Глава 2
Раз в десять сезонов – танец теней под звёздами.
Молчит император.
Почему ночь? Император разве не считается божеством, а божество разве не есть свет?
Саюри не могла выбросить эти мысли из головы. Этой благородной, честной женщине было омерзительно достигать вершин через постель. Ублажать мужчин, чтобы потом ублажить себя – осквернение богов, которые дали женщинам их красоту, их обаяние, нежность и способность отчаянно любить. Она обещала наставнице, что не отдаст свое тело, называя себя гейшей. Как бы судьба ни противилась, Саюри считала себя гейшей. Пусть даже гейшей в обносках прошлой служанки, которая умерла от легочной болезни прошлой зимой.
Смотря на шествие с высоко поднятыми знаменами черно-золотого цвета, на которых нефритовый дракон обвивал распустившийся локон, она думала, что людей было столько, сколько Саюри за всю жизнь не видела. Однако она увидела высокого мужчину, на голове которого возвышалась корона, черная, как ночь перед концом света – без единой звезды. Император. Это было уж слишком очевидно. Корона ее короля была золотая, яркая настолько, что, как говорила наставница Азуми, затмевала солнце; от этого черная корона и стала причиной удивления и любопытства.
— Эй, не витай в облаках, — с мягкой серьезностью сказала дама Хван. — Держи, приоденься. Сёгун приказал всем выглядеть безупречно.
— Благодарю, госпожа, — Саюри поклонилась и стала скованно, из-за боли в теле, переодеваться. Придворная дама сразу же стала помогать девушке. Саюри тоскливо усмехнулась. — Боюсь, госпожа, мое лицо нарушит приказ сёгуна.
— Брось, — мягко сказала Хван, своими слегка морщинистыми пальцами помогая элегантно завязать пояс. — Если с дерева сорвать лепесток, оно не опустеет, но более того, продолжит цвести и раз в год давать плоды, девочка.
— Госпожа Хван... — Саюри не выдержала и пятиминутного молчания, сказав тихо. — Почему такое шествие ночью? На моей родине все визиты короля были тайными, если они происходили ночью.
Госпожа Хван понимающе улыбнулась и посадила Саюри на пол, мягко расчесывая ее длинные черные волосы. Саюри не смогла сдержать тоскующую улыбку от прикосновений Хван, словно мать, та ухаживала за дочерью.
— Дорогая, это не просто визит императора. Сегодня великий праздник, — собирая волосы девушки в незамысловатую прическу, продолжила Хван. — Сегодня ночь «Небесных Корней», мы празднуем его раз в десять лет в полночь. На этот праздник император должен явиться лично.
— Почему именно полночь? — Саюри любопытно повернула голову через плечо.
— Не верти головой, глупая! — проворчала Хван. — Полночь, милочка, в нашей культуре означает границу миров: мы называем это «Час Безымянного ветра» — время, когда граница между миром живых и миром богов истончается. Только раз в десятилетие, в это время, боги слышат нас. Нашу музыку, стихи, танцы и молитвы во всей их чистоте, не искаженные грехами и дневным шумом. В эту ночь император — дитя неба. Поговаривают еще, что первый император царствующей династии победил в долгой, кровопролитной войне именно здесь, и раз в десять лет он приезжал сюда, чтобы поклониться небесным корням. А на месте, куда он воткнул свой меч, сейчас алтарь. Император совершает обряд, а затем, если боги довольны своим дитем, то идет дождь.
— А если нет? — Саюри повернулась к госпоже, призывая оставить ее волосы в покое, с издевательской улыбкой. — Император становится негодным для природы?
— Ну и дура ты, Саюри, — Хван тихо посмеялась, пытаясь поправить пудру на лице Саюри, чтобы скрыть синяки. — Если нет, то стоит ждать беды. Однако на моем веку всегда был дождь.
— У нынешнего императора тоже всегда дождь шел? — спросила Саюри.
— Я же говорила, что ему двадцать четыре года, куриная твоя голова! — закатила глаза придворная дама. — Он был раньше здесь как принц, а потом как наследный принц.
— Это разве не один и тот же статус? — любознательно нахмурилась девушка.
— Нет, наш император был вторым сыном своего отца. Сегодня его первое возложение в храме как императора. Хочешь пойти со мной, лиса любознательная?
— А можно? — слегка оживилась она. В конце концов, это куда лучше, чем вспоминать прошлую ночь.
— Служанкам запрещено, но ты просто стой рядом со мной, — придворная дама мягко улыбнулась Саюри с материнским теплом. — Все, теперь ты опять красавица.
Хван встала, поддерживая поясницу, ворчливо кряхтя, но нашла в себе силы протянуть руку Саюри, желая ей лишь забыть то, о чем не забывается. Саюри прижалась к грациозной даме, идя позади нее.
Они подошли к ущелью между горной рекой и озером, где Саюри увидела врезанный в каменное ущелье храм. Вокруг входа в храм, у главных высоких ворот, собрались около сотни человек. Впереди стояли высокопоставленные чиновники, генералы и сам сёгун. Увидев этих мужчин, Саюри невольно задрожала, но Хван крепко сжала ее руку, словно вытаскивая ее из озера страха, и спрятала за своей спиной, встав позади сёгуна. Саюри не покидало ощущение, что она свидетель чего-то, что не поддается человеческому мышлению.
Храмовые ворота раскрылись бесшумно, и из тени вышли семеро жрецов в белых одеяниях, с закрытыми лицами, неся в руках чаши с маслом, одна за другой, пока чаш не стало ровно семьдесят, расставленные вдоль тропы от водоема до алтаря. Все молчали, наблюдая с искренними улыбками. Зажглась первая чаша, и все опустились на колени, склонив головы. Саюри не понимала, что происходит. Она могла бы испортить весь праздник, если бы госпожа Хван не потянула ее за собой, храня молчание. Огонь стал переходить от чаши к чаше, пока все ущелье не озарилось теплым, мягким светом. Из храма вышли четырнадцать жриц, волосы их были распущены, одеяния полупрозрачны, походка грациозна. Они не пели песню — они свистели. Каждая своей нотой. Их свист обволакивал, как ветер. Не было ни одного песенного мотива, но храм был полон звуков. Это было дыхание империи.
Стоило свисту прекратиться, как Саюри ощутила, что ее тянут за руку. Она удивленно смотрела на придворную даму, а подняв голову, поняла: они на коленях расчищают дорогу императору. Он шел медленно, словно каждый его шаг был выверен. Корона издавала звон, еле слышимый для человеческого уха. Саюри получила звонкий подзатыльник от своей новой наставницы в лице госпожи Хван и опустила голову. Но Саюри успела рассмотреть его лицо. Госпожа Хван действительно не солгала — он был необычайно красив. Высокий, по сравнению с другими мужчинами, крепкого телосложения. Его взгляд был направлен вперед, слишком стеклянный, слишком безжизненный. Глаза черные, как его душа, по мнению Саюри. Разрез глаз, напоминающий лисий либо кошачий.
Его присутствие огласили жрецы и жрицы, громко крича: «Его величество. Император Тэнсей!». Словно они взывали к небесам посмотреть на их дитя. После этих слов все подняли туловища, но продолжали сидеть на коленях. Тогда Саюри увидела впереди сёгуна, позади императора — лишь двух человек. Юная женщина с высокой прической, курносая, да еще и нос задирала выше, грациозно выпячивая грудь вперед, в красно-золотых одеяниях, в массивной короне, а рядом с ней девочка семи лет в фиолетовом кимоно, с элегантно собранными волосами, скрепленными шпильками в виде лотоса. Императрица и их ребенок.
После крика жрецов снова наступила абсолютная тишина, и из храма вышла босая женщина необыкновенной красоты. Саюри по походке, движению рук поняла — это очень опытная гейша, возможно, владелица собственного окия. На ней не было привычных гейшам украшений: ни веера, ни белил. Белое кимоно, в котором благородные женщины ложились спать, слишком тонкое, слишком легкое для холодной весенней ночи. Волосы распущены, и ветер ласкал их, пока она стояла с закрытыми глазами, а с рук свисали синие шелковые ленты. Долгое время гейша просто стояла, словно звала не зрителей, а дыхание богов. Ветер усилился, ее правая ладонь медленно поднялась, скользя по воде, а пальцы медленно сомкнулись, словно она поймала то, что обычному смертному недостойно видеть. Танец ее был долгий, не привычный для грациозных гейш. Не было поклона: женщина потянула руки к нему, и ветер усилился. Люди начали улыбаться и шептать друг другу на ухо.
— Что вообще произошло? — Саюри прошептала на ухо госпоже Хван.
— Жрицы и жрецы выбирают гейшу, которая, оставляя земное, вызывает шепот богов, — с улыбкой прошептала Хван. — Ветер поднялся. Боги услышали.
Гейша тихо ушла, словно ее там никогда и не было, и император сделал следующие шаги. Зайдя на территорию монастыря, жрецы собирались закрыть ворота, но им помешала женщина в красном одеянии, собиравшаяся зайти следом.
— Ваше величество, нельзя! — испуганно сказал жрец. — Это делает лишь император!
— Я императрица и стою подле мужа! — возмущенно крикнула женщина. — Ты обязан меня пропустить.
— Ваше величество, это запрещено! Вы из другого дома по рождению! — встрял в разговор другой жрец.
— Я родила императору первенца! Я подарила жизнь династии моего мужа! — императрица сделала шаг вперед.
Вдруг раздался леденящий, но слишком бархатный, плавный голос. Голос императора. Он не удостоил жену вниманием, чтобы развернуться, лишь повернул голову через плечо.
— Мисаки, — слишком уж холодно он говорит по отношению к своей жене. — Спустись с этой горы сейчас же.
— Но! — она не успела договорить.
— Сейчас же, — император пошел в храм, а за ним — главный жрец.
Императрица молча стояла, пытаясь набрать воздуха в легкие. Император прилюдно унизил ее. Не отчитал наедине, как делают все супруги, а при сотне людей разных классов велел ей вовсе покинуть празднование. Многие посчитали это суровым наказанием, но никто не осмелился сказать и слова.
Император вошел в храм, не предназначенный для большого количества людей. Тэнсей шел к алтарю, где когда-то, по легенде, его предок возложил окровавленный меч, прекратив многовековую войну между тремя провинциями и создав одно централизованное государство.
— Ваше величество, — нарушил тишину жрец, до того как Тэнсей взял с алтаря лепесток лотоса. — Вы должны этот лепесток...
— Я не просил совета, — Тэнсей взял лепесток, не обращая внимания на жреца. — Я знаю, что нужно делать.
Император приложил лотос к священному месту, сел на колени, глубже поклонился, лбом касаясь холодной плиты, шепча молитвы благодарности небесному пантеону, а после поджог лепесток. Огонь был слишком высокий, дымил черным цветом. На его лице появилась еле заметная улыбка — значит, он все сделал правильно. Тэнсей снова поклонился и, сделав один шаг за порог храма, услышал, как небо разразил гром, словно рычание дракона, ставшего знаменем его династии. За считанные секунды после грома на землю спустился очень сильный дождь. Тэнсей умылся дождевой водой, и люди у ворот закричали во все горло от счастья. Небеса одобрили императора. Будет урожай, не будет засухи. Настанут счастливые времена в это несчастливое время.
Всех ждало празднование во дворце сёгуна, и никто не смел менять насквозь промокшую одежду. Саюри поставили разносить чай в восточном крыле дворца, где слуга более высокого ранга лично будет разливать чай, и все были готовы убить друг друга, лишь бы подать чай императору. В конце концов, глупо осуждать девушек за желание стать принцессой из древних сказаний.
Саюри стояла на улице, прижимая к груди очередной поднос с чаем. Она пыталась найти в себе силы войти, увидеть сёгуна, его генерала. Ветка цветущего дерева нависала над ней, касаясь плеча, будто пытаясь утешить, но Саюри не чувствовала ничего. Она не чувствовала ни утешения, ни превозносимой красоты. В горле застрял вкус пыли, в животе тревога и стыд, что провоцировали рвоту.
— Саюри, — раздался мягкий голос, в котором девушка распознала голос госпожи Хван. — повозка едет, пока крутятся колеса. Если колеса остановятся, повозка разобьется.
— Что? — переспросила девушка, не до конца избавившаяся от морока. — Что вы сказали, госпожа?
— Говорю, чай иди подавай, его не просто так готовили, — госпожа Хван обошла Саюри, дабы никто из служанок не видел ее благосклонности.
Девушка исполнила приказ, данный ей неназванной наставницей. Она с изяществом, обученным в окия, раздала всем чай, пока другие слуги подавали с многозначными улыбками. На сцене танцевали гейши в светлом шелке, а Саюри, стоя у стены, смотрела на них, словно она была в трауре. Если бы не эта империя, она бы танцевала также, была бы такая же свободная. Вместо шелка на ней было скромное, тускло-зеленое кимоно, которое носили все служанки низшего ранга, которое точно, как выстрел стрелы, напоминало ей о ее происхождении.
— Смотри, эта служанка слишком изящна для рабыни, — прошептала гейша своей подруге.
— Не знаю, — другая гейша повернулась, оценивающим взглядом окинув Саюри. — деревенщина или бывшая гулящая из Саран.
Раньше Саюри не стерпела бы оскорблений. Ответила бы, несмотря на суровое наказание, но она ничего не сказала на этот раз. Не покраснела, даже не возмутившись. Она никогда бы не подумала, что слова наставницы Азуми, заменившей ей мать, так помогут ей в выживании. Все новые оскорбления девушка пропускала мимо ушей, повторяя шепотом, в какой-то степени, роковые слова: «Молчи, когда за спиной шепчут змеи».
Священная ночь продолжалась, наполненная искусством, звонком фарфора, ароматом лотоса, счастливыми поздравлениями. Саюри продолжала бегать по залу, раздавая чай; иногда жены чиновников с улыбкой клали ей бронзовые рё в кармашки, желая ей благополучной весны. Руки от постоянной неподвижности с подносами затекали и дрожали; она подумывала уже ненадолго выйти, хотя бы кисти размять, но к ней подошла госпожа Хван и сказала:
— Саюри, принеси чай для императрицы, — сказала она, но, увидев испуганный взгляд Саюри, Хван шепотом добавила. — Не бойся, просто иди. Как боец в битву.
Саюри глубоко вздохнула, поймала себя на мысли, что проще генералам, которые ее насиловали, чай подавать, нежели императорской семье. Тем, из-за кого ее народ – лишь грязные рабы. Думая убежать, в мыслях раздался голос покойной Рико: «Идти навстречу страху – маленькая, но победа». И с грузом на душе она подошла к императорскому столу.
Императрица звонко смеялась, разговаривая с супругой сёгуна. Император молчал, облокотив голову на руку, другой рукой постукивая по трону указательным пальцем, не сводя взгляд с сёгуна, словно видя что-то, чего не мог доказать. Саюри отдала поднос служанке, и та приказала ей уйти, подавая чай принцессе. Чай был из редкого сорта – листья из северной провинции, настоянные на лепестках ночного лотоса. Запах мягкий, почти незаметный. Служанка добавила в напитки крохотные капли масла из корня каэки, который раскрывал вкус и усиливал аромат, однако чувствительная к запахам Саюри, которая годами училась разбирать запах любого чая, поняла, что чашка пахла иначе.
Подтверждения ее догадок усилились, стоило ей забрать поднос обратно. Среди привычных тонких нот вдруг появился другой оттенок, не характерный этому сорту. Оттенок был пряный, терпкий, как сушенный инжир, но с необъяснимой металлической горечью в основе. Для других людей этот запах не бил в нос, не душил, едва ли ощущался. Саюри застыла в осознании того, что она прекрасно знала, что это за запах.
В ее детстве ее бабушка-знахарка использовала эту траву только в крайнем случае, когда было очевидно, что очередной болеющий — ничто иное, чем живой труп. Эта трава называлась хэйму. Старшее поколение говорили, что эта трава отвязывает душу от тела. Бабушка заваривала эту траву в случаях, когда приходилось прерывать беременность или же облегчать уход из этого мира умирающим. Саюри вспомнила, словно вчера, как ее бабушка запрещала подходить к этим травам, потому что у детей запаренная хэйму могла вызвать остановку дыхания даже от вдоха этой настойки.
Паника охватила разум Саюри, но лицо оставалось неподвижным, пока она думала, что делать: с одной стороны — это ребенок человека, из-за которого она здесь, в рабстве. Но с другой стороны — это ребенок. Ребенок, который не понимает всех грехов своих предков.
Маленькая ладонь, пухленькая, с длинными рукавами фиолетового кимоно. Ладонь, принадлежащая дочери и единственному ребенку императора, уже поднесла чашку к губам. Саюри перестала думать о последствиях, она выбила чашку из рук принцессы. Жидкость разлилась по полу, капнув на рукава императрицы Мисаки. Принцесса в панике закричала и инстинктивно прижалась к отцу, стражники вскочили, положив руки на рукояти мечей, а два воина в черных масках схватили Саюри, вывернув ей руки на спину и вдавив ее на колени.
— Она напала! — воскликнула одна из служанок, которая хотела выслужиться.
— Она пыталась убить принцессу Юну! — вторила другая.
— Убийца!
— Что еще ожидать от саранки? В их королевстве одни крысы.
Жестокие обвинения резали слух Саюри. Мисаки ударила ее по лицу очень звонким ударом. Осуждающие взгляды. Она видела их везде, даже взгляд равнодушного императора. Императрица приказала увести ее и казнить на рассвете.
— Стойте! — крикнула Саюри, перекрывая бурные осуждения. Она рванулась вперед, несмотря на крепкую хватку. — В чаше яд! Там трава хэйму! Я почувствовала запах, когда принцесса поднесла чашу к губам. Ес-ес-если бы принцесса это выпила, она была бы мертва!
В зале наступила мертвая тишина. Император встал с трона, подбирая чашу с пола, и протянул ее своему евнуху, сказав строго, с кошачьим прищуром:
— Что думаешь, Хонг? — его стальной голос давил на уши каждого в этом зале. — Служанка права? — Его глаза были анализирующими.
Саюри ощутила, как в ушах поднялся противный звон. Император назвал ее просто служанкой — не шлюхой, не дрянью, не крысой из Сарана. Он просто назвал ее положение так же, как называл положение любого другого человека.
Евнух императора взял чашу и приблизил к лицу, вдохнув запах медленно. Он кивнул и сказал тихо, словно тень, шепча на ухо императора:
— Трава хэйму, — произнес он. — Сильная доза. В теплом чае выделяет пар, способный убить крепких солдат.
Тэнсей взял чашу обратно и подошел к служанке, которая лично подавала чай, и протянул ей чашу.
— Отравлен весь чайник или чаша? — снова раздался его пугающе равномерный голос.
— Ваше императорское величество! — она поклонилась и билась лбом о пол. — Я не знаю! Я также удивлена, как и все.
— Пей, — Тэнсей сказал спокойно, так, словно предлагал очередной напиток.
— Ваше величество! — зарыдала девушка. — Клянусь! Это не моих рук дело! Я не знаю!
Но Тэнсей не стал ее выслушивать, лишь щелкнул пальцами, и войны опустили Саюри и насильно влили в рот другой служанке чай. Девушка схватилась за шею и упала замертво, не прожив и полноценной минуты. Все ахнули от ужаса происходящего, лишь император и его евнух были спокойны.
— Даже если она невиновна, это будет уроком для тех, — он сел обратно на трон. — кто решится еще раз посягнуть на жизнь императорской семьи.
Снова наступила до слез пугающая тишина. Принцессу Юну увели ее служанки, чтобы успокоить ребенка. Саюри все еще сидела на коленях, с опущенной головой. Увидев, что они сделали с, возможно, невинной служанкой, даже не разобравшись, Саюри не ожидала благодарности или милости от этой жестокой семьи. Никто не рисковал шевелиться, даже скрип половиц затих в ожидании худшего.
Императрица Мисаки поднялась. Медленно, плавно, как птица, что неожиданно решила взлететь. Женщина подошла к Саюри, смотря на нее надменно, схватив ее за щеки, вглядываясь в ее глаза.
— Кто ты? Откуда так хорошо разбираешься в ядовитых травах? — голос Мисаки был громкий, сочился превосходством.
— Я из деревни Нагисэ. Северная провинция Саран, — Саюри подняла бесстрашный взгляд. Глаза ее были чистыми — ни мольбы, ни гордости. — Моя бабушка была знахаркой. Когда люди были почти покойниками, бабушка делала настой из этой травы. Я узнала по запаху.
Императрица долго молчала, кружа вокруг Саюри, приказав солдатам отпустить ее. Смотрела долго, словно в мыслях играла в очередную стратегию, поставив себе самой вопрос: «Нужна ли эта девка мне?».
— Соберите ее и оденьте нормально, — наконец раздался ее звонкий, требовательный голос. — В столицу. С этого дня — она будет в золотом дворце. Я решу, кем именно она будет.
Солдаты снова ее схватили, но она не дрогнула, даже когда повели грубо прочь. Но прежде чем выйти, она повернула голову через плечо. Бросила последний взгляд на императора.
Тэнсей так и не взглянул в ее сторону, ни единого раза. Для него ее словно не было вовсе, а вся ситуация была обыденностью.