позволь мне взять ее себе, — Юмеко тихо нарушила пение сверчков.
— К себе? — Тэнсей поднял взгляд на нее.
— В павильон к себе, — пояснила женщина. — Я назначу ее своей личной служанкой. Если хорошо выслужится, сделаю ее своей придворной дамой. Пусть уж будет под моим покровительством, нежели избитой из-за разбитого самолюбия Мисаки.
— Почему? — Тэнсей взял чашку чая, который уже успели принести, и сделал легкий глоток. — Какой тебе прок от этого?
— Потому что я за семь лет жизни здесь устала от безнаказанности Мисаки лишь потому, что она дочь самого богатого аристократа. Бедняжка будет убита, как узнают, что она подобрала твой платок. Можно сказать, Мисаки уже подняла руку, ее псины в виде дамы Садаё то и делают, что ждут сигнала, чтобы разорвать. — Юмеко поправила рукава своего кимоно, снова подлив чаю, продолжила. — Против меня Мисаки не пойдет, у нас с ней определенная договоренность, и ради служанки из Саран она уж точно эту договоренность не нарушит.
— Она сильная, на мое удивление, — Тэнсей положил чашку на стол. — Ни грамма повиновения в глазах, когда ее избивают. Слишком сильная для служанки.
— Тем более, — Юмеко села возле мужчины, обвив руками его предплечье. — Такие становятся либо щитом, либо мечом. Щит из нее я сделаю сама, но если тебе нужен меч — только прикажи.
— Знаешь, Юмеко, — он вдохнул аромат волос женщины. — Она не плакала. Не молила о пощаде. Боги мне свидетели, даже при правлении отца я таких не видел.
— Значит, она уже умерла и заново воскресла. Знает, как здесь выживают. Мольбой и слезами сердце бесплодной женщины не смягчить.
— Ты уверена? — Тэнсей наблюдал, как грациозно Юмеко подает чай. — Я не хочу лишних нравоучений от матери о том, что Мисаки, как огнедышащий дракон, сжигает гарем дотла.
— Я уверена только в одном, Ваше Величество, — Юмеко соприкоснулась с ним руками, когда протянула ему чашку с чаем. — Как правило, женщины, которые не просят ни милости, ни защиты, ни любви, живут намного дольше. Только если позволить им дышать.
— Будь по-твоему, — его тон стал мягче, более располагающим.
— Завтра распоряжусь, чтобы ее перевели ко мне в павильон, — Юмеко склонилась в благодарном поклоне.
— А ты все еще говоришь так... — Тэнсей по-доброму усмехнулся. — Так, словно мы с тобой равны.
— Я говорю так, как позволено женщине, которая помнит тебя до короны, когда ты был единственным законным сыном, изгнанным собственным отцом, — Юмеко подняла понимающий взгляд. — Но я никогда не забываю, кто ты теперь.
— Тогда скажи мне, Юмеко, — на лице не было очевидной улыбки, но взгляд определенно потеплел. — Опасна ли эта женщина?
— Тяжелый вопрос, Тэнсей, — Юмеко отвела взгляд в сторону сада. — Не думаю, что сейчас она опасна, однако может стать. Вопрос только в том, для кого и сколько на это понадобится времени.

Тэнсей поднялся так тихо, что даже половица не скрипнула. Он ушел, не оставляя следов. Он давно не видел в своей названой фаворитке женщину; скорее, военного друга. Юмеко же в ответ не встала. Она осталась на коленях, пока дверь за ним не закрылась. Оставшись одной, она своей худой рукой коснулась шелкового платка, оставленного на столе. Тонкие длинные пальцы провели по вышивке дракона, обвивающего лотос, и сжали его в кулаке. Не от ревности, а от злости стратега, когда игрок напротив был непробиваем, и с ним нельзя было рассчитать шаги.

— Значит, ты попала под милость императора. Выжила, — процедила Юмеко. — Посмотрим, насколько дыхания хватит.

Жасмин снова наполнил павильон, однако сейчас не было ощущения умиротворения. Наоборот, тяжесть. Как перед бурей, которая уж точно милостива к человеку не будет.

Для служанок утро пришло рано, слишком рано. Пока дворец неохотно просыпался, служанки уже вовсю работали, как звери, загнанные в клетку. В саду снова запели птицы, тихий топот слуг по каменным дорожкам снова возвращал это место к жизни.

На кухне было жарко, несмотря на переход природы к зиме. Пар поднимался от кипящих котлов, клубился над каменными плитами и оседал на лицах служанок жирным слоем. Девушки метались между очагами, неся миски, острые ножи и жаровни. Никто не говорил громко, только тихие команды старших служанок и короткие кивки.
Саюри стояла у стола, тупым ножом нарезая водоросли для бульона. Лицо было спокойным, руки следовали собственному ритму, плечи широко расправлены. Девушка отныне не вздрагивала, когда сзади раздавались шаги; она просто продолжала молча и наблюдательно работать.

— Боги, ты выглядишь как пустая чашка, — пробормотала Надзуна, проходя мимо с подносом. — Красиво, но бесполезно.
— Ты все еще не научилась резать курицу, — Саюри даже не подняла взгляд.
— Я, к твоему сведению, служанка, а не убийца, — Надзуна хмыкнула и исчезла за занавесью.

Саюри никак не отреагировала на шутку своего товарища, закончила нарезку, сложила водоросли в миску и пошла в прачечную. План на день у нее был привычен и стабилен, а девушка утешала себя тем, что хоть что-то в ее жизни стабильное. Там, среди ведер и канатов, она стирала шелковые накидки наложниц, не думая о том, кому бы они могли принадлежать. В ее реальности была лишь вода, ткань, мыло и пятна. Затем что-то изменилось. Наступила тишина. Слишком правильная тишина. Все служанки замерли, переглядываясь друг с другом, словно спрашивая глазами: «В чем мы успели провиниться?».

Саюри обернулась, когда прачечную заполнили легкие, но властные шаги. Перед ней встала придворная дама Юнагэ, одна из приближенных к императрице. Она была редкой красавицей: волосы естественного пшеничного цвета, что было редкостью — поцелуй Богини Сэйва. Естественно, Мисаки сразу же сделала ее придворной дамой, подальше от возможности стать наложницей. На Юнагэ было серо-голубое кимоно с вышивкой журавлей, а лицо выражало не заинтересованность в демонстрации превосходства. Бывшая гейша, конечно же, соблюдала правила и поклонилась, как того требовал этикет для служанки.
— Саюри, — произнесла Юнагэ. — Ты немедленно нужна во внешнем коридоре.

Огрубевшие от сухого мыла руки, опущенные в воду, замерли. Саюри выпрямилась, кивнув головой с почтением. Все же в даме Юнагэ было то, что Саюри уважала: нежелание казаться властнее императора, как это часто происходило, начиная от старших служанок. Остальные служанки, не сговариваясь, отвернулись, дождавшись, пока двери закроются, а затем прачечную наполнил сплетнический гул.

Саюри вышла в галерею. Ветер трепал занавеси, а за поворотом ее ждали двое: придворная дама Садаё средних лет с надменным лицом, словно она императрица-мать, известная тем, что очень любит подвергать служанок физическим наказаниям, которые многие не выдерживают и умирают, не доживая до двадцатого удара палкой. Рядом с ней стояла молоденькая служанка, может, ровесница покойной Рико, с маленьким свертком в руках. Дама Садаё кивнула служанке в сторону дальнего павильона.

— Следуй за ней, — с явным пренебрежением сказала она. — Без вопросов.

Учитывая, что это была придворная дама Садаё, у Саюри и не было желания спрашивать. Она почти была уверена в том, что Мисаки узнала про платок и сейчас ее снова изобьют либо убьют. Впервые она даже не знала, что лучше. Склоняя голову, она видела влажные после утреннего тумана каменные плиты. Краем глаза наблюдательная девушка заметила, как другие провожают ее взглядом, практически незаметно приостанавливая шаги. Кто-то смотрел с завистью, кто-то с жалостью, ну а некоторые и вовсе с удовлетворением.
— Чувствуете аромат, Саюри? — тихо сказала служанка.
— Жасмин, — без раздумий ответила Саюри. — Почему ты обращаешься ко мне на «вы»?
— Ох, после дамы Садаё осадок, — хихикнула юная девочка. — Меня зовут Йоко. Вы правы, кстати говоря, если чувствуете аромат жасмина, значит, мы подходим к павильону госпожи Юмеко.

Саюри снова, в своей манере, промолчала, лишь осматриваясь, не задирая голову выше, чем ей позволял статус. Йоко же поняла настроение Саюри и дальше вела ее молча. За поворотом открылся вид, который воодушевил бывшую гейшу, особенно после служения у императрицы. Тихий сад с лотосовым прудом, темная крыша, простые деревянные ступени. До боли похожий на окия, где выросла девушка. На террасе — силуэт худощавой девушки в голубом кимоно с вышивкой в руках. По сплетням Надзуны Саюри быстро поняла, что эта женщина — Юмеко, девушка, которая еще до свадьбы императора была его фавориткой. Когда силуэт стал все ближе, Юмеко негромко сказала:

— Подойди. — После звонкого голоса императрицы Мисаки для Саюри этот голос был шепотом.

Она не ослушалась госпожи, поднялась по ступеням босыми мокрыми ногами, но, на удивление, с прямыми плечами. Юмеко взмахнула двумя пальцами на сверток в руках девочки.

— Это твоя новая одежда. Ходить босиком осенью чревато легочной болезнью, — Юмеко смотрела на пруд, как показалось Саюри, мечтательно. — Одежда простая, без ранга, но теплая. Носить ее будешь здесь.

Девушка склонилась, но с опущенной головой начала хаотично думать, не веря в такую доброту, особенно от одной из главных соперниц Мисаки. Разум, сердце, каждый уголочек ее души кричал: «Тут что-то не так! Беги!». Но бежать она не могла. Она зашла во дворец своими ногами, значит, она выживет, или ее вынесут отсюда уже мертвой.

— Здесь будешь жить, — Юмеко встала, положив грациозно ладони ближе к груди, ощущая скептицизм служанки. — Работать и не привлекать внимание — твоя задача. Ты умеешь быть тенью?
— Почти всю жизнь я была тенью, госпожа, — Саюри не поднимала головы.
— Вот и прекрасно, — Юмеко подняла лицо Саюри, положив большой палец на ее подбородок и осматривая ее. Снова ее осматривали как товар. — С сегодняшнего дня ты приписана к моим покоям. Ты больше не служанка Её Величества, но и не наложница. Тень в саду.
— Я поняла, госпожа, — Саюри даже понравилась эта идея. Выжить и без побоев от императрицы. Щедрый подарок судьбы.
— Когда он следующий раз заметит тебя, — Юмеко отпустила руку, — хочу, чтобы ты уже умела дышать, не выдавая себя. Иначе второй его взгляд ты не переживешь.

Саюри склонилась в поклоне, а ее волосы развивал ветер; в сердце дворца появилась маленькая искра перемен. Затушить легко, разжечь — еще легче.

На протяжении недели службы у Юмеко, Саюри действительно была даже рада переменам. Фаворитка императора не была требовательной, разговаривала без унижений. А еще она часто отлучалась куда-то вдвоем с императором, без своей свиты. Везде был какой-то шорох.

Над центральным двором, выметенным до белизны, развевались флаги империи: на алом фоне — белый дракон, обвивающий лотос. Обычно закрытые центральные дворцовые ворота сегодня были распахнуты, а караул в парадном строю замер по обе стороны. Саюри не впервые видела дворец в таком ажиотаже.
— Что происходит? — спросила Саюри, неся в тронный зал шелковые подушки.
— Деревня, ты с Юмеко вообще из жизни выпала, — тихо хихикнула Надзуна. — Принцесса Хина возвращается. Вот и почести ей.
— Что? — Саюри удивленно прошептала. — У императора есть еще дочь?
— Ну и дура ты, Саюри, — с усмешкой Надзуна несла в руках деревянные столики для пиршества. — Думаешь, будь у него две дочери, Мисаки была бы такая бешеная? Сестра его младшая. Кстати говоря, твоя ровесница примерно.

У всех на устах повторялось одно и то же: «Младшая единокровная сестра императора приезжает!». Ведь это значило, что дворец будет оживлен какое-то время. Ведь Хина — единственная, кого Тэнсей признавал. Единственная, кто знал его человеком, а не волей богов.
На балконе, выходящем на центральные ворота, стоял Тэнсей. Часть волос его была распущена, а часть собрана в тугой пучок и украшена шпилькой, он был в праздничном красно-золотом облачении, а на поясе был меч, что означало личную охрану. Взгляд его был спокоен, но в них горела искра. Раздался шум кареты, заиграли флейты, а Тэнсей спустился с балкона по мраморной лестнице. Позади него шла его мать, грациозная, эпатажная императрица-мать Мэйрин и его супруга, императрица Мисаки.

Карета остановилась, флейты затихли, и когда один из парадно одетых караульных открыл дверцу кареты, дворец словно затаил дыхание. Из кареты вышла девушка — тонкая, бледная, почти прозрачная в свете утра. Волосы не были собраны по этикету, они стекали по ее спине ровным потоком, а на лице была полупрозрачная маска с серебряной нитью. Белое кимоно скользило по не менее белому камню. На лбу свисал маленький алмаз — часть тонкой диадемы.

Сделав несколько шагов вперед, она встретилась взглядом с Тэнсеем, и их слишком одинаковые улыбки заставили сад расцвести.
— Ваше Величество, брат, — она произнесла тихо, кланяясь.
Тэнсей подошел к ней, не крепко обнял, а лишь слегка погладил по плечам, так будто касался самой тонкой стеклянной вазы, которую боялся разбить.
— Ты опять бледная, — Он провел большим пальцем по синяку под глазом сестры.
— Дорога долгая, вечно укачивает. Извини, что не была на празднике «Небесных корней», я очень хотела, но...
— Тебя ждет твой любимый павильон, — он погладил сестру по волосам.
— Ты сам выбрал этот павильон? — Хина положила свою крошечную ладонь на ладонь императора.
— Только для тебя, — Он поцеловал Хину в лоб.
— Ох, Мисаки, надеюсь, я тебя не стеснила? — только сейчас принцесса заметила жену брата и свою родную мать.
— Нет, Ваше Высочество, надеюсь, вам будет комфортно...
— Матушка! — Хина не обратила внимание на дальнейшие слова Мисаки, обнимая мать. — Вы чудесно выглядите! Власть всегда была Вам к лицу.
— Благодарю, дорогая, — Императрица Мэйрин поцеловала дочь в макушку. — Не беспокойся, в павильоне благодать, любимый аромат Её Величества выветривали неделю.
— Боюсь, матушка, кровь ни стереть, ни выветрить невозможно, — на лице принцессы появилась улыбка, когда она взяла брата под локоть.

Мисаки потребовалось все самообладание, чтобы проглотить это публичное унижение, а служанкам — чтобы подавить смешки. Но Хина уже с Тэнсеем ушла в сторону женской половины дворца. Они шли молча, мимо склоняющихся слуг, притихших наложниц. За ними медленно шла свита Хины с ее вещами, неся в руках две шкатулки, свертки с одеждой, свитки. Все легкое, все обязательно белое.

На террасе северного павильона, некогда во власти Мисаки, были разложены подушки, чашки с холодным чаем и фрукты, но села она только тогда, когда брат кивнул с легкой улыбкой.
— Здесь спокойно, — сказала Хина, постаралась глубоко вздохнуть. — Ты оставил все как в детстве.
— Ты ненавидишь, когда что-то меняется, — он кивнул слугам, чтобы те разлили чай по чашкам.
— Благодаря нашему покойному отцу, — с горькой усмешкой Хина благодарно кивнула слуге. Лишь когда они остались наедине, Хина тихонько сказала. — Я скучала по этой тишине. По тебе.
— Тебе мать разве не писала? — Тэнсей съел кусочек персика.
— Писала, но ты сам знаешь нашу мать. Это не те письма, которые хочется открывать, — Хина с улыбкой приподняла брови и сделала глоток чая. — Там лишь о власти, о том, что Мисаки снова убила кого-то, что ее отец заставил дрожать в страхе весь совет. Все о власти и ничего о семье. Как, впрочем, и всегда.

Тэнсей промолчал, наверное, не желая разочаровать единственного человека, который проводил с ним время не из-за его власти, а просто потому что он есть. Молчание неприлично затянулось, но Хина коснулась его запястья.

— Ты стал суровее, Тэнсей, — без осуждения сказала Хина.
— Я уже много лет как император, — Он ответил так, словно титул императора выкорчевывает сердца.
— Нет, — она хихикнула, закидывая себе в рот виноградину. — Ты просто не смеешься.

Тэнсей поднял теплый взгляд на нее, а его губы дрогнули совсем чуть-чуть, показывая призрак той юношеской улыбки.
— А ты, Хина, все еще говоришь так, как будто время остановилось, — с добрым смешком сказал Тэнсей.
— Я не изменилась лично, — Она беззаботно пожала плечами. — Лишь дышать стала медленнее.

На другом конце террасы зашевелились слуги. Одна из них была в голубом кимоно, слишком грациозна и красива для служанки. Эта служанка поднесла чай с опущенными глазами. Тэнсей не взглянул на обладательницу его шелкового платка, а вот взгляд Хины задержался. Стоило Саюри вернуться в тень, на лице принцессы промелькнуло любопытство.

— Это чья служанка? — Хина сделала глоток нового чая, выгнув губы в довольной улыбке.
— Служанка Юмеко. Она помогала мне все обустроить к твоему приезду, — ответил он. — Чего интересуешься?
— Да так, — Хина пожала плечами снова. — Хороший чай.
— Ты останешься на месяц здесь? — Тэнсей перевел тему разговора, будто не хотел принимать тот факт, что чай был действительно хороший.
— Дольше, — сказала Хина, опустив чашку. — Если, конечно, позволишь.
— Тебе я всегда позволю, — Он по-отцовски взъерошил волосы сестры.
— Тогда останусь! — она хихикнула, шлепнув брата по руке. — Останусь, пока легкие не скажут, что пора домой.

Тэнсей смотрел на свою вечно беззаботную сестру, которая улыбалась даже тогда, когда кашляла кровью. Глаза его были не привычно холодны, а неприлично спокойны. Однако в этом взгляде, под маской власти, была очевидная истина, о которой он никогда не признается: Хина — его единственная память о мире до трона, до выживания. А он — ее единственная защита на протяжении всей ее жизни.

Как требовали правила, в честь прибытия во дворец принцессы Хины, любимицы Тэнсея, было устроено пиршество, которое прозвали «Пир во имя белой звезды». В тронном зале давно не было так светло. Как в полдень на вершине горы. Сотни бумажных фонарей, украшенных гербом правящей династии, отражались в лакированных панелях и бронзовых зеркалах. Пол был застлан мягкими коврами из всех провинций; лепестки белых роз были рассыпаны у входа, музыка звучала не громко, но с достоинством, без пафоса.

Гости — от вельмож и министров до жен и дочерей высших чинов, расселись по рангу вдоль длинных столов. Блюда сменяли друг друга: жареная утка, вино из абрикоса, каштаны с корицей, все в честь возвращения принцессы Хины. На главном возвышении, за императорским столом, сидели те, чье присутствие нельзя было не заметить.

В центре, на просторном троне, сидел Тэнсей в фиолетово-черном кимоно, как всегда спокойный и молчаливый. По левую руку от него — Хина в белом кимоно с серебряной вышивкой. По правую руку — Мисаки с идеально туго собранными волосами, тяжелыми рубиновыми серьгами, в кимоно цвета, как у мужа. Чуть ниже по ступени сидела Юмеко — изящная, невесомая, как ее звали гости, «неживая». Ни одна складка на рукаве кимоно не дрожала. Пила чай она с той легкой сосредоточенностью, которую редко встретишь у живой женщины, особенно если она фаворитка. Чуть поодаль, на той же линии, как бы над всеми, сидела вдовствующая императрица Мэйрин. Шелк ее был цвета слоновой кости, волосы собраны в тяжелую прическу без излишеств, но ее осанка, взгляд, жесты говорили, что она выше любой девушки. Пусть не по рангу, но по памяти, по силе и по влиятельности.

Принцесса Юна, восьмилетняя дочь Тэнсея и Мисаки, сначала вела себя идеально, сидя на подушке внизу стола, выпрямив спинку, точно копируя манеру матери. Однако она не научилась еще материнской выдержке, и скука ее быстро одолела. Вскоре без звука Юна соскользнула с подушки и исчезла за ширмой.

— Где принцесса? — спросила Мисаки, глядя на наложницу среднего ранга, которой было поручено следить за единственным ребенком императора.
— Принцесса? — с улыбкой ответила наложница, но, положив руку на остывающую подушку, глаза девушки округлились от страха. — Ваше Величество... она... она... она только что была здесь!

Мисаки резко выпрямилась, как стрела, а в зале на мгновение воцарилась тишина; зевакам было куда интереснее наблюдать за императорскими распрями, нежели обсуждать, как тяжело содержать дворцы в последнее время.

— Найдите ее, — Это был первый раз, когда Мисаки говорила тихо. — Молча.
Слуги сразу же испарились, все ждали гнева Тэнсея, но тот спокойно отпивал вино, не удивляясь нраву своей дочери.
— Такая хрупкая и маленькая, — Игривый голос Хины разрезал тишину. — А уже такая ловкая. Слава богам, что в ней больше от ее отца, нежели от матери.
— Увы, каким бы отличным ни было воспитание, редко когда оно может изменить природу, — Сказала Мэйрин, не глядя ни на кого, словно громко рассуждая. — Особенно если природа не отборная.
— Благодарю вас за заботу, Ваше Величество, — Улыбка Мисаки была определенно натянута. — Уверена, вы были столь же терпеливы с императором в его младенчестве.
— Безусловно, — С такой же натянутой улыбкой ответила вдовствующая императрица. — Я просто не мешала ему расти. В отличие от некоторых, кто мечтает вырастить могучее дерево, не поливая его.
— Сколько материнской любви витает над этим столом, — Юмеко вздохнула, впервые подав голос. — Хотелось бы, чтобы хоть когда-то это было больше, чем представление.
— Женщины, которые не рискуют быть матерями, часто мечтают ночами хотя бы о представлении, — Мисаки расплылась в лисьем оскале, понимая, что ударила в цель.
— Вы правы, Ваше Величество, — задумчиво Юмеко подняла чашку. — Однако женщины, которые рожают ради трона, теряют материнское чувство. Если, конечно, младенец — это не мальчик. Но вам это не понять, к сожалению.

Хина отпила чай, не вмешиваясь, словно наблюдая петушиные бои, пока ее старший брат устало вздыхал. В глазах Хины же горели искры веселья. Вдовствующая императрица откусила кусок своего блюда, тем самым подавив самодовольную улыбку, как у ее дочери.

— Юна — чудесная девочка, Мисаки, — произнесла наконец Хина. — Я как никто другой знаю, что такое быть рожденной девочкой у императора. Она, в конце концов, не виновата, что не сын. Тебе стоит уделять своей дочери немного материнской любви.
— Она моя дочь, — Улыбка с лица Мисаки пропала. — Не игрушка для ваших наблюдений.
— И все же ее видят все, но не ты, — добавила Хина, не унимаясь. — Разве это не ирония?

В очень подходящий момент появилась служанка Мисаки и прошептала ей на ухо:
— Принцесса Юна найдена. Она в саду, пытается ловить снежинки. Без ранений.
Никто из присутствующих не заметил, как Мисаки облегченно вздохнула. Императрица медленно повернулась к столу, победоносно улыбаясь.
— Прошу прощения, супруг, — Сказала Мисаки, но втянула щеки Юмеко. — Наша дочь в саду. Дети склонны искать простор, и я рада, что Вашими стараниями простора у нас достаточно.
— Простор не всегда является свободой, — заметила Мэйрин. — Иногда это просто желание привлечь внимание к себе...
— Мне кажется, что эта тема для нянек, — отрезал Тэнсей, из-за чего состязание змей прекратилось.

Однако музыка уже заиграла мягче, вино лилось тише, а разговоры сменились неловким молчанием. Все, что было сказано за столом, можно было бы приписать к смертному приговору, однако сказано слишком вежливо для обвинения, но слишком ядовито, чтобы забыть об этом.

***

Сад был почти пуст. Фонари под ветками светили мягко, неярко. Еле заметные снежинки крутились по ветру над камнями, оседая на детских ресницах и волосах. Вечер в тронном зале продолжался, но принцесса Юна в свои восемь лет чувствовала радость, ловя снежинки, а не слушая, как ее мать снова ищет ей мужа, снова дергает ее больно, чтобы та не сутулилась, снова без крика ругает ее за то, что Юна не мальчик. А ведь она всего лишь восьмилетний ребенок, который не понимает, что ее матери было важно родить сына, чтобы продолжить династию; не знала, что этому ее мать учили с детства.

У северного павильона, на каменной ступени, сидела принцесса. Розово-зеленое кимоно сбилось с плеча, волосы слегка растрепались, а в руках она бездумно терла шелковую ленту. Юна не плакала в голос, вспоминая, как мать запрещала ей проявлять эмоции. Маленькая принцесса тянула воздух носом слишком резко и поднимала черные глаза в небо. Юна сама не знала, зачем сбежала. Просто здесь, наверное, ей было легче дышать.

Скрипнула галька: девочка вздрогнула, представляя, что дама Садаё опять строго будет ее отчитывать.

— Принцесса? — Голос был уж точно не дамы Садаё — слишком мягким и с незнакомым акцентом.

Юна резко обернулась, увидев, как за кустом стояла молодая служанка в простом голубом кимоно. Юна надула губы задумчиво; вроде служанка, но глаза у нее были ей незнакомы. Не безжизненно потупленные, как у всех, кого она могла видеть, наоборот, глубокие, будто в них отражался не дворец, а другой мир — полный снега, но при этом солнца и песка.

— Ты из Саран, — неожиданно сказала принцесса.
— Да, Ваше Высочество, — Саюри замерла, думая, что в глазах девочки она — очередное отрепье.
— Я слышу. Ты пытаешься говорить, как остальные, но у тебя не получается... Как и у меня. Я пытаюсь вести себя как матушка с отцом, но у меня не получается, — Юна помолчала. Саюри тоже. Потом девочка снова заговорила: — Мне скучно. И никто меня не слушает. Мама только смотрит, чтобы я не опозорила ее, а дама Садаё отчитывает, что я должна быть благодарна за то, что ко мне так относятся, ведь я не наследник, — девочка вытерла щеку ладонью. — Не люблю пиры.

Саюри тоже понимала, каково это — быть нелюбимой лишь потому, что ты рождена не мальчиком. О ней тоже забыли родители, когда появился младший брат, и сделали из маленькой Саюри прислугой для брата. Она медленно стянула с себя верхний слой одеяния и укутала им маленькие плечи Юны, опустилась на колени чуть поодаль.

— В Саране... я тоже сбегала от родителей, когда те снова уделяли внимание моему младшему брату. Я и другие девочки прятались в заброшенной лодке у моря и рассказывали сказки.

Юна медленно подняла заплаканные ранее глаза. В них было что-то такое, что притупило осторожность и ненависть к этой семье. Наверное, осознание, что даже принцесса не защищена от пренебрежения из-за того, что она не сын.

— Расскажи мне сказку, — Юна укуталась в легкой накидке Саюри. — Какую-нибудь из Саран. Только не страшную, красивую, добрую.
Саюри задумалась. Она никогда и не подумала, что сможет улыбнуться в этих стенах после всего произошедшего с искренностью, но она действительно это сделала.
— Хорошо, — она согрела руки принцессы своим дыханием. — Тогда слушай.

Саюри склонила голову ближе и начала говорить тихим, певучим голосом, с искренней нежностью:
— Давным-давно, в горах Саран жила кицунэ. Сильная лисица с девятью хвостами, но в отличие от своих подруг она не обманывала людей. Она варила лекарства, вытаскивала детей из пожаров или канав, куда те часто падали, играя, приносила хлеб бедным. Однако никто не знал, как она выглядит, потому что она всегда принимала облик красивой женщины. Только один слепой мальчик, однажды встретив ее, сказал: «Ты пахнешь как весна. Значит, ты добрая». Он стал единственным, кто не боялся ее истинного образа, и они стали самыми близкими друзьями.
— А что дальше было? — с детским, давно забытым восторгом Юна не сводила взгляд с Саюри.
— А дальше мальчик вырос, — продолжила Саюри. — Стал воином, но так и не прозрел. Он не знал, как выглядит эта кицунэ. Однажды в деревню пришли чужаки и начали искать ведьму, обвиняя кицунэ в бедах. Тогда она пришла сама и сдалась, пришла в истинном обличии. Пришла, чтобы жителей деревни не тронули. Ее приговорили к вечному изгнанию в норах. Перед уходом тот мальчик сказал: «Я не видел тебя, но я все равно знаю, что ты самая красивая». Он провожал ее до самой горной тропы, а весной она все равно вернулась к нему, но уже в облике теплого, весеннего дождя.
— Вау... — восторженно выдохнула принцесса. — А можно я буду как кицунэ?
— Ты уже, — Саюри встала с колен и протянула руку. — Ты уже как весна. — Как только ручка Юны коснулась Саюри, она мягко сказала: — Пойдем обратно. Только ты рядом, хорошо?

Когда Юна вошла в тронный зал, шум уже стих, а все взгляды обернулись в сторону принцессы, замотанной в одежду служанки. Она не бежала, не стеснялась. Шла уверенно, с прямой спиной, а Саюри поодаль, ведь упрямая принцесса не отпускала ее руки.

Юна подошла к отцу и без разрешения влезла к нему на колени. Тэнсей лишь положил руку на спинку дочери. Лицо императора не изменилось, но все знали: подобные вольности он позволял только дочери.

— Тетушка! — Юна повернулась и громко сказала. — А ты знаешь, кто такая кицунэ?
— Думаю, знаю, принцесса, — с нежностью Хина поправила волосы племянницы.
— Это женщина-лиса! Добрая, красивая и умная. Ты такая же.

По залу пробежал смех; люди были очарованы принцессой, но Мисаки едва заметно напряглась, кивнув Садаё, чтобы та снова потом провела «профилактическую беседу» с принцессой.

— Это мне Саюри рассказала! — с гордостью добавила Юна, показывая пальцем на Саюри. — Она самая добрая служанка, которую я видела!

Напряженная тишина повисла на миг. Все взгляды снова были устремлены на Саюри, снова из-за принцессы, прямо как в южном дворце сёгуна. На нее смотрели все, кто только мог. Императрица Мисаки, император Тэнсей, вдовствующая императрица Мэйрин, госпожа Юмеко. Все.

— Выпьем за здоровье принцессы Хины! — решила сменить тему Юмеко, ведь за эту выходку Тэнсей спросит с нее.

Когда пир закончился, все почетные гости разошлись, некоторые решили заночевать, а служанки принялись убирать последствия пира. Непривередливое большинство, в том числе и Надзуна, ели то, что осталось со стола. Саюри была голодна, но из-за воспитания в окия ее желудок сворачивался от тошноты при мысли, что она будет есть за кем-то.
Мэйрин и Хина стояли на улице, далеко, чтобы служанки не могли их заметить, но в удобном расположении, чтобы следить за ними.

— А вот и лисица появилась... — задумчиво сказала Мэйрин, не сводя взгляд с Саюри.
— Надо подбросить ей курицы немного. Чтобы задержалась, — азартно улыбнулась Хина.