Последняя наложница

Зимняя ночь –
Крик в саду и кровь на листве.
Ветер зовет страх.

Дни сменяли друг друга. После пира все старались упорно делать вид, что ничего не происходило. Белый город Хэйджо стал еще белее из-за первого снега. Начало зимы, и гарем переставал дышать еще раньше, чем обычно.

Коридоры спали, двери были настолько крепко прикрыты, что даже ветер, казалось, забыл дорогу в эти стены. Только луна имела дозволение пробиваться сквозь щели между ставнями, оставляя бледные следы на шелковых ширмах. Саюри шагала босыми ногами по холодным доскам, сердце ее гулко билось от непонимания, куда ее позвали ночью, да еще и без объяснений.

Во всей этой тишине она различала лишь скрип половиц и собственное дыхание. Воздух был тяжелый, спертый из-за тлеющих угольков. По углам уже потемнели лаковые икебаны, уже потерявшие аромат, словно цветы знали, что полноценной жизни здесь нет.

Служанка, которая привела Саюри, остановилась у распахнутой ширмы и, не сказав ни слова, поклонилась, исчезнув в темноте, словно её и не было. Саюри осталась одна, а впереди виднелся проход, в который, как она знала, она должна была пройти. Она медленно сделала шаг вперед, затем еще один... Первое ощущение – запах. Не жасмин, не благовония, а металлическая вонь. Запах, который невозможно спутать с другим, – запах крови. Саюри чересчур быстро обернулась, готовясь бежать, но ее взгляд предательски опередил ее и упал на то, что прятала темнота в комнате.

В углу, у лакированной балки, висело тело юной, прекрасной, как весна, девушки. Молодой наложницы низшего ранга. Глаза красавицы были закатаны под полуприкрытыми веками, губы посинели, а шелковый пояс ее кимоно так неправильно врезался в шею. Ноги ее едва касались пола, а пальцы все еще судорожно были скрючены, словно она даже мертвая пыталась ухватиться за жизнь. Саюри присмотрелась – этой девушке было не больше семнадцати лет. Из другого угла появилась тень, на этот раз живая. Слишком яркое красное одеяние, слишком высокая прическа и ровная спина.

– Не повезло бедняжке попасть в постель императора, не так ли? – раздался тонкий голосок.
– Ваше императорское величество. – Саюри поклонилась, сдерживая приступ тошноты. Ее пальцы гневно и испуганно сжали кимоно, теперь уж точно не сомневаясь, чьих рук эта смерть.
– Я подумала, что тебе стоит это увидеть. – Каблучки Мисаки сделали несколько шагов к двери. – Юмеко не просто взяла тебя в служанки. Мерзкая змея, которая прикидывается щеночком. Пусть я и монстр, но это знают и боятся, а не то что она. Думаешь, шлюха из Саран нужна фаворитке императора? Очевидно, бесплодная змея хочет тебя подложить в его кровать. – Мисаки с самодовольной улыбкой кивнула на труп девушки. – Смотри, чем это закончится. Кстати, приберись здесь, ты же служанка, я решила тебе напомнить.

Саюри снова осталась одна, но не стук каблуков Мисаки вызывал страх – другие следы до ужаса пугали восемнадцатилетнюю девушку. На циновке – осколки фарфоровой чаши. Одни осколки все еще блестели от пролитого чая, на других уже успели почернеть пролитые капли крови. Ширма была сбита, как при попытке сбежать во время борьбы, подушки на полу – разорванные, когда-то идеально уложенные шелковые волосы – спутанные. Украшений Саюри не заметила, только одну шпильку, которая была согнута так, словно ею пытались обороняться. Саюри думала, что она видела все, но впервые она видела комнату, которая превратилась в поле битвы. Тихой, женской битвы, в которой главная цель – выжить.

Девушка села на колени, а пальцы её сжали кровавый подол кимоно, понимая, что это не простое самоубийство. Саюри бегло вспомнила сплетни, которые ей рассказывала Надзуна: «Слухи говорят, наложница императорская забеременела. Как быстро ее отвезут в мир мертвых? Думается мне, что Мисаки не заставит себя долго ждать».

Тошнота все выше и выше подбиралась к горлу служанки, пока Саюри в слезах вспомнила свою наставницу. Госпожу Азуми, умирающую у нее на руках, кровь была горячая, губы, не успевшие посинеть, шептали: «Скорее умру, чем отдамся этим варварам».  

Пятнадцатилетнюю Рико, такую маленькую, с мягким голосом, кричащую: «Молю вас, возьмите меня!» – последний крик юной майко, прежде чем они снова встретились. Только Рико была уже лишь изуродованным телом, которое солдаты за волосы волокли по земле.

Саюри отчаянно мотала головой, выбрасывая из головы эти воспоминания, выбежала на улицу. Тошнота перекрывала дыхание, в глазах выступали слезы, а рот хватал воздух. Она закрыла лицо руками, но перед глазами ее возник сёгун и его генералы, хохочущие над ее акцентом, разрывая ее одежды.

Все эти сцены оживали снова и снова, тишина была невыносимой. Она и прежде слышала, как служанки слишком обыденно говорили: «Смерть здесь – твоя лучшая подруга», но лишь сейчас она осознала смысл этого. Смерть не просто лучшая подруга, она как вторая кожа, она в воздухе.

Саюри шла, размышляя о смерти, о своем прошлом, о том, куда безвыходность её заведет. Она свернула туда, где царила естественная, природой заложенная тишина – в сад. В этом саду, освещенном лунными фонарями, пруд был гладкий, зеркальный, как зеркало. Здесь не было ни стражников, ни других служанок. Слишком уж холодно. Только фонари, снежинки и ее собственный страх.

Девушка опустилась на каменную скамью у пруда, согнула пальцы, скрывая их дрожь. Грудь сжималась от адской боли при мысли: «Я видела много смертей раньше, но так близко и обыденно...».

– Ты тоже спать не можешь? – мягкий голос нарушил тишину.

Саюри вздрогнула и резко обернулась. Она увидела принцессу Хину. Вместе с тошнотой к горлу стал рваться природный страх, что сейчас она повторит судьбу наложницы. Она бросилась на колени, лбом касаясь заснеженной плиты, готовясь извиняться, готовясь к тому, что смерть наложницы повесят на нее.

Принцесса шла медленно, белое кимоно ее скользило по плитам, словно лунный свет сошел с неба. Ночь освещала ее усталый взгляд и синяки под глазами, но это делало ее еще красивее, как ангела-мученика. Хина же не звала стражников, наоборот, подошла ближе, тихо опустилась рядом, а ее тонкая, холодная рука коснулась плеча Саюри.

– Дыши глубоко, – сказала она спокойно, смотря на пруд. – Уметь глубоко дышать так чудесно.

Саюри поначалу замерла, не веря, что прикосновение такое холодное, но при этом такое мягкое. Хина сжала ее ладонь чуть сильнее, прикрыв глаза, пытаясь делать глубокий вздох, но начала кашлять. Бывшая гейша сама не понимала, почему повторяла за принцессой, глубоко вдыхала и выдыхала, а грудь перестала сжимать боль, тошнота прекратилась и дыхание выровнялось.

– Я... – голос Саюри сорвался. – Боги, я не знала, что вы здесь... что вы любите проводить здесь время... я бы не посмела.
– Тише, – вроде это был приказ, но голос Хины был похож на колокольчик под ветром. – Ты слишком много говоришь.

Служанка уже собиралась покинуть благородную принцессу, но та остановила ее за руку.

– Слышала о деревне Нагисэ? – спросила Хина, смотря на Саюри усталым взглядом.
– По-моему, это деревня в северной провинции, – тихо ответила Саюри, боясь опозориться своим незнанием.
– Верно, – Хина кивнула, снова смотря на пруд. – Я там жила до того, как брат стал императором. Я дружила с одной служанкой, жаль, она умерла. Зиму бедняжка не пережила. – Хина слегка улыбнулась. – Здесь не везде кровь Мисаки. Однако согласна, долгое нахождение во дворце отравляет душу.

Саюри даже не знала, что и ответить, не смела даже отвечать. Она смотрела на то, как бледные пальцы Хины сжимают ее пальцы.

– Когда я жила здесь, – начала Хина, – я уходила сюда, до сих пор так делаю. Сажусь под фонари и слушаю, как шепчет вода. Иногда мне кажется, что если сидеть достаточно долго, то и луна начнет со мной разговаривать.

Девушка осмелилась поднять взгляд на принцессу. В принцессе не было надменности, власти, только усталость и многолетняя, сдержанная нежность.

– Вы... тоже убегаете? – Саюри поежилась, но от чего – от холода или от понимания, с кем она говорит, она так и не поняла.
– Конечно, – Хина тихо, практически беззвучно усмехнулась. – Все девочки, рожденные в императорской семье, сбегают, даже Юна. Когда на меня смотрят, я чувствую себя лишней. Мать видит во мне лишь слабость, а брат... брат слишком силен, чтобы я могла быть с ним просто собой, как раньше. В детстве мне казалось, что этот дворец – клетка, а я в ней птица. Мое видение не изменилось, только крылышки подломали немного.
– Как ни странно, я тоже, – Саюри опустила взгляд, ощущая, что впервые ее понимают. – В Саран, в родном доме меня никто не ждал, а здесь подавно.
– Тогда мы обе знаем, что значит быть лишними, – Хина повернулась к Саюри, убрав прядь волос с ее лица. В этом жесте не было жалости, только человеческое тепло. – Однако если мы все еще дышим, значит, у нас все еще есть место в этом мире.

Саюри смотрела принцессе в глаза и позволила себе впервые за многие дни улыбку. Пусть небольшую, робкую, но настоящую.

– Знаешь, – продолжила Хина, – иногда мне кажется, что в этом дворце все забыли, что мы живые. Мы плачем, мы боимся, мы смеемся. Но здесь все это спрятано под масками лицемерия и тщеславия. Думают, что слезы – слабость, а смех – дерзость. А я же думаю: если мы не будем смеяться и плакать, то зачем тогда жить?

Девушка опустила взгляд на их переплетенные руки, но в памяти укоренился образ мертвой наложницы.

– Я... я не знаю, как жить, – призналась Саюри тихо. – Меня из одной клетки украли в другую... Каждый день боюсь, что он последний.
– Но сегодня ты же здесь, не так ли? – Хина снова посмотрела на Саюри. – Знаешь, один человек в этом дворце тоже боялся всего. Рядом со мной плакал от страха неизвестности, но он подчинил этот страх.

Принцесса Хина встала, поправляя свое кимоно, улыбнувшись еще раз. Почти незаметно.

– Страх разрушает, неизвестно, умрешь ты от него или от того, что босая ходишь, – Хина усмехнулась. – Моя мать говорила, что битвы побеждаются, даже когда на твоей стороне двести солдат, а у противника их двадцать тысяч, главное – продумать стратегию.

Белое кимоно стало постепенно отдаляться к воротам, ведущим в закрытый северный павильон, где сейчас располагалась Хина. Но перед тем как окончательно исчезнуть, принцесса обернулась.

– Спи, Саюри, – сказала Хина. – Завтра снова будет тяжело, но не забывай дышать.

Лунный ангел в лице принцессы пропал. Саюри не знала, можно ли вообще кому-то доверять в этом мире, но казалось, ее сердце впервые за долгое время согрелось, пока ноги коченели от холода. Саюри осталась одна, но теперь она не чувствовала себя совсем одинокой. Пусть ее понимает принцесса, а не такая же служанка, это лишь доказывает, что все люди одинаковые.

***

Новость об умершей наложнице наутро гремела на устах у каждого. В женском крыле среди служанок, придворных дам все тихо, обыденно обсуждали смерть очередной несчастной наложницы. Некоторые девушки, дочери богатых семей, стали подумывать писать домой письма, чтобы их забрали, но в то же время понимали, что их отцы не пойдут против императрицы – дочери человека, который владеет более половины армии, и влияние его на уровне канцлера.

Естественно, новость об очередной бедняжке дошла и до императора почти сразу же, той же ночью. Доложили ему об этом евнухи, преданные его матери и непосредственно ему, когда он в своем рабочем кабинете рассматривал условия торговли с королевством Аркайо, с которым Тэнсей лишь недавно смог построить торговый союз. До мирного договора Тэнсея, эти две державы воевали почти беспрерывно почти двадцать лет. Эти империи презирали друг друга, но война не лучший вариант, особенно для Тэнсея, который нацелен на укрепление границ, а не расширение, ведь смысла нет завоёвывать других, если своим нечего положить на стол.

– Ваше Императорское Величество, – начал евнух, который всегда был рядом с Тэнсеем.
– Короче, Хонг, – Тэнсей не отрывал взгляд от карты. – Король Аркайо умер, его сыну тринадцать лет, мальчишка совсем. Мать его даже покровожаднее Мисаки, их совет выбрал этого мужчину в женском теле... Войне быть, чувствую, надо готовиться...

Тэнсей хмурился, напряженно покусывая нижнюю губу. Привыкший к присутствию Хонга, он снова окунулся в свои мысли.

– Скажу, чтобы Такамура Рэнсей поставил солдат на укрепление северных границ. По опыту помню, что такое набеги от Аркайо, – Тэнсей поднял взгляд на евнуха, который давно стал ему наставником. – Ах, да, говори, что хотел.
– Императрица Мисаки... – Хонг кашлянул и отвел взгляд. – Не смею на нее клеймо вешать, но ночью найдена еще одна мертвая наложница. Предполагалось, что она была беременна.

Тэнсей опустил голову, на его лицо небрежно упали две пряди волос, руками он упирался о стол с картами. Молчание длилось не больше минуты, затем император ударил кулаком по столу так, что фигурки, подпрыгнув в воздухе, повалились все.

– Эта женщина никак не успокоится... – Тэнсей сел в кресло и задумчиво смотрел на Хонга. – И что я сделаю? Полезу в гарем, где правит Мисаки и моя мать, стану слабым в глазах совета. Совет боится меня и канцлера, но против отца Мисаки не пойдет, иначе завтра же мы потеряем армию и станем колонией Аркайо.

– Ваше величество, – Хонг поклонился, зная императора с тех пор, как ему было всего шесть лет. – Вам нужно время наедине, в спокойствии, и проблемы решать по мере их поступления. Я смею предложить пока что закрыть глаза на кровожадность вашей супруги, использовать ее отца, найти на него наконец компромат и казнить. Настроить его армию против него же.

– Ну, пока регентша этого подобия на короля не успокоится, о смерти Такамуры и речи быть не может.

Хонг поклонился, а в покои вошел евнух его матери, вдовствующей императрицы Мэйрин, с глубоким поклоном и словами, что матушка императора желает его видеть довольно срочно.

***

Тэнсей шагал по коридору без свиты, шаги его отдавались в тишине тяжелыми ударами. Он не спешил, уже заранее знал, что его ожидает в покоях матери, наоборот, каждое его движение было выверенным. Остановившись у покоев матери, стражи опустили головы и отворили двери настолько тихо, словно они сами открывались.

Вдовствующая императрица Мэйрин сидела у низкого стола, как обычно, с нечитаемыми эмоциями, но сейчас её лицо было искажено недовольством. В руках ее была длинная четка из темного нефрита, пальцы перебирали бусины с сухой, почти раздраженной поспешностью.

– Ты слышал? – ее голос был тих, но в нем звучала сталь и недовольство. – Еще одна наложница мертва. Сэйка. Низший ранг, якобы повесилась. Глупости, все в крови было, заколка в руке девочки погнулась. Но мы оба знаем, чья это рука.

Тэнсей сел напротив матери, взгляд его оставался безучастным. Он молча выслушивал, как одна тщеславная женщина очерняет другую тщеславную женщину.

– Мисаки уже совсем лишилась рассудка, – продолжала Мэйрин. – Ей мало титула, мало власти. Она как Куроами, тот изгнан из пантеона своим же братом, богом войны Цукаем, но эту заразу никто не собирается изгонять! Она уничтожает каждую, кто хоть на миг становится ближе к тебе. Каждую, кто могла бы родить ребенка... – голос императрицы-матери стал громче, переходя в крик. – Она убивает твой род, Тэнсей! Она убивает всю нашу династию!

Император в ответ снова ударил кулаком по столу и встал с такой резкостью, что перевернул столик. Остывший чай пролился на безупречное желтое кимоно. Мать испуганно смотрела на сына снизу вверх.

– Род умирает не от нее! – крикнул он в ответ, хотя для него повышать голос было редкостью. – Род умирает от того, что матерям интереснее интриги, нежели их дети!
– Тэнсей! – воскликнула мать, встала с пола, смотря на сына, словно он предатель. – Ты не смеешь...
– Думаешь? – он слегка наклонил голову влево, прищурив глаза, в которых вместо привычного равнодушия кипел гнев. – Когда я и Хина задыхались на севере в юртах, когда ее легкие рвало холодными ветрами, а у меня не было риса, который солдаты мне давали, ты, матушка, рядом не была. Ты считала чужие поклоны и победы, пока твоя дочь кашляла и задыхалась кровью!

Он сделал шаг ближе к матери, его тело слегка подрагивало. Старая привычка, когда тело не выдерживало эмоций.

– Ты обвиняешь Мисаки в бесплодии и зовешь ее позорным восьмым богом?! А ты лучше?! – он повысил голос. – Ты-то сама всю жизнь мечтала убить детей от наложницы отца. В твоем чреве никогда не было любви, ровно как и в ее.
– Это я дала тебе трон! – Мэйрин забыла о сдержанности, в ее глазах был почти чудовищный гнев. – Без моих интриг, без моих игр ты бы сгнил в ссылке, как нежеланный сын своего отца, только потому что ты из чрева законной жены, а не его шлюхи Рэйко, которая мечтала тебя уничтожить!
– Я сам себе сделал трон! – он прошипел матери почти в лицо. – Получить трон – одно, а удержать его – другое. Ты сделала это для себя, будь у тебя другой сын, ты бы забыла обо мне, как и о Хине забыла. Ты сделала это только чтобы не сдохнуть на севере вместе с нами. Я на троне, потому что пережил то, что убило бы любого другого сына моего отца. Я пережил холод, голод и материнское безразличие. Даже крестьянские дети имеют материнскую любовь в изобилии. Осуждая Мисаки, взгляни в зеркало, увидишь ее двойника.

– Мисаки проклята! – крикнула его мать. – Родила девочку и стала бесплодной. Не просто так ее чрево стало безжизненным. Не смей меня сравнивать с ней.
– Правда ли проклята? – Тэнсей усмехнулся. – А не по-твоему ли приказу в покои Мисаки после рождения Юны приносили благовония из Хиганы, вызывающие бесплодие?

Императрица-мать застыла в ужасе от того, что ее многолетнюю тайную войну раскрыл именно ее сын. Ее глаза испуганно, хаотично забегали, уже думая, кто мог бы рассказать правду, ведь посвященных в то, что из-за Мэйрин, супруга его сына стала монстром, знал избранный круг людей.

– Откуда...

Тэнсей ничего не ответил и перебил мать тем, что развернулся к ней спиной, направляясь к выходу из ее покоев. Мэйрин же рванулась взглядом за ним, на лице была ярость вместе со страхом. Она увидела в нем не только сына, но и человека, которого невозможно удержать.

– Ты презираешь меня? – ее голос сорвался, но материнской нежности или страха быть отвергнутой сыном не было. Скорее, страх быть отвергнутой императором, как и в ее юности.
– За то, что ты из Мисаки сделала монстра? Будь она матерью сына, возможно, здесь не было бы столько крови. Я лишь не понимаю, как ты, будучи женщиной, видела, как она рыдала из-за того, что ее отец избил ее за то, что она родила дочь. Будучи женщиной, женой императора, ты должна была ее понимать, а не уничтожать. – он не повернулся к матери. – Но сейчас вы обе одинаковые. Тебя отличает лишь змеиная натура, действовать, пока никто не ждет. Но любить мне тебя не за что.

Император вышел, оставив за спиной тишину и полыхающую от гнева мать. Лишь сделав шаг за порог, он развернулся.

– Мне... империи важна поддержка клана Мисаки. Если ты мне помешаешь, если сделаешь как-то так, что ее отец поднимет армию, я напомню тебе, где жены императоров находятся после их смерти.

Мэйрин осталась одна, четки ее разлетелись по полу, бусины катились в темноту, как все сломанные судьбы из-за желания выжить и жить хорошо. Она стиснула зубы, прокусив щеку, дабы скрыть слезы, как делала в юности, когда ее муж назначил наследным принцем не Тэнсея, а первенца от его наложницы-фаворитки, с которой у Мэйрин всю жизнь была война. Она не позволила себе думать, что она – мать, что ее дочь в нескольких комнатах далее нуждается в матери, а не в партнере по интригам.

– Если не любишь меня, сын... – прошептала она в пустоту. – Я заставлю тебя помнить, кто дал тебе власть.

*** 

Тяжелая дверь павильона императрицы-матери закрылась за императором с глухим стуком. Внутри осталась его мать, бледная от ярости. В коридорах царила глубокая ночь. Свечи гасли одной за другой из-за искусственного ветра, который он создавал своим быстрым шагом. Он шел быстро, все еще охваченный гневом, который годами пытался приручить, но его плечи все равно были прямые, напряженные, словно у воина, который не сложил меч.

Выйдя на улицу, он вдохнул ночной воздух, подняв взгляд в небо, смотря, как снежинки падают ему на лицо. Тишину прорезал голос, женский, мягкий, тихий и так знакомо ему усталый.

– Дыши вместе со мной...

Тэнсей остановился, а взгляд его, словно орлиный, скользнул в сторону сада. Лунные фонари горели там мягко, белым светом. Он пошел на голос, и сад открылся перед ним во всей красе. Он увидел, как на каменной скамье у пруда сидели две фигуры, и одна ему абсолютно знакома – его сестра. Белое кимоно Хины, как сияние луны, было испачкано пятнами крови. Она держала рядом худую девушку, прижимая ее к себе, будто оберегая от тьмы. Девушка в лохмотьях дрожала, глаза были красные от слез, волосы запутанные, а на руках засыхала чужая кровь.

Он с трудом, но вспомнил эту девушку. Та самая служанка Мисаки, которая не заплакала, даже когда ее избивали, слишком грациозна для служанки. Имени он ее не знал, а если и знал, то не трудился запомнить. Ее лицо, бледное, испуганное, поднялось навстречу его взгляду, и на миг, даже для него самого, время застыло. На него не боялись поднять взгляд. Не смотрели как на божество. Но это было лишь мгновение, между ними не прозвучало ни слова.

Тэнсей смотрел на Саюри, пока ее продолжала держать Хина за руку. Он смотрел слишком пристально, не как на служанку, не как на тень в коридоре. В его взгляде что-то изменилось, и он не мог понять, что.

Саюри задержала дыхание, не могла отвести взгляд, ненавидела себя за то, что он был близко, его семья была близко, она могла перерезать им глотки и умереть с честью выполненного долга. В момент, когда Хина заговорила, Саюри снова посмотрела на принцессу, а когда обернулась обратно к вратам, императора уже не было. 

Эта ночь замкнула круг, и смерть, ссора и утешение сошлись в этом мгновении.