Внутренний аккорд
***
За окном царила зима. Серое небо нависло над школой, снег хлопьями падал на подоконники, таял на стёклах, оставляя прозрачные разводы. Деревья на школьном дворе стояли голыми, их тонкие ветви покрывались тонким слоем льда, хрупким, как стекло. В воздухе пахло морозом и чем-то пряным — может, кто-то в столовой пил горячий шоколад или прятал в карманах мандаринки.
В классе было тепло, батареи гудели, рассеивая прохладу, занесённую учениками с коридоров. Однако уютом не пахло — учитель по искусству был явно не в духе. Он постукивал указкой по столу, требуя тишины.
— Сегодня мы работаем в парах, — его голос разрезал приглушённый шум класса. — Ваш сосед по парте — ваш напарник. Задание простое: совместная работа, сочетающая визуальное искусство и музыку. Один рисует, другой играет. В конце недели выступите перед классом.
Ученики зашевелились. Кто-то сразу заулыбался другу, радостно предвкушая совместную работу. Кто-то, напротив, тяжело вздохнул, понимая, что его сосед по парте — далеко не лучший вариант.
Ёнджун же не сделал ни того, ни другого. Он сидел, сложив руки под голову, и мирно дремал, будто слова учителя не имели к нему никакого отношения.
Тот сжал губы, подошёл ближе и резко стукнул указкой по его столу.
— Чхве Ёнджун! — голос учителя был строгим.
Некоторые ученики обернулись. Бомгю, сидящий рядом, инстинктивно выпрямился.
Ёнджун, поморщившись, приоткрыл один глаз.
— Господи, да за что, — пробормотал он, нехотя садясь ровно.
— Вы должны создать выступление, — отчеканил учитель. — Визуальная часть и музыкальная. Всё ясно?
— Прозрачней некуда, — проворчал Ёнджун, прикрыв глаза ладонью.
Бомгю, наблюдая за этим, чувствовал, как внутри поднимается раздражение. Работать с этим человеком? После их первой встречи, после того, как Ёнджун его просто послал? Он был последним, с кем Бомгю хотел бы объединиться. Но выбора не было.
Ёнджун наконец повернулся к нему, лениво оглядев с ног до головы.
— Окей, — бросил он. — Давай не будем тратить время.
Бомгю молчал, ожидая продолжения.
— И нет, извиняться за прошлый разговор я не собираюсь. Понял?
Бомгю кивнул, чувствуя неприятную тяжесть в груди.
— Отлично. Я беру музыкальную часть. Я умею играть на скрипке. На твоё мнение мне, мягко говоря, похер. Будешь отвечать за визуальную часть, уяснил?
Бомгю снова лишь кивнул. За окном мимо стекла пронеслась снежинка, медленно кружа в воздухе.
— По вечерам мне нет времени на эту еб*ную подготовку, — продолжил Ёнджун холодно. — Так что будем работать во время обеда. Начнём завтра, как раз скрипку принесу. Мне плевать, когда ты привык жрать. У тебя есть десять минут после звонка, а потом дуй на задний двор. Ясно?
— Ясно, — тихо ответил Бомгю.
Слова отдавались неприятной тяжестью внутри, как будто зимний холод пробрался в самую глубину его души.
***
Ёнджун с трудом открыл глаза. Казалось, он не спал вовсе, а просто сменил положение, проваливаясь в ту же удушливую пустоту. Тело гудело от усталости, веки наливались свинцом, но выбора не было — нужно вставать.
Он медленно провёл ладонями по лицу, сжал пальцами виски, пытаясь прогнать тяжесть сна, и растрепал и без того непослушные волосы. В комнате было холодно — отопление в их квартире работало из рук вон плохо, и воздух казался колким, пропитанным затхлостью и перегаром.
Ёнджун тяжело вздохнул и направился в зал.
Картина перед ним была до боли знакомой.
Отец валялся на полу, раскинув руки, рядом — его очередной собутыльник. Джухён? Чжухён? Какая разница, завтра его всё равно сменит другой. Запах перегара стоял такой густой, что, казалось, оседал на коже липким налётом. Но Ёнджун давно перестал его замечать.
Гораздо сильнее его беспокоило урчание в животе.
Он прошёл на кухню, открыл холодильник — и увидел ожидаемое, но от этого не менее ублюдское зрелище. Пустота.
А нет, не совсем.
В углу, возле тёплого, неработающего моторчика, висела дохлая мышь, застрявшая в щели между полками.
Ёнджун усмехнулся — коротко, сухо.
— Ну, заебись.
Может, им с ней пора на тот свет?
Он закрыл дверцу, прислонился лбом к её холодной поверхности и вздохнул.
Вчера он поел. Ровно один раз. Чёртов рисовый пирожок, который растаял во рту слишком быстро, оставив лишь слабый привкус масла.
Но сегодня не повезло.
И завтра тоже.
И послезавтра.
«Один раз не поем — не сдохну», — подумал он, но даже в мыслях это прозвучало неубедительно.
Хер с ним.
Он вернулся в комнату, взял футляр со старой скрипкой. Ободранная, потёртая, с выцветшими краями и потрескавшимся лаком — но всё ещё его. Всё ещё звучащая.
Оставлять её здесь было бы преступлением. Особенно среди этих двух полутрупов.
Ёнджун закинул сумку на плечо, даже не взглянув на распростёртые фигуры в зале, и, не оборачиваясь, вышел за дверь.
***
После разговора в столовой Бомгю чувствовал себя отвратительно. Внутри будто осела тяжёлая свинцовая масса, не давая нормально дышать. Он сидел перед недоеденной тарелкой, бездумно ковыряя вилкой в холодной еде, которая теперь казалась совершенно безвкусной.
Тэхён что-то говорил рядом, пытался его подбодрить, но слова доносились приглушённо, словно сквозь плотную водную толщу. Бомгю слышал его голос, но смысл ускользал, рассыпаясь на отдельные невнятные звуки. В груди неприятно сжималось — от обиды, раздражения и усталости, которые сплелись в один неразрывный клубок.
— Гю? — Голос Тэхёна прорезал вязкую тишину его мыслей. — Ты вообще меня слушаешь?
Бомгю моргнул, будто возвращаясь в реальность.
— А? Да… — поспешно отложив вилку, он резко встал, чувствуя, что больше не может здесь находиться. — Я пойду.
Тэхён нахмурился.
— Куда?
Бомгю сжал губы, не встречаясь с ним взглядом.
— Просто… воздухом подышать.
Он знал, что Тэхён обеспокоенно смотрит ему в спину, но не дал ему ни секунды на расспросы. Быстро развернувшись, он вышел из столовой, увеличивая шаг, пока не оказался в пустом коридоре.
Сердце стучало неровно, злость поднималась изнутри, будто пламя, раздуваемое ветром. Слова Ёнджуна снова и снова всплывали в голове, вызывая раздражение.
«Приходи через десять минут».
Бомгю проверил время. Прошло всего семь.
Но оставаться наедине со своими мыслями даже три минуты было невыносимо.
Он толкнул дверь, выходя на задний двор, и почти не удивился, когда увидел Ёнджуна. Тот стоял, прислонившись к дереву, глядя куда-то в сторону, словно его абсолютно не заботило, появится ли Бомгю вообще.
Раздражение вспыхнуло с новой силой.
— Ты охренел? — голос Бомгю прозвучал особенно резко в тишине.
Ёнджун даже не шелохнулся.
— Чего?
— Ты сказал прийти через десять минут, — Бомгю стиснул зубы. — Прошло только семь!
Ёнджун лениво пожал плечами.
— Ну вот, уже десять.
Бомгю застыл, моргая в ошеломлении.
— Ты… серьёзно просто округлил?!
Ёнджун смерил его скучающим взглядом.
— Какая разница?
— Разница в том, что ты всегда так! — зло выпалил Бомгю, не в силах больше сдерживать раздражение. — Говоришь одно, делаешь другое! Ты ведёшь себя так, будто тебе вообще плевать на людей, а потом удивляешься, почему они злятся!
Ёнджун немного прищурился, внимательно его разглядывая.
— Ты всегда такой, да? — продолжил Бомгю, тяжело дыша. — Разбрасываешься словами, будто они ничего не значат, а потом просто идёшь дальше, даже не оборачиваясь.
Тишина повисла между ними. Ёнджун не сказал ни слова, лишь чуть сильнее сжал руки на груди.
Бомгю стиснул зубы, чувствуя, как к глазам подступает предательская влага.
— Знаешь, мне и так плохо… — он шумно вдохнул, зажмурился, пытаясь загнать ком в горле обратно.
Ёнджун, который до этого выглядел безразличным, вдруг нахмурился.
— Ты чего? — его голос звучал тише, спокойнее.
— Просто… — Бомгю сделал глубокий вдох, но его всё равно трясло.
Ёнджун тихо вздохнул, почесал затылок и, прежде чем Бомгю успел что-то понять, вдруг схватил его за рукав.
— Иди сюда.
Бомгю не успел даже возразить — Ёнджун резко притянул его к себе, прижимая к плечу.
— Не реви... э... медвежонок, — пробормотал он, чуть неловко похлопывая его по спине. — Ладно, извини…
Бомгю судорожно вдохнул, а потом сквозь слёзы слабо усмехнулся.
— Ты такой милашка, когда кого-то жалеешь…
Ёнджун тут же дёрнулся и резко отстранился, недовольно нахмурившись.
— Иди нахуй.
Бомгю посмотрел на него, вытирая глаза рукавом, и слабо улыбнулся.
— Ладно… давай просто начнём.
***
Ёнджун шагал по дороге домой, зябко засунув руки в карманы. Его улица — узкая, покосившаяся, будто мир о ней давно забыл — была наполнена дряхлыми домами, стены которых рассыхались от времени и мороза. Их давно следовало снести, но никто не торопился — как и в его жизни, всё, что требовало перемен, лишь покрывалось новым слоем запустения.
Зима впивалась в кожу ледяными пальцами, пронизывая до костей. Она не просто напоминала о себе — казалось, она злится. Злится на него. Будто хочет переписать и без того изломанную судьбу, сделать её ещё тяжелее, ещё безысходнее. Морозный ветер бросал в лицо колючие снежинки, обжигал кожу, словно сама природа решила испытать его на прочность.
Но разве может жизнь стать ещё сложнее?
Как же легко люди заблуждаются… Нам всегда кажется, что хуже уже не будет. Что боль достигла предела, что дальше только пустота. Мы стоим на краю бездны и верим — глубже не упасть.
Но это лишь иллюзия.
Бездна всегда найдёт способ раздвинуть границы, затягивая всё глубже. Она не знает дна, как и человеческое отчаяние.
Но пока об этом бесполезно говорить.
Это не поймёшь через слова. Это нужно прочувствовать.
Ёнджун шагал по узким, тёмным улицам, вяло перебирая мыслями события дня. На плече болтался старый чехол со скрипкой — потёртый, с выцветшими швами, но по-прежнему надёжный. В воздухе висел запах мороза и уличной пыли, ветер пробирался под воротник, заставляя ёжиться.
А он улыбался. Неясно чему, неосознанно. Просто воспоминание о Бомгю, всхлипывающем, уткнувшись в ладони, вызывало в нём какое-то странное, тёплое ощущение.
Глупый, доверчивый, обидчивый Бомгю. Будто ребёнок, который слишком близко принимает к сердцу каждое слово. Ёнджун знал, что был резок, но… таков он и есть. Неужели кто-то действительно способен принимать его таким?
«Всем плевать, кроме него…»
Мысль неприятно царапнула изнутри, но он отмахнулся. У него нет времени забивать голову подобными вещами.
Скрипка — домой. Переодеться — и на смену. Как всегда.
Он работал допоздна, до кромешной тьмы, пока не оставалось ни сил, ни желания думать о чём-то ещё. Доставщик. Простая работа — принёс, отдал, ушёл. Всё равно заказчикам неважно, кто перед ними стоит. Людям нужна еда, ему — деньги. Их фальшивая вежливость, раздражённые взгляды, мимолётные комментарии за закрывающейся дверью — не его забота.
Судьба не раз швыряла его в грязь. Всё, что он может сделать — подняться, стряхнуть с себя пыль и снова идти вперёд.
Но иногда, особенно в такие холодные вечера, Ёнджун ловил себя на вопросе: разве не могло быть по-другому? Разве нельзя хоть раз, хоть один раз, чтобы жизнь была немного мягче?
Ёнджун наконец добрался до дома — старого, потрёпанного, будто пережившего не один десяток зим без должного ухода. Трещины на стенах змеились, словно шрамы на теле, краска облупилась, окна в грязных разводах с трудом пропускали свет. На крыльце шатались перила, и каждое движение отзывалось скрипом, словно дом сам ворчал на свою нелёгкую судьбу.
Когда-то всё было иначе. Совсем другая улица, совсем другой дом — тёплый, уютный, с просторными окнами, выходящими в парк. В нём всегда пахло чем-то родным: выпечкой по воскресеньям, сладким какао, мамиными духами. Вечерами дом наполнялся голосами — оживлёнными разговорами, добрыми шутками, смехом, который теперь казался чем-то чужим, отдалённым, будто он позабыл, как звучит счастье.
Они не были богаты, но у них было всё, что нужно для настоящего счастья. Отец, хоть и вечно занятой работой, успевал читать им сказки на ночь. Мама, заботливая и тёплая, как мягкий плед зимой, встречала их с сестрой после школы с тарелкой горячего супа. Они гуляли в том парке, который сейчас казался призраком прошлого, болтали о пустяках, улыбались друг другу, даже не подозревая, что этот уютный мир однажды рухнет.
Сестра. Сестра Ёнджуна исчезла, как тень, растворившаяся в темных углах их семьи. С каждым годом, когда её не было рядом, пустота становилась всё заметнее. Не то чтобы она ушла физически, нет. Она исчезла внутри себя, поглощённая каким-то невидимым мраком. Тот самый мрак, что поглотил и их семью, оставив только обрывки воспоминаний.
Отношения с отцом, когда-то крепкие, а теперь обрывающиеся на каждом шагу, стали её первым шагом в пропасть. Она не выдержала. Никакие слова поддержки не могли вернуть её в этот мир. Прямо как в том доме — где каждый угол полнился отчаянием, а за каждой дверью скрывалась боль. Поначалу она пыталась сопротивляться, но, как и многие, сдалась.
Наркотики стали её единственным другом, хотя, наверное, и они не смогли её утешить. Она начала искать утешение в тёмных переулках и затмённых улицах, в случайных ночах, проведённых в руках людей, которые ничего не могли дать, кроме пустоты. Постоянно она исчезала куда-то, и её имя теперь было связано с теми местами, где она могла бы быть забытой и потерянной. Она шлялась по городским кварталам, забывая о себе и своём прошлом, а её улыбка исчезала, оставляя лишь пустые глаза, полные боли и потерянности.
Её родной брат, Ёнджун, не видел её уже два года. Он знал, что она где-то там, но, возможно, и не хотел искать. Ведь что, если она снова исчезнет, как это произошло с их отношениями, с тем, что было раньше? Он пытался вернуть её, но каждый шаг лишь отводил её дальше, оставляя в сердце рану, которую он боялся признать.
Её отсутствие стало частью его собственной пустоты.
Ёнджун не сразу понял, как долго стоит, просто глядя в освещённое окно. Оно казалось единственным живым пятном на фоне ночной тьмы. Ветер пробирался под одежду, бросал в лицо пыль, уносил прочь редкие листья, но он не двигался.
Никто не встречал его у порога, никто не спрашивал, как прошёл день, не ждал с ужином. Тишина внутри была такой же ледяной, как ночь снаружи. Он привык. Давно уже привык. Но вот ведь странное дело — тоска всё равно не отпускала.
Все слёзы, которые он мог пролить, остались в прошлом. Разве может река течь, когда давно пересохла? Он пережил боль, впитал её в себя, научился жить с ней, как с надоедливым попутчиком, что не покидает ни на день. Но даже если слёз не осталось, это не значит, что не осталИсь чувства.
Ёнджун вздохнул и, наконец, двинулся вперёд. Завтра снова будет утро, снова работа, снова вечное однообразие, но выбора у него никогда и не было. Как говорится, судьба зла — особенно к тем, кто и так хлебнул горя сполна.
Как только Ёнджун переступил порог, его окутало липкое, гнетущее ощущение — словно воздух в комнате давно протух и застоялся, напоминая болотную трясину, затягивающую в себя. В нос ударил густой, едкий запах — перегоревший табак, тяжёлый перегар и терпкий, почти химический аромат дешёвого одеколона. Эти запахи впитались в стены, пропитали мебель, осели в каждой трещине пола, создавая ощущение удушающей, клаустрофобной безысходности. Казалось, что сам дом дышит этим смрадом, напоминая о тех, кто в нём был до него.
Он шагнул вперёд — и тут же застыл. В комнате было трое.
Один лениво развалился в кресле, перекинув ноги через облезлый журнальный столик, словно это его личная гостиная. Второй, широкоплечий и жилистый, молча стоял у стены, медленно перекатывая в руках бейсбольную биту, будто размышляя, куда бы нанести первый удар. Третий, не скрываясь, рылся в ящиках, бесцеремонно вытаскивая вещи, словно искал что-то ценное или просто развлекался чужим беспорядком. Никто из них не спешил говорить — их присутствие само по себе говорило за них.
Ёнджун сжал кулаки, ногти впились в ладони, но он не дал себе дрогнуть.
— Вы кто такие?
Мужчина с битой ухмыльнулся, лениво перекатывая её в руках, будто пробуя на вес.
— А ты кто?
— Это мой дом, — процедил Ёнджун, стараясь не показать ни страха, ни злости, которые клокотали внутри.
Тот, что развалился в кресле, бросил на него ленивый взгляд, прищурился.
— Ах, так ты сынок? — угол его губ дёрнулся в усмешке. — Это даже к лучшему. Нам нужен твой папаша. Где он?
Ёнджун сжал челюсть, в висках застучала горячая, давящая злость.
— Не знаю.
— Плохо, — хмыкнул кредитор, покачав головой.
Мужик с битой шагнул ближе, ухмылка на его лице стала ещё шире.
— Ну, раз денег нет… — он протянул эти слова, смакуя их, будто получая удовольствие от каждой буквы. — Можно и по-другому рассчитаться.
Ёнджун почувствовал, как его бросает в холодный пот.
— Как насчёт… тела?
Густой, липкий голос облепил его, вызвав рвотный спазм.
Ёнджун застыл, но в следующую секунду в его взгляде вспыхнула сталь.
— Ни за какие деньги, — сказал он глухо, без дрожи.
Мужик с битой засмеялся.
— Да ладно тебе, не ломайся, — он наклонился ближе, и от его перегара невыносимо разило. Грязные пальцы скользнули к вороту его куртки. — Красивый паренёк, а? Можно и весело провести время…
Ёнджун рванулся назад, но не успел. Бита мелькнула перед глазами, и в следующую секунду что-то глухо треснуло у него в голове. Мир взорвался красной вспышкой боли — и погас.
Глухой удар — будто треснула кость. Перед глазами взорвались белые вспышки, в ушах зазвенело. Ноги отказали, и он рухнул на колени. Крик застрял в горле, вырвался только рваным всхлипом.
Второй удар — в бок. Острая, хищная боль полоснула по рёбрам, словно раскалённый нож врезался в плоть. Тело согнулось само собой, но кто-то грубо схватил его за волосы и рванул назад.
— Сын за отца, верно? — прошипел один из них, и в следующую секунду бейсбольная бита со всего размаха впечаталась ему в живот.
Воздух вышел из лёгких с глухим стоном. В груди полыхнуло, будто внутри взорвалась граната. Мир качнулся, стены поплыли, но не дали упасть — его швырнули на пол, ботинок грубо вдавил лицо в грязный, воняющий пылью ковёр.
— Ты не выйдешь отсюда, пока не найдёшь папашу, понял? — Голос звучал насмешливо, мерзко, как у паука, плетущего паутину. — Теперь это наш дом.
Что-то липкое стекало по губам, оставляя привкус железа. Последнее, что он ощутил, прежде чем провалиться в темноту, — это вкус собственной крови.
***
Ёнджун очнулся от холода, который пропитал его тело до самых костей. Он не сразу понял, где находится. Веки казались свинцовыми, дыхание было рваным, будто он только что вынырнул из ледяной воды.
Голова гудела, словно внутри застучали сотни молотов. Виски пульсировали, посылая волны боли в череп. Во рту ощущался привкус металла — кровь, густая, тёплая, запёкшаяся на губах. Когда он попытался сглотнуть, к горлу подкатил ком, будто внутри всё слиплось.
Тело отзывалось болью на любое движение. Ныла каждая мышца, каждая кость. Он пошевелил пальцами — больно. Попытался поднять руку — ещё хуже. Грудь будто сдавило железными тисками, и каждый вдох давался с трудом.
Но главное — вокруг была тишина. Он был один.
Трясущиеся пальцы потянулись вперёд, нашарили пол. Дерево под ладонью было холодным, липким от какой-то мерзкой жидкости — крови? Или чего-то ещё? Ёнджун поморщился, но не остановился. Он упёрся в стену, судорожно пытаясь подняться.
Казалось, прошло несколько мучительных минут, прежде чем он добрался до двери. Пальцы соскальзывали с ручки. Сил почти не оставалось. Он дёрнул её раз — заперто. Второй — петли с жутким скрипом поддались.
Резкий порыв ветра ударил в лицо, обжигая ледяным воздухом. Ночь раскинулась перед ним, холодная, пугающая, бесконечная.
Ёнджун сделал шаг, и ноги тут же подкосились. Он вцепился в косяк, чтобы не упасть, но равновесие всё равно подводило.
Бежать.
Мозг твердил одно и то же, словно заезженная пластинка.
Бежать, пока лёгкие не разорвёт на куски.
Бежать, пока сердце не остановится от напряжения.
Бежать — прочь от этого дома, пропитанного болью, страхом и грязью.
Он шагнул за порог — и бросился вперёд.
Он думал, что уже упал на самое дно.
Оказывается, дно может треснуть, открывая под собой новую бездну.
Город застыл, окутанный тёмным саваном ночи. Фонари едва тлели жёлтыми пятнами в клубах промёрзшего воздуха, а редкие силуэты прохожих растворялись в темноте, будто призраки. Ветер, холодный и злой, пробирался под тонкую куртку, жаля кожу, забираясь ледяными пальцами за воротник. Он давно перестал чувствовать руки.
Телефон был разбит, но даже если бы работал, какая разница? Никому ведь не позвонить. Да и сколько сейчас? Часа два? Три? Время стало чем-то эфемерным, размазанным, будто размокшая бумага под дождём. Мысли тоже путались, завязывались в узлы, рассыпались, как оборванные нити.
Он шёл, не замечая ни дороги, ни боли. Только хруст снега под ногами казался единственным напоминанием, что он всё ещё здесь, что он ещё существует.
Он брёл вперёд, оставляя за собой алые отметины на девственном снегу — немые кляксы боли. Тонкая куртка липла к телу, впитывая страх, кровь и холод. Она не грела — скорее напоминала саван. Ветер выл в ушах, пронизывая до костей, но он уже ничего не чувствовал.
Деньги на новую одежду? Смех да и только. Всё, что у него осталось, — старый шарф, пахнущий чем-то родным, почти забытым. Мамин? Возможно. В этом не было смысла.
Почему человек не выбирает свою судьбу? Почему одним достаётся тепло и уют, а другим — лишь тёмные переулки и пустые карманы? Наверное, было бы лучше, если бы отец бросил его у дверей детдома. Тогда хотя бы кормили бы, не били. Хотя нет… Сирота — тоже не подарок. Да и кто он такой, чтобы рассуждать, что хуже?
Он вздохнул, но в груди лишь заныло. Болью, отчаянием, одиночеством.
Небо над головой застыло чёрным зеркалом, отражая пустоту внутри.
Ёнджун не сразу осознал, что плачет. Слёзы катились по щекам, мгновенно застывая на ветру, но поток не прекращался. Значит, он ещё умеет плакать.
Качели скрипнули под его весом, когда он опустился на холодное железо. Ледяной металл впивался в кожу сквозь тонкую ткань брюк, но это было неважно. Он просто сидел, дрожа, глядя в пустоту.
Люди всегда плачут. Кто-то вслух, захлёбываясь рыданиями, кто-то молча, до последнего держась, пока боль не начнёт разрывать изнутри. Он не знал, сколько ещё сможет держаться.
Мир сорвался с оси, закружился, проваливаясь в бездну. В ушах стоял гул, будто он нырнул в глубокую воду, и теперь звуки доходили приглушёнными, искаженными, далекими.
Перед глазами плыло, силуэты расплывались, теряя чёткость, пока не остались только два пятна — два беспокойных глаза, полных тревоги.
Бомгю?
Губы двигались, он что-то говорил, но слова были приглушены, как сквозь толщу воды.
Ёнджун хотел спросить, хотел ответить — но язык не слушался, мысли спутались в неразборчивый клубок.
Ноги подкосились. Тело утратило вес.
Холодные пальцы едва ощутили прикосновение — чьи-то руки пытались удержать его, но было поздно.
Тьма накрыла с головой, безжалостная, бесконечная, поглотив всё до последнего отблеска света.
***
Бомгю осторожно уложил Ёнджуна на кровать, стараясь не причинить ему ещё большей боли. Тот был словно тряпичная кукла — тело обмякшее, безвольно податливое. Только грудь тяжело вздымалась, выдавая в нём хоть какую-то жизнь.
Кожа на лице казалась почти прозрачной, мертвенно-бледной, под глазами залегли глубокие тени. Губы потрескались, пересохли, словно он не пил воду уже несколько дней. В уголке рта запёкся след крови. Бомгю невольно сглотнул, ощущая, как к горлу подступает тревога.
Одежда Ёнджуна была в беспорядке — порванная рубашка, испачканная грязью и кровью, будто он не просто дрался, а прошёл через ад. Тёмные пятна на ткани уже начали засыхать, но кое-где кровь ещё блестела при свете ночника.
Бомгю аккуратно укрыл его тёплым одеялом, зная, что вряд ли это поможет. Пальцы невольно задержались на запястье Ёнджуна, проверяя пульс. Слабый. Неуверенный.
— Ну и в какую передрягу ты опять влез, придурок? — пробормотал он себе под нос, слабо усмехнувшись.
Ответа, конечно, не последовало. Только тихий, неровный вдох.
Бомгю вздохнул и вышел из комнаты, направляясь в столовую, где его уже ждала мама.
Мать сидела за массивным дубовым столом, небрежно помешивая чай серебряной ложечкой. Пар неспешно поднимался от чашки, наполняя кухню терпким ароматом жасмина. Женщина выглядела расслабленной, но в её глазах плясал лукавый огонёк. Завидев сына, она улыбнулась, отставила чашку и кокетливо приподняла бровь.
— Ну, слава богу, что отца нет дома, — протянула она, сцепляя пальцы в замок. — А то бы ты ни за что не смог пригласить своего друга.
Она сделала театральную паузу, оценивающе оглядывая Бомгю, словно взвешивая его на невидимых весах.
— Хотя… он вполне в моём вкусе.
Бомгю громко застонал, закатив глаза.
— Мам…
— Ладно, если серьёзно, — она откинулась на спинку стула, наблюдая за сыном с лёгкой улыбкой. — Почему он весь в крови? Это ты его так?
Она прищурилась, постукивая ногтем по чашке.
— Хоть бы лицо в целости сохранил. Красивый ведь мальчик, а так больно смотреть.
Бомгю всплеснул руками, словно призывая небо в свидетели.
— Мам! Конечно, нет! У меня бы силёнок не хватило.
Он поёрзал на стуле, глядя в сторону, лишь бы не встречаться с её внимательным взглядом.
— И вообще, мы не друзья.
Мать понимающе кивнула, делая вид, что поверила.
— Правда? — её голос прозвучал почти невинно. — А он даже в полусознании умудрился поздороваться и поклониться. Вежливый мальчик.
Она задумчиво наклонила голову, постучала пальцем по подбородку, будто что-то анализируя.
— И, кстати… Ты случайно не влюблён в него? Вы целовались?!
Бомгю замер, затем так резко поперхнулся воздухом, что пришлось закашляться, прикрывая рот рукой.
— Нифига! — выпалил он, сердито морща нос. — Он меня в первый день нахуй послал!
Мать лишь хмыкнула, делая ещё один глоток чая.
— Бомгю, выражения! — укоризненно сказала она, но в её глазах читалось веселье.
Она с явным удовольствием наблюдала, как сын нервно потирает шею, отчаянно делая вид, что ему плевать.
— Хотя… с таким личиком, конечно, ему можно всё.
Бомгю застонал ещё громче, взмахнул руками, будто отгоняя её слова, и стремительно поднялся из-за стола.
— Ой, боже… Всё, мам, отстань!
Мать лишь с довольной улыбкой проводила его взглядом, когда он поспешно ретировался, будто спасался бегством.
***
Бомгю лежал в своей комнате, кутаясь в одеяло, но сон и не думал приходить. Мысли о Ёнджуне, который находился за стеной, не давали ему покоя, сверля голову, как назойливая мошкара.
О боже, как же ему хотелось пойти туда. Просто лечь рядом. Просто быть рядом.
Да и какая теперь разница, что в первый день знакомства Ёнджун его послал? Воды с тех пор утекло немало. Он же извинился. Даже обнял. Назвал… медвежонком.
От одной этой мысли у Бомгю внутри всё перевернулось. Казалось, сердце пустилось вскачь, а в груди завязался тугой узел. Он сжал в руках своего потрёпанного плюшевого мишку, Буби, словно тот мог дать ответ на все его вопросы, и тяжело вздохнул.
Ну и что ему теперь делать с этими чувствами? Ума не приложить.
Глупый вопрос. Конечно же, пойти к нему.
Бомгю поднялся, накинул на плечи одеяло, крепко прижимая Буби к груди, и, не сделав ни звука, прокрался в комнату Ёнджуна. Комната была полумрак, и, кажется, все звуки, кроме его собственного дыхания, растворялись в тишине ночи. Ёнджун спал — или, по крайней мере, так это казалось. Его лицо, хоть и опухшее, выглядело удивительно мирным, как будто в этом сне он был далёким от всех боли и проблем.
Тёмные ресницы, мягкой тенью ложившиеся на кожу, казались такими хрупкими, словно могли сломаться от лёгкого прикосновения. Губы, чуть приоткрытые, напоминали… бутон, который вот-вот раскроется, но его ещё не коснулся свет.
Бомгю сглотнул, прикусил губу, не в силах оторвать взгляда.
А если он… возьмёт и украдёт первый поцелуй Ёнджуна? Или, может, не первый, но точно свой первый? Конечно это будет эгоистично. Но всё же.
Как будто кто-то подкинул ему идею, и теперь эта мысль не давала ему покоя. Всё внутри переворачивалось, как в непонятном и бурном водовороте. А что если это и есть тот момент? Неужели он стоит перед этим шагом?
Что это за запоздалый пубертат, чёрт
возьми.
Бомгю судорожно вздохнул, закрывая глаза, как будто пытаясь выкинуть из головы все мысли, все страхи. И вдруг, не сдержавшись, он прильнул к этим губам. Легкий, почти неуловимый прикосновение, которое могло бы показаться случайным, но в его сердце оно отзывалось таким резким и громким эхом, что даже тишина комнаты вдруг стала оглушающей.
Ёнджун не спал.
Он был слишком спокоен для того, чтобы быть в состоянии покоя. Когда Бомгю отстранился, его дыхание стало чуть более прерывистым, его будто током прошибло, глаза Ёнджуна открылись и оставались такими же пустыми. Казалось, всё, что когда-то было внутри него — всё, что могло бы быть — исчезло. Он просто смотрел, без всяких эмоций.
"Ему уже было всё равно."
Словно в этом моменте он не был живым, а просто какой-то оболочкой, лишённой чувств и привязанностей. Может быть, ему не осталось больше ничего. Никаких желаний, никакой гордости, просто… пустота.
Он мог бы предложить что-то другое. Может, начать продавать себя? Какая, в сущности, разница.
Он не знал, что на самом деле чувствует. Всё как-то потускнело, и сердце, как будто потеряло ритм.
Ёнджун посмотрел на него, и в его взгляде не было ни ярости, ни недовольства. Он просто смотрел.
— Всё? — Его голос был ровным, пустым, без капли эмоций. — Хочешь выебать меня? То пожалуйста, без проблем. Но заплати. Это не составит тебе труда... купи меня, потом еби сколько захочешь, когда захочешь.
Бомгю судорожно втянул воздух.
Он открыл рот, но так и не смог выдавить ни слова.