"Союз теней"

          *За несколько дней до встречи с Константино Морелли*

Я не сомкнула глаз всю ночь.

В спальне было тихо, будто весь дом вымер. Лишь еле слышно тикали часы на стене, их равномерное «тик-так» звучало как насмешка — как будто время знало, что происходит, и просто наблюдало.

Экран моего телефона тускло светился в темноте, окрашивая лицо в бледно-синеватый оттенок. Мои глаза, отражённые в чёрном стекле, казались чужими. Покрасневшие, уставшие, распухшие от бессонницы — и в них пульсировало что-то опасное. Не просто обида. Не просто злость. Что-то животное, первобытное... Гнев, который жёг изнутри, как раскалённый металл.

Я не просто смотрела. Я изучала.

Снова и снова прокручивала видео. Останавливала. Приближала. Замедляла каждое движение. Каждый жест. Как патолог — раз за разом — я вскрывала эту боль, не давая себе ни шанса забыть.

Вот она — женщина с ледяным выражением на лице. Слишком уверенная в себе, слишком вольготно устроившаяся у него на коленях, будто её место всегда было там. Белые волосы, чуть небрежно заплетённые. Юбка, такая короткая, что, казалось, достаточно одного его взгляда, чтобы увидеть всё.

А он...
Он сидел спокойно. Даже слишком спокойно. Его рука скользнула по её спине так, будто это происходило уже не в первый раз. Будто он не задумывался, не рефлексировал, не боролся с совестью. Просто — касался. Неспешно. Словно это было нормально.

Я всматривалась в выражение его лица. Там не было вины. Не было ни капли колебания. Только лёгкая ухмылка, словно он прекрасно знал, как действует на неё.

Каждый раз, когда я это видела, будто по сердцу проезжали тончайшими лезвиями. Медленно, с садистским удовольствием, рассекая чувства, воспоминания, любовь.

Мне хотелось закричать. Закричать так, чтобы стены содрогнулись. Хотелось выбить окно, разбить всё вокруг, швырнуть этот телефон об стену, разбить, чтобы не видеть больше этих проклятых кадров.

Но я не сделала этого.

Я сидела. Молчала. Замерев, как животное, у которого вырвали детёныша и заковали лапы. И внутри, в самом центре меня, где живёт женщина, — не мафиози, не наследница, не стратег — просто женщина, — там начинал разгораться пожар.

Огромный, ядовитый, всепоглощающий.

Я чувствовала, как сжимается горло, будто чья-то рука обвилась вокруг шеи. Как дрожат пальцы. Как каждая клетка тела, раньше принадлежавшая ему — его рукам, его губам, его взгляду — теперь будто пыталась освободиться от этого воспоминания.

А если это правда?

Если все те ночи, когда он прижимал меня к себе, шептал что-то на ухо, целовал в висок, гладил спину, обещал, что «никто и никогда» — если это всё ложь? Если я верила в мираж?

Может быть, он просто играл. Как и все до него.

Мафия не прощает слабости. Это первое, чему меня научили. Меня учили стрелять раньше, чем целовать. Учили доверять пистолету, а не обещаниям. Учили, что любовь — роскошь, доступная мёртвым.

И всё же я поверила.

Я поверила, что Лео — исключение. Что он не просто мой муж по договору. Что он — мой человек. Тот, кто, несмотря на всё, остался. Смотрел на меня не как на расчёт, а как на женщину. На любимую. Родную.

Боже, как же я ошиблась.

Я встала. Ноги были ватными, как после болезни. Пульс в висках отдавался тяжёлым гудением. Я пошатнулась, но дошла до зеркала.

Посмотрела на своё отражение — и не узнала себя.

На меня смотрела не Вивиана Россо. Не леди мафии. Не сильная. Не гордая. Не та, кто одним взглядом могла заставить мужчину упасть на колени. Передо мной была... женщина. Уставшая. Сломленная. С опустевшими глазами и заломленным ртом.
Та, которой только что вырвали сердце голыми руками.

— Нет, — выдохнула я. — Нет, чёрт возьми. Так не будет.

Я откинула волосы, зарылась пальцами в корни, будто хотела вырвать не только пряди, но и всё, что ещё помнило его прикосновения. Вдохнула глубже. В груди заныло, но я заставила себя двигаться.

Каждое движение стало актом войны.

Я подошла к туалетному столику, зажгла свет. Стала убирать всё, что хоть как-то напоминало о нём. Его часы. Его запонки. Кольцо, которое он снял перед душем и так и не надел обратно. Даже флакон его парфюма — тот самый, который раньше доводил меня до дрожи. Тот, что пах кожей, дымом и страстью.

Теперь — он в мусорке.

Я не кидалась. Не истерила. Не металась. Я действовала хладнокровно. Как хирург. Чётко. Целенаправленно. Отрезая от себя всё, что касалось его.

Потом — шкаф.
Я открыла двери, вдохнула запах — и замерла. Он всё ещё был тут. Его запах. Его вещи. Его рубашки, с которых он срывал пуговицы, когда возвращался после тяжёлого дня. Его пиджак, на котором ещё остались мои следы.

Я стиснула зубы и отвернулась.

Забрала свою одежду. Несла в руках, как багаж беглянки. Направилась в одну из запасных комнат — старых, давно пустующих. Там не было ничего: ни воспоминаний, ни звуков, ни запаха. Только я и четыре стены.

Идеальное место, чтобы снова собрать себя по кусочкам.

Комната была чужой.

Стены — бледные, как будто вымытые дождями времени, пахло пылью, старой древесиной и чем-то невесомо сладким, будто духами женщины, жившей здесь когда-то. Ни одного намёка на него. Ни запаха его одеколона, ни беспорядка из рубашек, ни книги, которую он клал у изголовья.

Тишина была новой. Но нужной.

Я села на кровать, вытянула ноги. Босыми ступнями коснулась пола. Прохлада. Пронзительная, почти неприятная. Я вздрогнула, но не от холода — от одиночества. Только теперь поняла, как непривычно быть одной.

Но я выбрала это. Я. Не он.

На прикроватной тумбочке я разложила свои кольца. Не на хранение. На прощание. Кольцо с помолвки — гладкое, с тонкой инкрустацией. Оно казалось мне раньше ключом от счастья. А сейчас — символом моей глупости.

Я вытащила из коробки его подарки. Те, что когда-то тронули меня до слёз. Колье. Серьги. Зажигалку с выгравированной "L + V = sempre". Всё выложила рядом, как доказательства на суде.

Потом встала. Подошла к зеркалу. Заставила себя смотреть в отражение. Не отворачиваться. Не жалеть.

— Ты не сломана, — прошептала я. — Ты злишься. И правильно делаешь.

Я вспомнила, как он держал меня, как гладил мои плечи, целовал в висок после тяжёлых вечеров... и теперь эти воспоминания ранили. Как ножами по коже.

Всё внутри сжималось.

Стук в дверь.

— Синьора? — голос охранника, вежливый, немного настороженный.

— Говори.

— Синьор Лео прибыл. Он хочет вас видеть. Он просил пропустить...

Я обернулась к двери, не сразу ответила.

— Скажи ему, — голос мой был твёрже стали, — что я не желаю его видеть. И что если он попытается войти — я подниму тревогу. Это моё пространство. И в нём нет места лжи.

Охранник молчал, но я чувствовала, что он удивлён. Лео никогда не слышал от меня отказа. До сегодняшнего дня.

— Сделаешь, как сказала?

— Да, синьора.

Шаги удалились.

Я закрыла дверь. Встала к ней спиной. Прислушалась к собственному сердцу. Оно било ровно. Я не дрожала. Не рыдала. Не истерила.

Я злилась.

Я подошла к письменному столу, достала конверт, вложила туда кольцо, его цепочку и маленькую открытку — ту самую, с которой он сделал мне предложение. На обороте написала рукой:

«Носи на память. Я снимаю это с себя, как снимают проклятие.»

Запечатала. Положила у двери. Он найдёт.

Всё в этой комнате было временно. Но даже здесь, в этом укрытии, я чувствовала, как яд разлит по венам. Я не знала, изменял он мне или нет. Но даже если нет... он позволил себе жест, который разрушил доверие.

А без него — мы пустота.

Я достала ноутбук, открыла электронную почту. Письма, цифры, контакты. Откровенно бессмысленно. Но я не могла сидеть в тишине, зная, что он за дверью.

Я знала, он не уйдёт сразу.

Он постучит. Охрана не откроет. Он будет говорить — вначале спокойно, потом злее. Я почти слышала, как он взорвётся:

— Виви, открывай, это я.

Я узнала голос Киары с первого стука. Не отвечая, просто подошла к двери и отомкнула. Та влетела в комнату, как буря — вся взлохмаченная, в пижаме, с каким-то пакетом в руках и тревожным лицом.

— Я принесла мороженое и коньяк. Потому что, судя по твоему сообщению, ваниль и алкоголь — это единственное, что может тебя спасти. Что, чёрт возьми, случилось?

Я не ответила сразу. Просто села на подоконник, поджав ноги. Она молча положила всё на стол, подошла ко мне и присела рядом. Тишина. Минуту. Две. И когда я почувствовала, как дрожат губы, я не сдержалась.

— Он... — голос предательски сорвался. — Он был с другой, Киара. В клубе. В ВИПе. Я видела всё.

— Что значит — «всё»?

Я молча разблокировала телефон и передала ей. Киара посмотрела видео. Моргнула. Потом ещё раз.

— Блядь. — Она не говорила так обычно. — Это... Ты уверена, что это что-то значит?

— Она сидела у него на коленях, Ки. Он держал её. Гладил. Я...

Голос снова предал. Слёзы выступили на глазах, и я повернулась к стене, но Киара обняла меня, прижала крепко, как в детстве.

— Он сволочь, — шептала она. — Мужчины — все сволочи. Но ты — не пустое место, Вив. Ты — дочь покойного Пьетро Росси, чёрт возьми. Ты — женщина, перед которой склонялись самые ядовитые из змей. Ты не будешь плакать из-за мужика. Даже если это Лео Ди Лоренцо.

И всё же я плакала. Тихо, беззвучно, уткнувшись в плечо лучшей подруги, ощущая, как всё внутри распадается.

Мы сидели так долго. Пока не выпили полбутылки коньяка, не сожрали мороженое, пока я не начала смеяться сквозь слёзы, вспоминая, как однажды Лео пытался приготовить пасту и чуть не поджёг кухню.

— Может, он правда идиот, — хмыкнула Киара. — Но он же тебя любил. Я это видела. Чёрт, да весь город это видел.

— Может, и любил, — прошептала я. — А может, я просто была удобной. Для политических игр. Для статуса.

— Не говори так.

Я посмотрела в окно. Глубокая ночь уступала место рассвету. И в этот момент — с щелчком, как выстрел — дверь на первом этаже хлопнула. Я услышала шаги. Быстрые. Тяжёлые. Лео.

Он вернулся.

Я не пошевелилась. Не вышла. И даже не моргнула.

Через минуту он оказался у двери комнаты. Попытался открыть. Дёрнул ручку. Раз. Второй.

— Ви, — его голос был глухим. — Ты тут?

Молчание.

— Вивиана... Я знаю, ты злишься. Пожалуйста, открой.

Молчи. Просто молчи, приказывала я себе.

— Это не то, что ты думаешь.

Классика.

Я встала. Медленно подошла к двери. Приложила ладонь к холодному дереву и прошептала почти неслышно:

— Я больше не думаю. Я вижу.

Секунда. И снова — тишина.

Он не ушёл сразу. Стоял. Долго. Но я не открыла. Не впустила.

В ту ночь я впервые по-настоящему поняла, каково это — гореть в гневе. Не в ярости, не в истерике, а в тихом, ледяном гневе, который проникает в кровь и остаётся там надолго.

Он начал предательство.
Я — его закончу.

***
Спустя несколько часов

Ярость — она такая, как шампанское на языке: сначала холодная, колючая, терпкая. Потом она поднимается вверх, оседает в груди пузырящейся ненавистью, и ты уже не можешь её игнорировать. Гнев бурлит, распирает, превращается в решение. А решения, принятые в состоянии полной внутренней катастрофы, — самые опасные.

Я стояла перед зеркалом. Не для того чтобы любоваться собой — а чтобы увидеть в отражении ту, которой я сегодня решила стать.

Обтягивающее чёрное платье с открытой спиной, вырезом до бедра. Я никогда раньше не носила таких. Губы — красные, как кровь, глаза — подведены остро, точно лезвия. Волосы собраны в небрежный пучок, из которого намеренно выскальзывают пряди. Я выглядела как предупреждение. Как женщина, которую не предают дважды.

Киара зашла в комнату и присвистнула:
— Мадонна. Сеньора, вас точно впустят в ад без очереди. — Она хохотнула и закатила глаза. — Но я обожаю это платье. Лео удавится, если увидит тебя в нём. Или убьёт кого-то.

— Тем лучше, — бросила я, доставая из шкатулки серьги. — Сегодня я — пожар, Ки. Пусть горит всё.

Она нахмурилась, подойдя ближе:
— Ты уверена? Клуб, алкоголь, чужие взгляды... Это точно то, что тебе нужно?

Я встретилась с ней взглядом. Моим подругам не нужно было объяснять — они чувствовали меня как музыку. И всё же я ответила:

— Да,это то мне нужно.Сеньор Дон решил,что он может отдыхать в клубах со своими шлюхами,а я нет?. Он отнял у меня возможность выбирать, Киара. Сегодня я верну её себе. Пусть даже в блестках и дыме кальяна.

— Тогда я с тобой до конца, сестра.

Мы вышли через чёрный вход. Я не хотела, чтобы Лео знал. Не потому, что боялась. Нет. Я хотела, чтобы он почувствовал. Почувствовал пустоту дома. Холод простыней. Отсутствие моего парфюма в воздухе. Пусть думает, где я. Пусть гадает, с кем.

Свет в клубе был подобен молниям в грозовом небе — резкий, пульсирующий, ослепляющий. Зал дрожал от музыки, как грудная клетка от сдерживаемого крика. Люди были похожи на тени: бликующие, дергающиеся, хищные.

Киара взяла меня за руку — её пальцы были прохладными и уверенными, будто якорь. Мы прошли вдоль танцующего толпы, скользя между телами, переливающимися в стробоскопах. Меня касались плечи, взгляды, дыхание. Я чувствовала, как гнев и возбуждение смешиваются в коктейль, который вот-вот взорвётся.

Наш столик находился на втором ярусе — с видом на весь зал. Киара сразу заказала два бокала текилы с лаймом и щепоткой соли, бросив бармену хищную улыбку.

— Первый — за то, что он козёл. — Она подмигнула, протягивая мне рюмку.
— Второй — за то, что ты снова живая, — добавила она тише.

Я не отвечала. Только кивнула и выпила залпом. Жгло. Но не так сильно, как жгло внутри.

Я огляделась. Толпа под нами пульсировала, как сердце. Музыка била в уши, но я слышала собственное дыхание — глубокое, тяжёлое, как будто сейчас прыгну со скалы.

Он мог быть где угодно сейчас. В доме. В спальне, где меня нет. Сидеть в темноте, смотреть на мою подушку, на пустой шкаф, на кольцо и записку, которую я оставила. Я надеялась, что слышит этот клуб сквозь стены. Что чувствует.

Я встала. Киара поняла без слов. Мы направились вниз, прямо в самую гущу, туда, где воздух пах потом, духами и дымом кальяна. Где всё было громче, ближе, жарче.

Когда я вошла в танцпол — все разошлись. Я это почувствовала кожей. Вибрации пошли по ногам вверх, через живот, грудь, до затылка. Люди уступали, чтобы посмотреть. Я не была одета вызывающе — я была одета дерзко. Каждая линия платья подчеркивала изгибы тела. И всё во мне — от изгиба бровей до движения бедра — кричало: «Не трогай. Любуйся. Или умри».

Киара танцевала рядом, чуть позади — охраняя. Но она не мешала. Музыка взяла меня, как волна. Бит бил в грудь, и я двигалась в ритме ярости.

Мужчины смотрели. Один — с обручальным кольцом — прошёл мимо, прикусив губу. Второй — явно из семьи Моретти — сделал шаг ближе, не сводя с меня глаз. Его рука уже поднялась, чтобы коснуться моей талии. Я повернулась резко — взглядом. Он застыл.

— Я бы не советовала, — прошептала Киара, подойдя к нему и улыбнувшись. — У неё острые зубы.

Он отступил. Умный.

Я повернулась обратно в музыку, в свет, в себя. Крутанулась на каблуках, позволив платью взлететь, показав бедро. Кого-то это доводило до безумия. Но я танцевала не для них.

Я танцевала для него. Для призрака, который жил у меня в груди.

В какой-то момент к нам подошёл парень. Высокий, со смуглой кожей и улыбкой, слишком уверенной. Он не задавал вопросов. Просто протянул руку.

И я взяла её.

Почему?

Потому что Лео должен был почувствовать.

Парень прижал меня к себе. Его руки были горячими, крепкими. Он наклонился к моему уху, что-то сказал, но я не слышала — только смотрела через плечо на Киару, которая кивнула. «Продолжай».

Я не чувствовала влечения. Я не хотела поцелуев. Но я хотела — чтобы кто-то увидел меня. Не как жену Лео. А как женщину, способную убить.

Парень танцевал плотно, почти вплотную. Его руки скользнули по моей талии. В этот момент я представила, как Лео это увидит. Как у него сожмутся кулаки. Как заклокочет ревность. Как впервые за долгое время — он испугается потерять.

— Ты красивая, — сказал парень, наклоняясь ближе.

Я посмотрела в его глаза. Карие.Совсем не такие, как у Лео.У него они зеленые.

— Это не поможет тебе, — сказала я холодно. — Я сегодня просто мина. Красиво упакованная, но всё равно взрыв.

Он усмехнулся, будто не понял. Но больше не приближался.

Киара подошла сзади, обняв меня за плечи.

— Ты хочешь уйти? — спросила.

Я помолчала. Смотрела на толпу, на мигающий свет, на собственные руки, дрожащие от напряжения.

— Нет, — ответила я. — Я хочу, чтобы он об этом знал.

Киара поняла. Мы снова поднялись к столику. Я села, закинув ногу на ногу. Достала телефон. Набрала сообщение. Но не отправила.

Я просто прикрепила фото. Себя. В клубе. В этом платье. С огнём в глазах.

И оставила его в черновиках.

Пусть догадывается.

Пусть мучается.

Пусть поймёт, что потерять меня — это не угроза.Это реальность.

Лео

Офис был тихим, как перед бурей. Ни одного звонка. Ни одного звука. Только моё тяжёлое дыхание и холодный стук наручных часов на стеклянной поверхности стола.

Папки с контрактами были раскрыты, но я уже давно не видел в них ни слов, ни цифр.

Всё, что я видел — её лицо.
Её глаза.
Как она смотрела на меня тогда, перед тем, как закрыла за собой дверь в другую комнату.
Холодно. Чуждо.
Словно я для неё теперь никто.

Я прокручивал это снова и снова. А потом — видео. Та женщина. Чужие руки. Моё имя, запятнанное её молчанием.

Я сидел, не шевелясь. Никаких сцен. Никаких истерик. Не мой стиль.

Но что-то внутри меня задыхалось.

Не от вины. От бессилия.

Я не изменял ей. Но она мне не верит. И теперь — ушла.

Стучат.

— Входи.

Сантос, мой охранник. Взгляд тревожный. Редко он себе такое позволяет.

— Сеньор, вы должны это видеть, — он молча протянул мне телефон.

"Королева мафии Вивиана Ди Лоренцо замечена в клубе Silver Fox. Новая глава? Или вызов супругу?"

Я взял. Без слов. Открыл.

Фотографии. Клуб Silver Fox.
Я узнал его по свету, по сцене, по грёбаной стойке, за которой сам стоял неделю назад, когда вёл переговоры с людьми, у которых даже имён нет в системе.

А теперь там она.

Вивиана.

Моя.

С распущенными волосами. В платье, которое я ей купил в Милане, когда впервые увидел, как у неё загораются глаза от ткани.
С каблуками, которые она всегда снимала дома.
С телом, что танцевало, как будто я умер.

На барной стойке.
Рядом с Киарой.
Смеётся. Крутится.
Чья-то рука — на её талии.

Я не моргнул.
Не выругался.
Не поднял голос.

Просто отдал телефон.
— Выйди.

Дверь захлопнулась.

Я остался один.

Я смотрел в пустоту перед собой и чувствовал, как горит кровь. Пульс давит в висках, будто внутренняя тревога, которую невозможно погасить даже пулей.

Она...
Она решила отомстить?

Это была игра?
Злость?
Или она действительно могла позволить кому-то другому держать её так?

Неважно. Никто не имеет права трогать мою жену. Даже если она решила забыть, кто она.

Я опустил взгляд на кольцо. Всё ещё на моем пальце.

Её — нет.
Убрала.
Сняла.
Как будто ничего не было. Как будто мы не клялись в верности друг другу перед нашими семьями. Как будто я не держал её ночью, когда она плакала во сне.

Сейчас она была в чужих руках.
Смеялась.
А я тут — как идиот. В костюме, за столом. Держу себя в руках.

И знаете, что страшнее всего?

Я всё равно её люблю.

Даже сейчас.
Даже так.
С этой злостью, с этим холодом, с этим унижением.
Я всё ещё её хочу.
Я всё ещё её жду.

Но...
Если она думает, что может плясать на моей гордости,
если думает, что я промолчу,
если решила играть в огонь — пусть не удивляется, когда сгорит.

Я встал. Медленно. Холодно.

Не для того, чтобы закатить скандал.
Не для того, чтобы врываться в клуб, как мальчишка.
Нет.

Я не просто муж. Я — Ди Лоренцо. Я-Дон этой чертовой Мафии.

И если моя женщина забыла, кто рядом с ней — я напомню.

                     ***

Я проснулась от странного ощущения: будто кто-то вырезал из меня часть души. Сухость во рту, ломота в висках — последствия вина, да, но не только. Я знала, что именно так просыпаются те, кому больше некуда возвращаться.

Он не пришёл.

Я сидела в квартире Киары, завернувшись в чужой плед, в чужом городе, с чужими мыслями. Всё было чужим, кроме пустоты внутри. Она — моя. До последней капли. До последнего, предательски замирающего удара сердца.

Он знал, где я была. Это невозможно скрыть от человека вроде Лео. Его люди повсюду. Его глаза — как камеры под кожей мира. Он видел, знал. Но не пришёл.
Не позвонил.
Не написал.

Значит, всё.
Значит, она — не просто ошибка. Она — выбор.

И не было больше ни злости, ни боли. Только звенящее осознание: меня больше нет для него.
Меня.
Которую он звал "воительницей".
Которой обещал мир.
Которую называл своей.

Я не плакала.

Я просто молча встала. Съела две таблетки от головы, умылась ледяной водой, собрала волосы в хвост. Заглянула в глаза своему отражению и не узнала себя. Ни капли той Вивианы, что однажды врезала ножом в горло человеку, оскорбившему честь семьи. Теперь в зеркале была женщина, пережившая смерть. Не чью-то. Свою.

Я выпила полбанки дешёвого вина прямо из горлышка и вызвала машину. Ехала в дом, не ощущая дороги. Он, конечно, пуст. Мне этого и хотелось. Не слышать его шагов. Не чувствовать этот запах его кожи. Не видеть эту лживую мягкость глаз, когда он врет, что всё объяснит.

Я хотела тишины.

⸻

Когда я открыла дверь, мне показалось, что я вошла в склеп. Воздух в доме был тяжёлым, мёртвым. Даже стены, казалось, не дышали. Ни одного звука. Ни одного дыхания.

Дом не просто опустел — он меня отверг.

Я медленно прошла по холлу. Мрамор холодил ноги. Зеркало у лестницы было покрыто пылью. Я поднялась наверх. В коридоре стояла мёртвая тишина. За дверью — моя комната. Мой последний остров. Я толкнула дверь.

И замерла.

На тумбочке стояли: коробка и конверт.

Простая белая бумага. Но почему-то именно от неё мне стало не по себе. Я медленно подошла. Села. Взяла конверт.

Открыла.

"Rimettile, guerriera."
"Надень обратно, воительница."

Я усмехнулась. Безрадостно. Почти горько.

Он снова звал меня так.
Воительница.
Как в ту первую ночь, когда я порезала губу и не дрогнула. Когда смотрела ему в глаза и не боялась, даже зная, кто он. Тогда между нами был жар. Сила. Не подвластная логике тяга.

Сейчас между нами — руины.

Я отложила письмо. Потянулась к коробке. Но в тот момент, когда пальцы коснулись крышки — сердце сжалось. В груди что-то кричало. Что-то дикое, инстинктивное.

Не открывай. Беги. Оставь.

Но я открыла.

Мир не рухнул.

Он стал... абсолютно, оглушительно тихим.

Внутри — руки.
Отрубленные. Мужские. Свежие. Кровь ещё темнела на коже. Один из них — с кольцом. С ломаным ногтем. С прожилками, которые я узнала.

Это был он. Один из тех, кто касался меня вчера. Кто стоял слишком близко. Кто усмехался, когда я танцевала.

Я не закричала. Я даже не вздрогнула.

Просто сидела. Смотрела.

Вдыхала медленно.
И понимала.

Это сделал он.
Лео.
Из-за меня.

Он разорвал чью-то жизнь, потому что кто-то осмелился ко мне прикоснуться. Он не пришёл тогда... потому что был занят.
Занят тем, что отрезал руки. Ради меня.

Это не было защитой. Это не было любовью. Это было одержимостью.

И я...
Я не была к этому готова.

Тошнота подкатила к горлу, но я сглотнула. Я — дочь мафии. Я убивала. Я видела кровь. Пахла смертью.
Но сейчас я смотрела на глаза чудовища, которое когда-то целовало мои ладони.

Второй конверт.
Медленно.

Я знала, что внутри хуже.

"Ты только моя. Вот что будет с теми, кто касается тебя. Или даже смотрит."

Ни подписи.
Она не требовалась.

Сбоку в коробке — чёрная подушечка, как в ювелирном магазине. На ней...
глазные яблоки.

Я почувствовала, как мир качнулся.
Но не упала.

Я просто жила в этом.
В этом ужасе. В этой реальности.

Он больше не был человеком.
Он был тьмой, в которую я когда-то влюбилась.

Я медленно поднялась. Подошла к зеркалу. Сняла кольцо с пальца. Положила рядом с коробкой.

И произнесла почти шёпотом:

— Я больше не твоя.

Только вот сердце...
Оно всё ещё стучало его именем.

И я знала: он придёт. Он всегда приходит.

И тогда...

Либо я убью его.

Либо он сожжёт всё, что во мне осталось.