"Союз теней"

Иногда я думаю, что всё это не наяву.
Может быть, я умерла в ту самую ночь, когда открыла ту чёртову коробку. И всё, что сейчас происходит — это чистилище. Или хуже. Место, где ничего не чувствуется правильно, где стены дышат, где я сама — не я.

Я перестала различать дни.
Мне кажется, за окном постоянно идёт дождь. Хотя, когда я выхожу — солнце обжигает глаза.
Может, я просто... не замечаю больше. Или не верю.

В зеркале — женщина, которую я не помню.
Кожа стала бледнее. Под глазами тени. Иногда, когда я смотрю на себя долго — мне кажется, что моё отражение моргает не в такт. Что оно улыбается, когда я нет.

Или шевелится, когда я стою неподвижно.

Я больше не открываю коробку.
Она лежит на тумбочке, как язва. Иногда мне кажется, что она пульсирует. Что из неё слышны звуки.
Хлюпанье. Как будто кто-то трёт мокрое мясо.
Я просыпаюсь от этого.

И не всегда в своей кровати.

Однажды я нашла себя сидящей на кухонном полу, в рубашке Лео. Не помню, как туда попала. В руке — нож. Не включённый свет. Не закрытая дверь. И я была уверена, что только что разговаривала с ним.

Но он не приходил.
Он не был рядом уже несколько дней.

Шёпоты.
В доме есть шёпоты.
Я слышу их, когда закрываю глаза. Особенно ночью. Они говорят:
«Ты знала, с кем была.»
«Он такой, потому что ты позволила.»
«Смотри, как ты похожа на него теперь.»

И иногда — они звучат, как я сама.

Я начинаю забывать, что было правдой.
Я действительно когда-то любила его? Или это всё была игра? Или я придумала любовь, чтобы хоть как-то объяснить, почему ещё не убежала?

Я больше не уверена, где заканчивается моя воля и начинается его.

Иногда мне кажется, что Лео стоит в дверях, наблюдает. Он не говорит. Только смотрит. Его глаза сверкают в темноте, и у меня перехватывает дыхание.

— Уходи, — шепчу я.
— Ты сама меня звала, — отвечает он.

Но когда я подхожу — никого нет.

Сны.
Каждую ночь ко мне приходят они. Убитые. Те, чьи руки были в коробке. Мужчины, которые касались меня. Мужчины, которых я когда-то едва знала. Их лица искажены, губы шепчут:
«Ты причина.»
«Убийца..»
«Ты такая же.»

Один из них — Адам.
Не всегда. Но иногда.
И он не обвиняет меня. Он просто стоит. Смотрит. И мне хочется кричать: «Я не знала!»
Но он молчит. Потому что, наверное, знал, что я знала.

Знала, на что иду.
Знала, кого выбрала.

А Лео...
Лео всё ещё в моей голове.

Иногда я вспоминаю, как он держал мою руку в машине. Как вставал передо мной, когда начиналась стрельба. Как смотрел, будто кроме меня — никого нет.

И в эти моменты я почти уверена — он не чудовище.

Но потом я слышу:
"Вот что будет с теми, кто касается тебя."

И всё возвращается.

Я не могу жить с этим.
Но и без этого — не могу.

Я хотела покончить с этим. Не раз. Открывала аптечку. Смотрела на нож. Даже пистолет доставала. Но что-то всегда останавливало. Может быть, гордость. Может, месть. А может, надежда, что однажды я проснусь, и всё окажется сном.

Что я не сижу на полу, уткнувшись лбом в коробку с глазами.

Что я не повторяю шёпотом:
— Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая...

Но сегодня, проснувшись, я увидела себя в зеркале. Долго. Минут двадцать, если не больше. Просто стояла и смотрела.
И впервые в жизни я испугалась не его, не мафии, не смерти.
А себя.

Потому что в отражении — я улыбалась.

Вечером я снова сидела за столом. Сама. Бокал вина — как ритуал. Но на этот раз я не напивалась. Я наблюдала за собой. Как женщина, что не доверяет отражению в зеркале.

Я вспомнила, как он смотрел на меня в ту ночь, когда меня похитили.

Он не сказал ни слова. Просто зашёл и начал стрелять.
Потом схватил меня.
Сжал так, будто я была последним живым существом на планете.
И прошептал: «Ты моя. Пока дышу — ты моя.»

Я тогда не ответила.
Но именно тогда поняла — он меня не просто любит.
Он — боится.
Боится меня потерять.
А любовь, смешанная со страхом, — самое разрушительное оружие.

Я вспомнила, как он касался моей шеи. Словно изучал её форму, запоминал. И как он целовал — не страстно, не жадно, а будто извиняясь за всё, что ещё сделает со мной.

Эта память обожгла.

Значит ли это, что я прощаю?

Нет.
Я не прощаю.

Но...

Я устала быть камнем.

Я не святая. Я не чистая. Я сама нажимала на спусковой. Сама разрывала тела и судьбы. Я — женщина мафии. Не девочка с розами, а жрица с кровью на ладонях.

И если я честна с собой — я знала, на что иду.

Я выбрала мужчину, который готов убивать за меня.
Но не смогла принять, когда он это сделал.

Что это, если не лицемерие?

И всё же...
Коробка.
Руки.
Глаза.

Это не было защитой. Это было... предупреждением.
Он хотел, чтобы я знала — назад дороги нет.

А я... я не уверена, хочу ли назад.

Я не спала третью ночь подряд.

Тишина дома звенела в ушах, липла к коже. Всё казалось ненастоящим: мебель размывалась на краях зрения, тени скользили по стенам, даже моё собственное дыхание казалось чужим.

Я сидела на полу в ванной. Дверь была приоткрыта, из душевой кабины всё ещё тонкой струйкой стекала вода. Я смотрела в одну точку, не мигая, чувствуя, как время расползается вязкой медленной змеёй.

И вдруг — шёпот.

Прямо за спиной, где стекала вода.

— Ты знала. Ты выбрала.

Я вздрогнула, резко обернулась.
Пусто.

Но клянусь... я слышала это.

⸻

На четвёртую ночь пришли они.

Сначала — девушка.

Та самая блондинка, с которой я когда-то увидела Лео. С длинными локонами, натянутой улыбкой, колющими глазами.

Она стояла у края моей кровати. Не двигалась. Просто смотрела.
Губы её растянулись в усмешке, и я услышала в голове:
"Он всё ещё мой."

Я зажала уши руками, закрыла глаза, зашептала что-то бессмысленное — молитву, проклятье, я не знала.
Когда открыла глаза — никого не было.

Только сердце билось в горле, руки дрожали, а в уголке комнаты что-то шевельнулось в тени.

Потом был Арно.

Я встретила его в коридоре. Он что-то весело сказал — о школе, о девочках, о новых друзьях.

Но когда я посмотрела ему в лицо...
Я увидела глаза Адама.

Глаза моего убитого брата.

Я вжалась в стену, едва не вскрикнув, а Арно только растерянно спросил:

—Вивиана, всё хорошо?

Я кивнула. Солгала. Как всегда.

Он ушёл, а я осталась стоять, прижимая руки к груди, пытаясь унять панический стук сердца.

Шёпоты стали постоянными.

Они шли за мной по пятам — в душе, в спальне, на кухне, даже на улице.
Когда я шла по мостовой, мне казалось, что прохожие шепчутся за моей спиной:

"Она такая же."
"Она убивала."
"Она сумасшедшая."

Я начинала оглядываться. Пугаться.
Поймать чьи-то взгляды.
Видеть мелькающие в тенях силуэты знакомых мертвецов.

⸻

Однажды, в холле особняка, я увидела его.

Карузо.

Мужчина, которого я лично убила выстрелом в висок.

Он стоял, прислонившись к стене, с провалившейся стороной головы, окровавленный, с полуулыбкой.

Я зажмурилась.
Разжала глаза.
Пусто.

Но липкий страх остался, впился в кожу.

⸻

Физика моего тела начала сдавать.

Подёргивание век стало постоянным. Иногда я не могла полностью сфокусировать зрение. Предметы дрожали перед глазами.
Руки мелко дрожали, когда я наливала себе воду.
Иногда я слышала, как в крови звенит странный звук, будто комары гудят под кожей.

Я не могла спать.
Я не могла есть.

Я медленно умирала внутри себя.

⸻

И в каждом лице — я снова и снова видела Лео.

То он сидел на краю постели и шептал мне: "Ты не сможешь без меня."
То он сжимал в руках окровавленные глаза — те самые, что я получила в коробке.

Я вскакивала, плакала, закрывала уши руками.
Но голоса не исчезали.

⸻

Иногда я слышала смех отца.

Как будто он стоял за моей спиной и говорил:
"Ты всегда была слабой. Я сделал всё ради тебя, а ты всё предала."

И я плакала, снова и снова, шепча себе:

— Нет... Нет... Я хотела сделать всё правильно...

Но кого это волновало?

⸻

Самое страшное началось, когда я перестала различать сны и реальность.

Я просыпалась в своей постели — или думала, что проснулась — а рядом сидела та девушка.
Иногда рядом сидел Адам.
Иногда Карузо.Моментами Ривера.

Они молчали, смотрели.

И я не знала, сплю ли я. Или живу в новом кошмаре.

⸻

В один момент я поняла: я разговариваю сама с собой вслух.

Я шла по коридору и вдруг услышала собственный голос:

— Всё хорошо, всё хорошо, просто улыбнись. Просто притворись, что всё хорошо.

Я обернулась.

Никого.

Только я.
И мои отражения в зеркалах.

И в каждом отражении — я видела разные версии себя.

В одной я была вся в крови.
В другой — с пустыми, безжизненными глазами.
В третьей — с выжженным на лице клеймом предательства.

И я больше не знала, где настоящая я.

Самое страшное было ночью.

Когда я пыталась закрыть глаза — и чувствовала, как кто-то садится на край кровати.
Тёплый вес, прикосновение к ногам.

Я слышала дыхание.
Чувствовала запах крови.

И знала — это он.
Это Лео.
Или кто-то в его обличье.

Иногда я вставала, шла к нему.
Хватала его за руки, всматривалась в лицо, ища признаки предательства.

И видела там пустоту.

Лео молча смотрел на меня.

Я кричала на него, обвиняла, вырывалась — а он стоял, позволял.

И всё чаще мне казалось, что он просто ждёт, когда я окончательно сойду с ума.

Я теряла реальность.

Теряла себя.

И знала — если так продолжится, я не вернусь обратно.

                        Лео

Я начинаю замечать, что с ней что-то не так в самые обычные моменты.
Когда я, проходя мимо, случайно задеваю край её пальцев, а она резко вздрагивает, будто я её ударил. Когда её взгляд задерживается на стенах слишком долго, как будто за ними кто-то прячется.

Вивиана изменилась.
Не просто обиделась на меня. Не просто злится.
Что-то внутри неё сломалось, и трещины расходятся всё дальше, и я стою рядом и ничего не могу сделать.

Раньше она была как огонь — горячая, упрямая, дерзкая. Всегда готовая спорить, кричать, бороться.
Теперь передо мной стоит кто-то другой.
Такая же красивая. Такая же любимая. Но словно за стеклом — и я не могу до неё дотянуться.

Она перестала меня слушать.
Я говорю с ней — она молчит.
Я задаю вопросы — она кивает, но глаза её смотрят сквозь меня, будто меня нет.

Иногда я ловлю её в коридоре: она просто стоит у стены и будто бы что-то слышит.
Я тихо зову её по имени, она оборачивается с испуганным лицом. И я вижу в её глазах не злость, как раньше.
Страх.
Страх меня, страх самой себя.

Ночами я слышу, как она ходит по комнате.
Поскрипывают половицы.
Тихие шаги, как будто она не находит себе места.
Иногда я слышу её голос — глухой шёпот, обрывки фраз.
Я знаю, что там никого нет, кроме неё.

Я знаю.

Но в такие моменты мне хочется ворваться туда, взять её на руки и не отпускать.

И я боюсь.

Боюсь, что она не позволит.

Боюсь, что опоздал.

Она измучена.
Бледная, под глазами тени. Иногда на щеке мелькает тонкий след от ногтей — будто сама себя царапала. Она трогает волосы, теребит ткань платья, крутит кольцо на пальце, как будто ищет, за что зацепиться, чтобы не утонуть.

А я стою рядом.
И не могу дать ей берег.

На ужине у семьи всё стало очевидным.
Она сидела тихо, прямо, как на приговоре. Говорила мало. Когда смеялись Арно и Аделин, она пыталась улыбаться — я видел, как она через силу растягивает губы.
Вивиана никогда раньше не делала вид. Она либо смеялась, либо молчала. Либо кричала.

Теперь она играет роль.

Я пытался незаметно коснуться её руки под столом — она отдёрнула пальцы.
Не резко.
Не со злостью.
Просто... как будто я был для неё болью, которую она не может вынести.

И тогда я понял: она больше не доверяет мне даже на уровне инстинкта.

Позже, когда разговор зашёл о свадьбах, о планах на будущее, кто-то спросил нас — как идут дела.
И тогда она впервые заговорила.

Голос был ровным, почти безжизненным.

— Всё прекрасно, — сказала она и сделала глоток вина. — Особенно если закрывать глаза на измены.

В зале повисла тишина.

Я почувствовал, как все взгляды упали на нас.
Мать, Арно, Аделин, даже бабушка Лидия.

Я хотел сказать что-то, оправдаться, объяснить.
Но Вивиана уже встала.

Стул скрипнул.

Она положила салфетку на стол и холодно посмотрела на всех.

— Я наелась, — сказала она. — Благодарю за ужин.

И вышла.

Я остался сидеть.
Как идиот.
Как предатель, которым я не был.

Все смотрели на меня, но мне было плевать.
Я смотрел только ей вслед.

Позже я подошёл к её двери.
Стоял там, прислонившись лбом к дереву.
Слышал, как она плачет.

Не рыдает.
Не захлёбывается.

Просто тихо-тихо скулит, как раненый зверь.

Я не стучал.
Не звал.

Я просто стоял и слушал, как она умирает там, за этой дверью.

И ничего не мог сделать.

В ту ночь я долго стоял перед её дверью, не решаясь постучать.
Рука сжималась в кулак, снова и снова, сердце билось глухо, будто знал — обратно пути не будет.
Но я не мог больше ждать. Не мог смотреть, как она медленно исчезает у меня на глазах.

Я постучал, и тихо позвал:
— Вивиана... Amato.прошу... поговори со мной.

Ответа не было. Только тишина, давящая, будто бетонная стена между нами.
Я приложил лоб к дверной панели, чувствуя, как дрожит кожа.
— Прошу тебя... — прошептал я. — Мне невыносимо видеть тебя такой... Дай мне шанс объяснить. Дай мне шанс вернуть тебя.

За дверью послышались шаги.
И потом её голос — такой тихий, словно вырванный из глубины кошмара:
— Я их слышу, Лео...
Она всхлипнула.
— Я так устала... Они не замолкают... Они всё время говорят...

Сердце сжалось от боли.
Я осторожно положил ладонь на дверь.
— Amato, я здесь, слышишь? Я с тобой. Я никуда не уйду.

Минуты тянулись как вечность.
И вдруг — щелчок замка.

Дверь медленно открылась, и я увидел её.
Вивиана стояла в проёме, тонкая, осунувшаяся, с запавшими глазами, в которых отражалась бездна.

Она смотрела прямо в меня — и эти несколько секунд казались вечностью.
А потом она заплакала.
Тихо, беззвучно. Слёзы катились по её щекам, и в следующий миг она бросилась ко мне, вжимаясь лицом в мою грудь, цепляясь за рубашку дрожащими пальцами.

— Лео... — шептала она, сбивчиво. — Сделай что-нибудь... Прошу... Скажи им замолчать...

Я обнял её крепко, так, будто только этим мог спасти.
Провёл рукой по её волосам, прижимая к себе.
— Всё хорошо... — бормотал я. — Я здесь. Я с тобой. Ты не одна.

Я осторожно опустил ладонь ей на затылок, чувствуя, как она дрожит у меня в руках.

— Мы найдём выход, слышишь? — я шептал прямо в её волосы. — Я помогу тебе. Психолог, помощь, что угодно. Только держись за меня. Только не отпускай...

Вивиана слабо кивнула, продолжая плакать, пока я держал её, словно боялся, что если ослаблю хватку, она исчезнет.

Я не знаю, сколько времени мы так стояли в дверном проёме.
Вивиана прижималась ко мне, маленькая, дрожащая, будто могла исчезнуть, если я ослаблю объятие хоть на секунду.
Я гладил её волосы, шептал бессмысленные успокаивающие слова, в отчаянной надежде хоть как-то заглушить её боль.

— Я здесь... — бормотал я в её макушку. — Любимая, я с тобой... я всегда с тобой...

Она шептала, почти беззвучно, прямо в мою грудь:
— Лео... сделай что-нибудь... скажи им замолчать...

Её голос... Он был как сломанная струна.
Я чувствовал, как сильно она держится за последние крохи здравого смысла — и понимал: ещё немного, и я потеряю её.
Без борьбы я не отступлю.

— Давай, — прошептал я ей. — Идём.

Осторожно, как бесценное сокровище, я подхватил её на руки.
Она не сопротивлялась. Только уткнулась в мою шею, тихонько всхлипывая, а пальцы её судорожно сжимали ткань моей рубашки.

Шагая по коридору, я чувствовал, как в груди разрывается что-то огромное и нестерпимо болезненное.
Моя гордая, несгибаемая Вивиана теперь была похожа на потерянного ребёнка, который цепляется за единственную ниточку спасения.
И этой ниточкой был я.
И я должен был её удержать.

Вивиана была такой лёгкой, словно вся её сила куда-то вытекла вместе со слезами.
Она прижималась ко мне, и вдруг, сквозь всхлипы, прошептала:

— Лео... я так устала...
Её голос дрожал. Он резал моё сердце острее любого ножа.
— Я хочу домой...

Я крепче прижал её к себе, склонился к её виску, прошептал:

— Но ты дома, amore mio... ты дома.

Но Вивиана замотала головой, уткнувшись в мою шею, и уже почти срываясь на крик, прохрипела:

— Нет, Лео... нет...
— Я хочу домой...

Каждое её слово звучало так, будто она задыхалась от своей собственной боли.

— Я хочу к своему папе... — она всхлипнула, и я почувствовал, как её слёзы жгут мне кожу. — Я хочу к Адаму...
— Я так скучаю по ним...
— Так скучаю...

Её голос сломался окончательно, и она разрыдалась, теряясь в моих объятиях.

Я не знал, что сказать.
Не знал, как залатать её разбитое сердце.
Я мог только крепче прижимать её к себе, шепча на ухо:

— Я здесь, amore... я с тобой... я всё для тебя сделаю...
— Только не отпускай меня, прошу тебя...

Она не отвечала.
Просто рыдала у меня на груди, пока я нёс её в спальню, оберегая её от мира, который отнял у неё всё самое дорогое.

Я внёс её в её спальню — в ту самую, в которой мы уже давно не спали вместе.
Аккуратно опустил на кровать, стянул с её ног туфли.
Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, полными страха и усталости.
Ни слова. Только тяжёлое дыхание и влажные ресницы.

Я присел рядом, погладил её за руку.
— Я здесь, amore mio... — прошептал я. — Я не уйду.

Вивиана не ответила. Просто медленно, почти незаметно, потянулась ко мне рукой.
Я сразу взял её ладонь в свою.

— Хочешь, я останусь, пока ты не уснёшь? — спросил я тихо.

Кивок.
Едва заметный.
Но такой важный.

Я разулся и лег поверх одеяла рядом с ней, не прикасаясь, только держа её ладошку в своей.
Так мы лежали в темноте, и только наше дыхание наполняло комнату.
Постепенно её тело расслаблялось. Дыхание выравнивалось.

Я чувствовал, как сон медленно затягивает её в свои хрупкие сети.
И только тогда, когда я услышал первый настоящий вздох покоя — впервые за долгие, мучительные дни — я позволил себе чуть прикрыть глаза.

Но я не спал.
Я охранял её сон.
Потому что если бы кто-то снова попытался забрать её у меня...
Я бы этого не допустил. Никогда.

Я остался сидеть в кресле.

Я не сплю.

Она не ест. Лука не звонит. Дом стоит на ушах. Сплошной праздник.

— Может, ляжешь хотя бы на пару часов? — осторожно предложила Аделин.
— Спасибо. Не надо. — Я не смотрю на неё, и она не настаивает. Хорошо знает: если я не сплю, значит, причина веская.

И причина — на втором этаже. За закрытой дверью. Слишком лёгкой для такого веса.

Вивиана.

Она не разговаривает. Почти не двигается. Иногда её губы что-то шепчут. Я не понимаю слов. Да, если бы понял — мне было бы легче? Сомневаюсь.

Я думал, худшее — когда ты теряешь женщину. Когда она уходит. Когда молчит. Но хуже, когда она рядом. Когда ты держишь её за руку, а она будто в другом измерении. Когда её тело здесь, а душа — где-то в аду, откуда она кричит, и ты не можешь дотянуться.

Я не люблю бессилие.

Я люблю контроль. Всегда.
В переговорах. В семье. В постели.
Но сейчас всё, что я умею — это сидеть в темноте и смотреть на стену. Потому что даже моя сила — ничто рядом с её болью.

Луиджи, будь ты проклят.
Если бы ты был жив, я бы сдирал с тебя кожу за то, что ты когда-то сделал с её семьёй. А если бы у меня был шанс отмотать время назад, я бы не вышел из того зала, где её впервые увидел. Потому что тогда всё было бы иначе.
Тогда я бы, возможно, спас её. А не разрушил.

Вивиана всегда была сильной. Она не ломалась. Даже когда стреляли. Даже когда горели дома. Она смотрела смерти в лицо с усмешкой.

А теперь?

Теперь она дрожит во сне и просит «сделать так, чтобы они замолчали».

Я пытался. Говорил, что не изменял. Клялся. Объяснял.
Она смотрела мне в глаза... ровно тридцать секунд. И в этих глазах не было ничего — ни веры, ни ненависти. Просто усталость. И шёпот:

— Я больше не могу.

И я больше не могу.

Но я останусь.
Потому что я Лео Ди Лоренцо. Потому что я муж. И потому что я, чёрт возьми, всё ещё люблю её до боли, до злости, до собственной потери контроля.

Завтра я привезу врача. Потом ещё одного. Я переверну эту страну, если нужно.
Но я верну её.

Пусть не сразу. Пусть со шрамами.
Но я верну свою женщину.
Не как мафия.
А как человек, который сам уже почти сходит с ума. Без неё.
Врач приехал ближе к полуночи. Без сопровождения, без вопросов.
Только чемодан, видавший больше, чем полагается врачу, и лицо, из которого давно ушёл румянец.

Он не смотрел по сторонам. Ни на лестницу, ни на меня, ни тем более — на портрет Лидии Ди Лоренцо в мраморной раме у входа. Я почти услышал, как он сдержал дрожь. Как будто призраки прошлого вернулись за ним.

— Ты всё ещё боишься мою бабку? — глухо спросил я.

Доктор Пальмиери не ответил. Только сжал пальцы на ручке кейса. Ему было под семьдесят. Он когда-то работал на моего деда. Потом — на отца. Я его почти не видел за эти годы, но когда она...
Когда Вивиана стала тонуть — я позвонил именно ему.

Он не стал задавать вопросов. Но в его глазах всё равно было: «Зачем ты женился на ней, Лео?»
Как будто он уже знал, чем всё закончится. А может, просто устал видеть финалы трагедий.

— Наверху, — кивнул я.

Он пошёл. Тяжело, как человек, который давно хотел бросить это дело, но не умеет уходить.

Я остался на месте. У подножия лестницы. Не хотел видеть, как она смотрит на него. Или как не смотрит вовсе.

⸻

Она не кричала. Уже не билась в истерике, не просила вернуть её «домой». Эти слова сгорели ещё два дня назад, между полуночью и рассветом, когда она устала объяснять, чего именно хочет.

Теперь она просто молчала. И это было страшнее.

Она сидела у стены, в том самом тёмно-синем пледе, что я ей когда-то подарил на Сицилии. Тогда она смеялась, потому что он был «слишком дорогим для одеяла». Сейчас он был просто тканью, спрятанной в кулак.

Она смотрела мимо. Не на врача. Не на меня. Но в этом «мимо» всё ещё было что-то своё. Остатки. Не обломки — а части.
Память. Боль. Стыд. Гордость. Раздражение. Она ещё была здесь. Чёрт побери, она была.

Доктор стоял в нерешительности.

— Ну? — рявкнул я.

Он всё-таки подошёл. Медленно присел на корточки.
Она не отшатнулась, но и не приблизилась. Просто моргнула.

— Сеньора... — осторожно начал он. — Это... это укол. Лёгкий, просто, чтобы вы... немного поспали.

Тишина.

И тут Вивиана заговорила. Не громко. Не ярко. А как будто изнутри.

— Почему вы боитесь Лидию?

Пальмиери будто вздрогнул.
Я поднял брови. Она действительно это заметила?

— Вы... вы очень наблюдательная, сеньора, — хрипло сказал он. — Просто... давняя история. Слишком долгая.

— А я, выходит, слишком чужая, да? — она усмехнулась. Горько, сухо. Почти по-старому.

Он опустил глаза.
Я видел, как его рука дрожит, когда он тянется к шприцу.
— Я не хочу причинять вам вред, — почти прошептал он. — Клянусь, я пришёл помочь. По просьбе... вашего мужа.

Она не посмотрела на меня. Не сказала ни «спасибо», ни «пошёл ты». Только отвернулась и чуть сдвинулась, открывая плечо.

Она позволила.

А я — остался в дверях. Без слов. Потому что сейчас Вивиана не нуждалась в поцелуях, в обещаниях, в слезах.
Она нуждалась в тишине. В холодной руке врача, который знал, как пережить не первую душу, которая рушится.

Вивиана уснёт. Ненадолго. Может, на час. Может, на три.
И в эти часы я всё ещё буду стоять в дверях, потому что Дон не может позволить себе плакать. Даже когда разваливается не Империя — а его жена.

⸻

Она проснулась глубоко за полночь. Не резко — нет. Это был не крик, не дрожь. Просто звук ткани, когда она пошевелилась. Плед скользнул вниз. И я понял: она снова здесь.

Не до конца, но больше, чем раньше.

Я сидел в кресле у окна. Свет не включал. Она ненавидела яркий свет с тех пор, как началось это... всё. Я только чуть раздвинул занавески. Свет фонаря с улицы мягко падал на её лицо — достаточно, чтобы видеть глаза.

И она смотрела на меня.

Тихо. Без упрёков. Без боли.

Но и без прощения.

— Ты не спишь, — прошептала она.

Я кивнул.
— А ты — снова с нами?

— Не знаю, — она потёрла лоб. — Где «с нами»?

Я медленно подошёл. Не тронул. Просто сел рядом, на край кровати.
Она не отстранилась. Уже победа.

— Здесь. В этой комнате. В этом доме. Со мной.
Ты... ты вернулась?

Вивиана долго молчала.
— Я хочу вернуться. Но во мне... шумит.
Как будто внутри головы радио настроено не на ту частоту. Шипит, пищит. И говорит со мной. Старые голоса. Новые. Я пытаюсь их заглушить, но они возвращаются. Особенно ночью.

Я сглотнул.

— Я найду способ их выключить.

Она повернула ко мне голову.

— А если нет?

Я посмотрел в её глаза. Те же, что смотрели на меня в ту первую ночь в Эмиратах. Те же, что тогда горели ненавистью и гордостью. Сейчас — усталостью и страхом. Но они были живые. Вивиана была.

— Тогда я научусь жить с ними вместе с тобой.
Если ты не сможешь убежать от них — мы будем стоять вместе. Я и ты. Против всех. Даже если это «все» внутри тебя.

Она не сказала ничего. Но вздохнула.

И прислонилась ко мне плечом. Осторожно, будто пробовала — можно ли?

Я положил руку на её спину. Едва касаясь. Не как Дон. Не как муж. А как человек, который больше всего на свете хочет, чтобы она выжила. Чтобы не потерять её окончательно.

— У тебя получится, — сказал я тихо. — Даже если медленно. Даже если больно.

Она прошептала почти не слышно:

— А если я стану другой?

Я закрыл глаза.

— Тогда я буду учиться любить тебя по-новому. Каждый день.

Она дрожала. Я чувствовал это через плед. Но больше — от осознания, что она позволила мне быть рядом. Пусть даже чуть-чуть.

⸻

Я виноват.

Не важно, сколько раз она повторит, что всё в порядке. Не важно, как часто она молчит, уткнувшись лбом в мою грудь. Не важно даже, что я не изменял ей — потому что что-то в ней умерло, и умерло рядом со мной.

Я не заметил, когда это началось. Не сразу. Не резко.
Это было как медленно набирающий воду корабль — внешне плывёт, внутри трещины.
А теперь она тонет. И я стою, черт возьми, на этом палубном мостике, с руками по швам, и только сейчас понимаю, как глубоко мы ушли.

Мне казалось, я защищаю её.
Я отдавал приказы, вычищал кровь, стирал следы, подкупал, карал, контролировал — думал, что этого достаточно.
Но я не уследил за тем, что было ближе всего — за ней.
За её страхами. За её усталостью. За тем, как медленно день за днём она начинала гаснуть.

Теперь я вижу, как она смотрит в одну точку. Часами.
Как её пальцы дрожат, даже когда она спит.
Как она вздрагивает, когда я прикасаюсь к её плечу, и как мгновенно выпрямляется, будто снова в бою.

И знаешь, что больнее всего?

Я — это не враг. Не пуля. Не Карузо,не Ревера, не тот ублюдок, что держал её за горло.
Я — это муж.
И всё же она боится.
Меня.
Этого дома.
Себя.

Она заслуживала покоя. Любви. Доверия.
А я дал ей обет — и ад.
Кровь на кольце. Крики в стенах. Ночь за ночью — война внутри её головы.
Моя жена сходит с ума.
И, чёрт побери, я был так занят, что заметил это только тогда, когда она перестала называть моё имя.

Я могу разорвать любого, кто посмотрит на неё с презрением.
Могу сжечь города.
Но не могу выжечь ту боль, что она прячет внутри.

Вивиана...

Прости.
За всё, что ты стала из-за меня.
Но клянусь всеми чёртовыми крестами мафии, ты не останешься в этом аду одна.
Если придётся — я утону вместе с тобой.
Но сначала я вытащу тебя из этой темноты.
Ты слышишь меня, amore?
Ты вернёшься.

Потому что ты моя жена.
Моя.
И я не отдам тебя ни прошлому, ни призракам, ни даже самой тебе.Я эгоист.