4.
Я вышла из казино, сжимая в пальцах зажжённую сигарету. Тусклый свет неоновых вывесок отражался на её ярко-красной оболочке, когда я потянулась, сделав долгий, остро жгучий вдох. Ночной воздух Лас-Вегаса был тяжёлым, напоённым гарью, примесью дешёвых духов и разочарованиями, которые люди не успели бы переварить, оставляя их на полу, между столами, среди хриплых голосов и глухих ударов барабанов в автоматах. В этом воздухе всё становилось слишком явным. Каждое движение, каждый взгляд. Даже то, что, возможно, никто не хотел бы замечать.
Я огляделась. Позади меня оставались люди — темные фигуры, стоящие в углах, скрытые за стеклянными перегородками, в фойе с бархатными коврами. Их взгляды были холодными, их плечи напряжёнными. Легкие разговоры, потом тишина. И всё это — под поверхностью улыбок, которые были настолько натянутыми, что казались почти частью игры. Я видела, как они искоса смотрели на меня, как в них скользнула тень. Они думали, что я не замечаю их настроений, но я чувствовала каждую волну их недовольства, их ожидания. Они не имели ни малейшего сомнения в том, что однажды найдут момент. Момент, когда меня можно будет устранить.
Момент, когда я потеряю свой контроль. Момент, когда я буду уязвимой.
Я могла бы поехать домой. Должна была. Это был логичный шаг — возвращение в мир, где я правлю, где все знают, кто я, и что от меня ждать. Но я не двигалась туда. Дом — это больше не было тем местом, где я могла бы быть собой. Там всё было слишком живым. В нём не было тени. Там всегда было движение, всегда был шум — шаги, звон ключей, звонки на телефон. Там меня всегда кто-то ждал. Там был всегда кто-то, кто искал мой взгляд, кто ждал, когда я скажу, что делать. Там люди ходят вокруг меня, словно в клетке, ожидая разрешения, как будто бы я — их шанс. Все они хотят чего-то от меня.
Многие хотят чего-то больше, чем я готова отдать.
Мне не хотелось ни слушать отчёты, ни проверять поставки, ни раздавать приказы. Я устала. Устала от всех этих лиц, устала от голосов, говорящих, как я должна действовать. Устала от того, что не могу быть одна, когда мне этого хочется.
Я села за руль. Включила двигатель и вывела машину на дорогу, заставив колёса заскользить по асфальту, но мой взгляд не держался на горизонте. Внутри была тягостная пустота, которую я пыталась заполнить действиями. Вместо того чтобы поехать в свой особняк, я резко свернула в сторону старого мотеля.
Мотель. Я всегда возвращалась сюда, когда мне нужно было спрятаться. В этом месте я могла быть просто собой. Здесь не спрашивали, почему я пришла, почему одна, и зачем мне сидеть в тишине, глядя в окно с бутылкой в руке. Здесь не было никаких глаз, следящих за каждым моим шагом. Здесь было тихо. И странно спокойно.
Я припарковалась на старом, уже потрескавшемся асфальте, заглушила мотор, и несколько минут просто сидела в машине. Ветер брался за моё лицо, но не успевал прогнать мысли. В голове всё ещё крутилась от слов Моретти, Валентино, Чена. Они были уверены. Их презрение было прозрачным, как стекло. Они не просто презирали меня — они уже видели меня мёртвой. Все они уже обдумывали, как и когда сделать свой шаг.
Наконец, я вышла из машины, натянула на плечи тёмный пиджак, который скрывал мои руки, и шагнула в сторону администраторской стойки. На стойке не было ни одного взгляда, который бы заставил меня почувствовать себя неудобно. Я брошу деньги, заберу ключ и уйду. Никто не задал мне ни одного вопроса. Здесь это не имеет значения.
Когда я вошла в номер, запах сырости, старой плесени и затхлости наполнил мои лёгкие. Это было не важно. Я подошла к кровати, села на её край и закурила сигарету, пытаясь хоть на мгновение избавиться от мыслей, которые беспокойно копошились в голове. Я могла бы отпустить всё. Но нет. Я смотрела в темноту номера, и понимала, что эти мысли не уйдут так легко.
И вдруг — звук.
Тихий, еле уловимый, словно дыхание сквозняка в щели, он разрезал мгновенную тишину. Я почувствовала, как мурашки пробежали по коже, и невольно вздрогнула.
Звук был таким слабым, что его можно было бы списать на игру воображения, на шум старых труб или едва слышимый стук дождевых капель. Но я его услышала.
Где-то в далёком углу комнаты, в полутьме, мелькнула тень. Шорох прошёлся по воздуху, словно мягкий, почти неслышимый вздох. Это был не отчетливый звук, а нежное, томное эхо чьего-то присутствия.
Будто шаг, осторожный и неуверенный, или лёгкий скрип деревянных досок под чужим весом, он проник в каждую клеточку моего сознания. В ту же секунду мое сердце ускорилось, словно пытаясь предупредить меня о чём-то недобром.
В комнате было темно, только мутный жёлтый свет одинокой лампы бросал бледное пятно на стол, создавая иллюзию тихой уединённости. Всё вокруг казалось чужим, отдалённым, нереальным, как будто я попала в сон, где границы между явью и вымыслом стирались.
Я медленно поднялась, босые ступни ощутили холодный пол, и в груди нарастало вязкое, липкое беспокойство. Оно ползло по венам, напоминая о том, что я не одна в этой комнате.
Я прислушалась.
Тишина ответила мне молчанием, но ощущение, что за мной наблюдают, не покидало меня. Оно было неуловимым, словно шёпот, оставшийся после прошедшего кошмара, отголосок чего-то зловещего, что всегда прячется в тени.
Я шагнула к двери, медленно, бесшумно, словно боясь нарушить тонкую грань между безопасностью и угрозой. Наклонилась и выглянула в глазок. Передо мной была пустота — коридор, погружённый в полумрак, и только мерцающий свет фонаря на конце, как будто бы призывая меня не приближаться.
Я прижалась лицом к холодной двери, пальцы дрожали, и я пыталась уловить хоть малейшие звуки — может, ещё один шаг, может, какой-то тихий скрип. Но за все это время звуков не последовало. Тишина казалась абсолютной, безмолвной, словно сама комната решилась хранить свои тайны.
Но я знала — кто-то был здесь. Эта неясная уверенность, как ледяное прикосновение, не давала мне покоя. Она проникала в самую душу, заставляя сердце сжиматься от страха.
Я оторвалась от двери и отошла подальше, пытаясь собраться, пытаясь объяснить себе, что, возможно, это всего лишь игра усталости или алкоголь, что жёг мне горло раньше. Может, моя голова переполнена мыслями, и воображение играет со мной злую шутку.
Но страх оставался. Он цеплялся за меня, не желая отпускать. И хотя звука больше не было, его эхо продолжало звучать в моей душе, тихо напоминая, что в этой темноте я не одна, что кто-то или что-то всё ещё наблюдает за каждым моим движением.
Я вернулась к кровати, села, словно пытаясь унять дрожь, обволакивающую меня с головы до ног. Дрожащими руками я достала из сумки пистолет и аккуратно положила его рядом, как некий талисман, напоминая себе о том, что в этом хаосе я всё ещё владею хоть какой-то властью над своей жизнью. Над пистолетом лежали бумаги и карты, тщательно разложенные, словно части огромного пазла, который мне предстояло сложить. Мне нужно было работать. Мне нужно было думать.
Но в голове крутились они. Те, кого я убила.
Я никогда не считала их. Зачем? Числа пугают. Числа превращают тебя в палача, для которого жизнь — это просто статистика, холодные цифры на бумаге. Проще не знать, проще не думать. Но лица... лица не поддаются логике.
Они приходили ко мне во сне. Сначала мелькали из-за угла, потом — прямо перед глазами. Лица, которые стояли в темноте, смотрели из теней, мелькали в отражениях на стекле, где их не должно было быть. Они не уходили. Они навязчиво преследовали меня, как неотступные призраки прошлого.
Первый...
Это был совсем мальчишка, лет семнадцать, не больше. Его лицо было узким, ещё не огрубевшим, а глаза — слишком живыми, наполненными юношеской надеждой. В ту роковую секунду, когда лезвие вспороло его горло, в его глазах вспыхнула паника, не успевшая превратиться в осознание. Он не сразу понял, что происходит, не осознал ужасающей реальности. В отчаянии он взялся за рану, как будто мог что-то исправить, прижал ладони к кровавому разрезу, пытаясь остановить неизбежное.
— Пожалуйста... — выдохнул он, но его слова утонули в пузырящейся крови, не сумев достичь ушей, не сумев донести мольбы.
Я стояла, немо наблюдая, как жизнь вытекала из него. С каждым мгновением его глаза теряли блеск, паника сменялась пустотой, которая проникала в самую глубину его души.
Затем пришло воспоминание о женщине.
Она кричала, умоляла, просила. Я помню, как она цеплялась за рукав своей одежды, ногтями впиваясь в тонкую ткань, словно пытаясь удержать остатки надежды. Слёзы текли по её лицу, смешиваясь с потом и страхом, а судорожно сжатые пальцы выдавали безутешное отчаяние.
— Не меня, — шептала она, голос её дрожал, — Его. Только не его...
Её слова были разбиты на кусочки, потерянные в бездне боли.
И рядом с ней стоял её сын.
Кто он был для меня? Никто. Мальчик лет десяти, с большими, чёрными глазами, полными невинного удивления, смотрел на меня без страха, без понимания, словно пытался уловить смысл всего происходящего. Но страх матери, голос отчаяния, всё ещё звучал в её крике, когда я спустила курок.
В ту же секунду я зажмурилась и стиснула зубы, пытаясь подавить бурю воспоминаний, лишить их силы.
— Нет. Не думай. Не сейчас. — проговорила я тихо, будто отдавая приказ самому себе, пытаясь заглушить жуткие образы.
Я выдохнула, тяжёлым, почти беззвучным выдохом, и потёрла лицо, стараясь стряхнуть образы, отодвинуть их в самое дальнее место моего сознания, заставить их замолчать. Но они не уходили. Они все ещё преследовали меня, не желая отпускать.
Мне нужно было сосредоточиться. Мне нужно было думать о другом, но в каждой детали моего разума всё ещё звучали отголоски тех, кого я убила. И как бы я ни пыталась выбраться из этого лабиринта воспоминаний, они продолжали плотно обвивать меня, заставляя сердце биться быстрее и оставляя после себя холодное чувство вины и отчаяния.
Я попыталась склониться над картами, прижимая к себе расплывшиеся чернила и смятые линии маршрутов, как будто каждая строка должна была составить единый, логичный план. Но пальцы сжимали края бумаги так крепко, что те сминались, сгибаясь под давлением, а маршруты, связи, логистика – всё должно было складываться в ясную картину, но линии путались, накладывались друг на друга, превращаясь в хаос, где цифры расплывались перед глазами, как растворяющиеся в воде символы судьбы.
Я стиснула зубы, проводя рукой по столу, отталкивая в сторону исписанные листы, пытаясь сосредоточиться, но концентрация ускользала, а мысли расползались, как ртуть, безжалостно стекающая по каждому выступающему краю моего сознания. Руки дрожали – едва заметное подрагивание, словно тело интуитивно знало то, что я пыталась отрицать, предчувствуя наступление неизбежного. Паника поднималась из глубины, пробиралась сквозь кости, сдавливала горло и заставляла сердце биться учащённо, словно предупреждая о чём-то страшном.
«Нет», – шептала я себе, но внутреннее сопротивление не покидало меня. Отчаяние нарастало, и я потянулась к бутылке, мои пальцы сомкнулись на прохладном стекле, пытаясь найти хоть каплю утешения. Крышка не поддавалась так, как хотелось бы, и я вынуждена была сдёрнуть её зубами, чувствуя, как металл щиплет губы. Я громко выдохнула сквозь сжатые зубы и сделала глоток.
Алкоголь обжёг горло, пронёсся по пищеводу, словно тяжёлый огонь, распаляющий всё на своём пути. Он был дешёвым, прогорклым, с привкусом разбитых надежд и старых воспоминаний, что всплывали в самый неподходящий момент. Меня передёрнуло от резкого жжения, которое пробегало по всему телу, словно напоминание о том, что боль – это тоже жизнь.
Но я не остановилась. Сделав ещё один глоток, я позволила себе забыть хоть на миг – плевать на всё, на невозможность сосредоточиться, на хаос мыслей и мрачные образы, что не давали покоя. Это был мой способ сопротивляться, мой способ показать, что я всё ещё держусь, даже если мир вокруг распадается на куски.
Но в следующую секунду бутылка выскользнула из ослабевших пальцев, ударилась о край стола, сделала глухой, тяжёлый поворот — и виски хлынул из горлышка, расплёскиваясь по картам, записям, договорам, которые я разложила перед собой.
— Чёрт!
Я вскочила так резко, что стул скрипнул и едва не опрокинулся назад. Бумаги мгновенно напитались алкоголем, тонкие линии карт смазались, жирные чернила растеклись мутными пятнами, превращая важные пометки в бессмысленные разводы.
Я метнулась к столу, схватила первый попавшийся лист, но тот уже был испорчен — когда я развернула его, с него стекали капли.
— Чёрт, чёрт, чёрт!
Грудь сдавило злостью. Я скомкала мокрый лист, сжала так сильно, что ногти вонзились в кожу. Бумага шуршала под пальцами, словно издевалась.
Рывок — и он полетел в стену, ударился, сполз вниз, оставляя тёмное пятно.
Я смотрела на стол, на этот беспорядок, на размокшие карты и контракты. Рука сжимала горлышко бутылки, пальцы побелели.
Дыши.
Но дыхание сбивалось.
И тут снова — этот звук.
Я замерла, не дыша.
Лёгкий, едва уловимый стук, как эхо забытой мелодии, заставил моё сердце пропустить удар. Я повернулась, пытаясь уловить источник, и медленно начала двигаться к двери, осторожно, почти неслышно, будто боясь, что кто-то услышит даже мой собственный страх. Каждый шаг отдавался эхом в моей груди — стук сердца, гулко, глухо, как удары металла о холодный камень.
Подойдя к двери, я склонилась к щели, затаив дыхание. В узком пространстве между дверью и косяком мелькнул коридор, слабо освещённый мутной лампочкой. Всё казалось таким знакомым и одновременно чужим — облезлые стены, пыльный ковёр, тусклый свет, бросавший длинные, искривлённые тени.
И тут я увидела его.
Стул.
На этом старом, деревянном стуле сидел человек.
Я замерла, словно лед пронзил моё сердце. Его фигура была окутана темнотой — я не могла разглядеть его лица, но ясно виднелось, что он сидел неподвижно, сгорбившись, словно ждал чего-то или кого-то. Его голова была слегка опущена, а руки, покоясь на коленях, казались безжизненными, как будто они давно перестали принадлежать живому человеку. Он не двигался ни на дюйм, словно заточён во времени и пространстве.
Кто он? Как он оказался здесь?
Сердце билось быстрее, и я отошла на шаг, сглотнув, пытаясь унять пересохшее горло. В один миг меня обрушили чувства — сначала внезапное тепло, затем резкий холод, как будто неведомая сила то окутывала меня жаром, то обволакивала ледяной тьмой.
Я сжала пистолет в руке, держа его крепко, как единственный якорь в этом бушующем океане страхов. Мне нужно было ещё раз посмотреть. Нужно было понять, раз и навсегда развеять этот кошмар.
Собрав всю свою храбрость, я снова склонилась к щели и выглянула. Но теперь там было только пусто.
Лишь пустой коридор, пустой стул, который словно растворился в тенях. Чёртов, пустой стул.
Я попыталась глубоко дышать — медленно, стараясь напомнить себе, что я всё ещё здесь, что я всё ещё жива. Но воздух срывался с губ рваными, судорожными вдохами, будто каждая попытка дыхания обрывалась, оставляя за собой лишь мучительную пустоту. Я смотрела на дверь, её очертания расплывались в полумраке, и липкий страх, словно холодные пальцы, сжимал мою грудь и скользил по позвоночнику, не давая ни малейшего шанса на покой.
Я снова перевела взгляд на щель — там было пусто. Пустой коридор, пустой стул.
Но ведь я видела его.
Я видела его.
Чувство слежки не отпускало, наоборот, оно крепло, впивалось в меня, отравляло каждый мой нерв. Это было похоже на шёпот за спиной — тот, который ты не слышишь, но знаешь, что он есть.
Я сжала виски, пытаясь унять дрожь.
— Ты с ума сходишь, — пробормотала я, но мой голос прозвучал неуверенно.
Я хотела встать, дойти до двери, выдернуть её к чертям, раз и навсегда убедиться, что там никого нет.
Но я не могла.
Потому что что-то внутри меня знало: если я открою дверь, он будет там. Стоять в тени. Скрюченный, молчаливый. С наклоном головы, как у тех, кто уже умер, но ещё не понял этого.
Моё тело предательски дрожало.
Я сжала пистолет, но пальцы ослабли, и он выскользнул из рук, с глухим стуком ударившись о пол.
Я замерла.
Всё вокруг застыло — даже воздух в комнате показался вязким, неподвижным, будто сам настороженно ждал, что будет дальше.
Этот звук... он не просто отразился от стен. Он не просто заполнил пространство.
Он был слишком громким.
Не по своей природе, не по силе — а по тому, как странно он прозвучал в этой тишине.
Словно кто-то его ждал.
Словно кто-то, затаившись в темноте, наконец услышал сигнал к действию.
Я не шевелилась, словно вкопанная в лёд, чувствуя, как холод подбирается к позвоночнику, окутывая каждую клетку моего тела. Резко втянула воздух, прислушалась к тишине, но сердце билось так громко, что казалось, оно заглушает весь мир. Тишина была не безмолвной пустотой — в ней витало что-то зловещее, неуловимое: чья-то тень, едва уловимое присутствие, лёгкое дыхание, что коснулось моего затылка.
Я поджала колени к груди, вцепившись в волосы, пытаясь собрать хоть крупицу хладнокровия, но мысли метались в голове, как рваная плёнка, разорванная на множество бессвязных кадров. Всплывали образы — лица мёртвых, те, кого я убила. Они всегда были там, в тёмных уголках моего сознания, притаившись в трещинах памяти, но теперь они двигались. Они выползали из глубин темноты, тянулись ко мне, словно пытались схватить меня за душу.
Кто из них вернулся?
Кто из них желает мне смерти настолько сильно, что даже сама смерть не смогла их остановить?
В груди всё сжалось от ужаса.
Я видела их.
Глаза, затянутые тенью. Рты, шевелящиеся в беззвучных проклятьях. Протянутые руки. Они звали меня.
Я дышала часто, поверхностно, словно воздуха не хватало.
Это не просто страх. Это не просто паранойя.
А если... а если это расплата?
Если сейчас дверь откроется, и все они войдут?
Если я наконец увижу, что лежит за той чертой, к которой я шла всю свою жизнь?
Глухо всхлипнув, я прижалась спиной к холодной стене, ладонями сдавливая виски, пытаясь как-то остановить этот поток безумия. Мне нужно было прийти в себя, нужно было дышать, найти опору в реальности, но вместо этого я сжималась всё сильнее, как зверь, загнанный в угол, не способный выбраться из лабиринта своих кошмаров.
Я закрыла глаза, пытаясь унять мучительный страх, но тут же пожалела об этом.
В темноте они стали ближе.
Сначала едва различимо — как тень, как лёгкий сдвиг воздуха. А потом всё сильнее, всё отчётливее.
Чей-то силуэт встаёт за закрытыми веками.
Чьи-то глаза раскрываются во тьме.
Чьи-то губы шепчут моё имя.
Я судорожно распахнула глаза, но... ничего не изменилось. Комната оставалась такой же, как прежде: старый, потрёпанный стул у двери, разбросанные бумаги, и пистолет, оставшийся на полу, словно молчаливый свидетель всех моих ночных кошмаров. Я всё ещё здесь. Всё ещё жива. Всё ещё дышу.
Но страх не отпускал меня. Он цеплялся за меня липкими пальцами, словно кто-то не желал давать мне передышки, не желал позволить мне забыть о том, что я одна. Он сжимал моё горло, прокрадывался по позвоночнику, как холодная, извивающаяся змейка, оставляя за собой след из ледяного ужаса.
Я попыталась медленно втянуть воздух, но тот оказался густым, вязким — будто вся комната была наполнена невидимой субстанцией, которая медленно вползала в мои лёгкие, отравляя каждую мысль тревогой и страхом. Мои рёбра сжались, словно хотели защитить меня от надвигающейся угрозы, но охватывающая тьма не оставляла ни малейшего шанса на покой.
«Это просто нервы», – повторяла я себе тихо, почти как мантру, пытаясь вернуть контроль. Я стиснула зубы, вонзила ногти в ладони, чувствуя, как кожа под давлением прогибается, а боль, хотя и неприятная, всё же якорила меня в реальности, напоминая: я всё ещё здесь, я всё ещё жива, и я не растворилась в этом всепоглощающем страхе.
Но теперь комната перестала быть убежищем. Она сжималась вокруг меня, становясь чужой и зловещей. Мотельный номер, который всего несколько часов назад казался временным приютом, теперь будто дышал вместе со мной, его стены, покрытые следами времени, казались готовыми обрушиться в любой момент.
Перед глазами всплывали карты, на которых тёмные разводы разлитого алкоголя смешивались с линиями маршрутов. Чернила, как будто пожираемые жидкостью, растекались по бумаге, стирая смысл и превращая важные данные в бессмысленный хаос. Этот зрелищный беспорядок отражал внутреннее состояние моей души.
Я судорожно провела ладонью по лицу, пытаясь смыть выступивший пот, но он тут же возвращался, как будто сам страх не желал уступать место покою. Дыхание сбивалось, становилось поверхностным, а сердце бешено стучало, глухо отдаваясь в ушах, напоминая о том, что каждая секунда здесь была борьбой за жизнь.
«Спокойно», – тихо повторяла я себе, заставляя себя двинуться. Я опустила ноги на пол, чувствуя холодную, твёрдую поверхность под ступнями, которая должна была вернуть мне чувство стабильности. Но даже этот холодный контакт с землёй не мог полностью развеять моё внутреннее беспокойство. Я ощущала, как меня всё ещё качает, как будто пол подо мной был не твёрдым бетоном, а зыбким песком, который вот-вот поглотит меня.
Я наклонилась, дрожащими пальцами подняла пистолет, надеясь, что знакомый вес оружия принесёт хоть каплю утешения. Холод металла, который должен был обжечь мою кожу и напомнить, что я могу защитить себя, был сейчас лишь отголоском прошлого — руки уже слишком онемели, слишком привыкли к этому ритуалу. Я сжала рукоять ещё сильнее, пытаясь запереть в себе хоть малейшую частичку уверенности.
Сделала глубокий вдох. Один. Два. Три.
Не помогало.
Контроль ускользал, как песок сквозь пальцы.
Я посмотрела на бумаги, пытаясь в них вникнуть. Заставить себя. Нужно думать о делах. О маршрутах, поставках, цифрах.
Но они сливались в одну сплошную кашу. Цифры дрожали перед глазами, линии карт расползались, напоминая сломанные паутины.
Я шагнула к столу, схватила ближайшую карту, но бумага ходила ходуном в руках.
Я всё ещё тряслась.
Чёрт.
Я сглотнула. Горло пересохло, язык прилип к нёбу.
Нужен алкоголь. Я потянулась за бутылкой, чтобы утопить этот страх в горечи спирта, но руки столкнулись с пустотой. Только пустая стеклянная оболочка, бесполезная, безжизненная, лежала на столе, словно напоминание о том, что всё, что я пыталась найти, уже ушло.
«Чёрт», — прошептала я, голос дрожал от отчаяния.
Вспышкой решимости я резко повернулась к мини-бару, дернув дверцу с лихорадочной настойчивостью, как будто от этого зависела моя жизнь. Мои пальцы, всё ещё дрожащие, нащупали холодное стекло, и я сжала его так крепко, что ощущала ледяной покалывающий боль.
«Есть», — тихо прошептала я, когда ощутила, что внутри барной полки покоится новая бутылка.
Я вытащила бутылку, сдёрнула крышку зубами, не обращая внимания на привкус металла, и сделала долгий, судорожный глоток.
Жгучий алкоголь обжёг горло, пронёсся по пищеводу, оставляя за собой горячий след, как пылающий огонь, который мог сжечь всё, кроме пустоты, заполнившей меня. Но его жгучая сила не принесла облегчения
Наоборот только подчёркнула пустоту.
Я снова посмотрела на карты. Провела пальцем по маршрутам, заставляя себя сосредоточиться.
Надо думать. Надо работать.
Но напряжение не уходило.
Непрошеное ощущение — это липкое, пронзительное, не дающее покоя — всё ещё присутствовало.
Ощущение, что за мной наблюдают, — не исчезло.
Но надо было действовать.
Я глубоко вдохнула, но воздух казался густым, тяжёлым, будто пропитанным чем-то невидимым, оседающим на кожу липким налётом тревоги. Пальцы дрожали, когда я протянула руку к телефону. Он был холодным, скользким, будто не хотел, чтобы я его брала.
Я нажала на экран, открывая список контактов. Взгляд метался по знакомым именам, но я уже знала, чей номер искать.
Андрес.
Он был там, где и должен быть.
Я почти почувствовала его присутствие, едва не увидела перед собой его хмурый, недовольный взгляд, услышала скептический смешок, которым он обычно встречал мои приказы.
Нажала вызов.
Гудок.
Один.
Второй.
Глухая тишина между ними тянулась, как резина, напряжённо, тревожно.
— Андрес.
Голос сорвался, прозвучал хрипло, чуждо, как будто я говорила издалека, не своим ртом, не своими связками.
— Кэролайн? — он напрягся, я услышала это даже в одном коротком слове.
— Завтра встречаемся. Вито и Мануэль тоже. Это не обсуждается.
Пауза.
Я почти слышала, как он поджимает губы, взвешивает варианты, решает, стоит ли задавать вопросы.
— Что-то случилось?
— Просто приходи, — отрезала я.
Я сбросила вызов, не давая ему больше времени на размышления.
Телефон коротко пикнул в знак окончания разговора, а потом снова наступила тишина. Та самая невыносимая.
Я выдохнула, глядя на экран, но тот уже погас, словно и не было этого звонка.
Виски стояло рядом, темнело в бутылке густым янтарём, будто дразня, обещая облегчение, но не давая его. Я схватила её, сделала ещё один глоток — длинный, безразличный ко мне. Горький вкус вязко растёкся по языку, по нёбу, скользнул вниз, оставляя след, похожий на выжженную тропу.
Но теплее не стало.
Я снова уставилась на карты. Линии маршрутов пересекались, сливались в единое пятно.
Что-то должно было случиться.
Я чувствовала это кожей, каждой клеткой тела.
Будто где-то, за пределами этой комнаты, время уже начало двигаться по новой траектории, и я не могла этого остановить.
Я даже не заметила, как положила голову на стол.
Последнее, что я услышала, прежде чем сознание провалилось в темноту, — это звук перекатывающейся бутылки. Она остановилась у самого края стола, не упав, но будто бы застыв на грани.
Где-то в дальнем углу размытых, расплывшихся мыслей мелькнула тихая догадка:
Завтра всё изменится.
И ночь сомкнулась вокруг меня.