Мелодия на кончиках пальцев
***
Бомгю родился в семье, где, казалось бы, у него было всё: деньги, роскошь, статус. Его будущее было предопределено ещё до его появления на свет — наследник, гордость семьи, продолжатель фамильного дела. Родители заботились о нём, но их любовь всегда соседствовала с ожиданиями. Их брак не был союзом двух любящих сердец — он был всего лишь контрактом, заключённым между богатыми семьями. Со временем эта искусственная связь начала трещать по швам.
В их доме ссоры были чем-то привычным, словно часть интерьера. Сначала это были мелкие стычки, незначительные упрёки, но однажды в их жизни случилось нечто, что превратило каждую перепалку в настоящую бурю.
Мать первой заметила: Бомгю не откликается на её голос. Сначала она убеждала себя, что он просто мечтатель, что он слишком увлечён своими играми. Но со временем тревога стала невыносимой. Когда мальчик снова и снова оставался глух к своему имени, её страхи переросли в отчаяние.
Диагноз врача стал приговором. Бомгю был глухим. Не полностью, но всё же.
Конечно, деньги могли многое исправить. Лучшие слуховые аппараты, занятия с логопедами, специалисты, обещающие, что он сможет говорить, будто бы слышит… но даже техника не могла исправить самое страшное — трещину, которая расколола его семью окончательно.
Отец не принял эту новость. В его глазах во всём была виновата мать. Он обвинял её, бросал в лицо жестокие слова, словно Бомгю был её ошибкой, её недочётом. Эти ссоры становились всё громче, всё яростнее, а маленький Бомгю, даже не слыша их до конца, всё равно чувствовал: эти крики наполнены болью.
Слуховые аппараты позволяли ему воспринимать звуки, но он рано понял, что иногда тишина лучше, чем слова.
Так он вырос — мальчиком, который редко говорил, но всегда слушал. Он научился быть терпеливым, заботливым, чутким. Он замечал чужую боль, даже если о ней не говорили вслух. Он научился улыбаться так, чтобы никто не догадался, что ему плохо. Но его настоящие эмоции жили не в словах — они оживали на холсте, в мазках краски, в тенях и бликах, которыми он передавал то, что не мог выразить иначе.
Искусство стало его голосом.
***
Отец снова уезжает в командировку. Но Бомгю давно знал, что это не просто очередная поездка — это всегда означало новое место, новый дом, новую школу. Отец не любил оставаться один, поэтому семья следовала за ним повсюду, словно часть его багажа.
Каждый раз всё повторялось: сборы в спешке, переезд, привыкание к новой обстановке, а потом снова чемоданы, снова дорога, снова чужие улицы и незнакомые лица. Бомгю уже перестал считать, сколько школ он сменил. Он даже не пытался привязываться к людям — какой в этом смысл, если через несколько месяцев ему снова придётся уходить?
Мать всегда говорила, что ему будет проще учиться онлайн. Она пыталась убедить отца, что это избавит их сына от стресса, что ему не нужно каждый раз заново адаптироваться. Но отец был непреклонен: «Как ты собираешься руководить компанией, если даже не можешь общаться с обществом?»
Теперь они снова собирают вещи. Но этот переезд другой. Они возвращаются в Корею. В родные края. В сам Сеул.
Бомгю даже не знал, что чувствовать. Отец всегда предпочитал работать за границей, словно избегая возвращения, но теперь что-то изменилось. Может, это просто очередная временная остановка, но почему-то на этот раз Бомгю волновался больше, чем обычно.
***
Утро.
Бомгю проснулся за тридцать минут до будильника. Он не сразу понял, почему, просто открыл глаза и уставился в одну точку. Сквозь приоткрытые шторы в комнату пробивался сероватый свет утра, рисуя мягкие тени на стенах. Одеяло окутывало его теплом, но даже оно не могло избавить от чувства тревоги.
Он привык к переездам, привык к новым школам, новым людям, к бесконечному повторению одного и того же сценария. Но в этот раз всё ощущалось иначе. Волнение было острее, чем обычно. Возможно, потому что на этот раз они вернулись в Корею.
Краем глаза он заметил, как дверь тихо приоткрылась. Он вздрогнул, но не сразу отреагировал. В боковом зрении мелькнул размытый силуэт, но звуков не было.
Мама.
Она что-то говорила. Её губы двигались, но для него комната оставалась окутанной с непонятными для него звуками.
Бомгю на автомате протянул руку к тумбочке, нащупал слуховой аппарат и вставил его в ухо. Мир тут же наполнился чёткими звуками, родным голосом, и он услышал:
— Солнышко, ты уже проснулся?
Голос её был мягким, осторожным. В глазах читалась забота, но вместе с тем — какая-то усталость.
Бомгю просто кивнул.
— Если что, завтрак давно уже готов, — добавила она с лёгкой улыбкой.
Фраза прозвучала так, будто это она сама приготовила еду для сына, хотя на самом деле этим занималась тётя Минджон. Она работала в их доме много лет, и, можно сказать, стала для Бомгю ближе, чем собственная мать. Она первой замечала, если он не ел, если у него было плохое настроение, если он грустил. В каком-то смысле именно она научила его понимать заботу через действия, а не слова.
Но Бомгю не винил маму. Он понимал, что она всегда старалась, просто у неё не всегда получалось. Если у неё не выходило быть хорошей женой для мужа, то это не отменяло того факта, что она хотела быть хорошей матерью для сына. Она работала, пыталась сохранять семью, пыталась как-то угодить мужу, который чаще был в разъездах, чем дома.
— Сыночек мой, собирайся давай, а то опоздаешь в первый же день, — мягко напомнила она.
— Хорошо, — ответил Бомгю, наконец садясь на кровати.
Сегодня всё будет по-новому. Но изменится ли что-то?
***
Черный автомобиль с тонированными окнами плавно остановился перед школьными воротами. Машина выглядела слишком дорогой для этого места, слишком контрастной на фоне обычных учеников, спешащих в класс. Водитель быстро вышел, обошел машину и открыл пассажирскую дверь.
Бомгю неспешно выбрался наружу, поправляя ремешок рюкзака на плече. Он чувствовал на себе взгляды. Кто-то остановился прямо посреди двора, кто-то шептался, переглядываясь. Кто-то просто таращился на его слуховой аппарат, не стесняясь.
— Кто это вообще такой?
— Какого черта у него такая тачка?
— Подожди… он что, глухой?
Шепотки не были слишком громкими, но Бомгю слышал. Он привык. Они всегда были.
Не задерживаясь, он прошел мимо толпы и вошел внутрь школы. Здесь было ещё хуже — ученики, гуляющие по коридорам, смотрели на него с тем же самым интересом, будто он не человек, а выставочный экспонат. Однако это не сбивало его с толку. Главное сейчас — найти свой кабинет.
Он шел по коридору, пока не заметил двух парней, увлеченно разговаривающих. Один был высоким и светловолосым, выглядел довольно серьезным и собранным. Второй, напротив, был чуть ниже и улыбался так широко, будто светился изнутри.
Бомгю остановился рядом и, не теряя времени, спросил:
— Извините, вы не подскажете, где находится кабинет 2-4?
Высокий парень повернул голову, оценивающе оглядывая его. Затем кивнул и спокойно сказал:
— Я Чхве Субин. Ты новенький?
— Да, Бомгю, — представился он.
Второй, улыбчивый парень, с интересом наклонился ближе:
— О, круто! Я Кай! Добро пожаловать в нашу школу!
— Спасибо, — кивнул Бомгю.
Субин посмотрел на расписание у себя в телефоне, затем снова на Бомгю.
— Я покажу тебе дорогу. А после уроков мы можем провести тебе небольшую экскурсию по школе, если хочешь.
— Да, это было бы полезно, — признался Бомгю, немного расслабившись.
— Отлично! Тогда увидимся позже! — радостно сказал Кай.
Субин жестом показал Бомгю следовать за ним. На мгновение он задумался: возможно, этот день не будет таким уж плохим.
Новая школа, новый класс
Бомгю вошёл в класс за минуту до начала урока. Внутри уже все сидели по местам — кто-то перебрасывался тихими фразами, кто-то лениво прокручивал ленту на телефоне, но стоило ему переступить порог, как разговоры стихли.
Снова эти взгляды.
Любопытные, изучающие, с оттенком скрытого осуждения. Он чувствовал их кожей, как будто каждый из присутствующих считывал его до мельчайших деталей: новенький, слуховой аппарат, дорогая одежда, выправка, не вписывающаяся в общую атмосферу.
Глухая тишина нарушилась низким голосом учителя:
— Ты тот Чхве Бомгю?
Бомгю перевёл взгляд на мужчину. Тот выглядел лет на сорок, сдержанный, строгий, но без излишней жесткости в выражении лица.
— Да.— ответил он, почтительно наклонив голову.
Учитель кивнул, признавая вежливость.
— Хорошо, Бомгю. Твоё место… — он обвёл класс взглядом, — рядом с Чхве Ёнджуном.
Бомгю проследил за направлением его взгляда и наткнулся на парня, который, кажется, даже не осознавал, что вокруг происходит что-то значимое. Он не сидел прямо, не смотрел на учителя и даже не притворялся заинтересованным. Просто развалился на парте, отвернув лицо к окну, будто мир за стеклом был интереснее, чем всё происходящее здесь.
«Серьёзно?»
На удивление, учитель даже не попытался сделать ему замечание. Видимо, это было в порядке вещей.
Сдерживая вздох, Бомгю молча прошёл к своему месту и сел рядом с ним. Не то чтобы он ожидал радушного приёма, но всё-таки решил проявить вежливость. Протянул руку:
— Приятно познакомиться, я Бомгю.
Ёнджун медленно приподнял голову, его глаза были пустыми, холодными, как у человека, которому абсолютно плевать на весь мир.
— Мне похуй, кто ты. Отъебись, будь добр, показушник херов.
Слова прозвучали глухо, будто специально предназначались только для его ушей.
Бомгю замер. Он даже не сразу осознал смысл сказанного.
Что?
Что он сделал не так? Он просто поздоровался.
На секунду в груди что-то сжалось, но он быстро взял себя в руки.
Он привык.
Не в первый раз люди принимали его иначе, чем он хотел.
Не говоря ни слова, он убрал руку и сосредоточился и дело возвращалось к Ёнджуну. Почему он так отреагировал? Он так со всеми?
Физика тянулась бесконечно. Учитель что-то объяснял, выводя на доске сложные формулы, но Бомгю не мог сосредоточиться. Глухой осадок от этих слов всё ещё сидел где-то глубоко внутри.
Когда прозвенел звонок, к нему подошёл каштановый парень с большими, выразительными глазами.
— Не переживай ты так, этот Ёнджун всегда со всеми так, — усмехнулся он. Голос у него был спокойный, уверенный, немного насмешливый. — Вечно спит на уроках. Кто знает, чем он занимается по ночам…
Бомгю посмотрел на него внимательнее.
— Как тебя зовут, бэмби
— Меня зовут Кан Тэхён. — покраснев, ответил Кан.
— Бомгю, — представился он снова, на этот раз без страха получить в ответ что-то неприятное.
— Я знаю, — Тэхён улыбнулся.
Разговор завязался легко. Тэхён оказался удивительно простым в общении. Он не спрашивал ничего лишнего, не делал замечаний о слуховом аппарате, не давал тех самых взглядов, которые Бомгю ненавидел. Он просто рассказывал о школе, о том, какие учителя нормальные, а какие — нет, о том, какие кабинеты самые неудобные, и даже поделился секретным местом, где можно скрыться от всех во время обеда.
С ним было… спокойно.
***
За ужином царила натянутая вежливость. Изысканные блюда, тонкий аромат дорогого вина, безупречно сервированный стол — всё, как всегда. Но за этой идеальной картинкой скрывалась холодная отстранённость.
— Солнышко, как прошёл твой первый день? — голос матери звучал мягко, но в глазах читалась неуверенность. Она старалась быть заботливой, даже если внутри её что-то тревожило.
— Нормально, — Бомгю ответил коротко, не отрывая взгляда от тарелки.
Отец, едва заметно вздохнув, поставил бокал обратно на стол.
— Надеюсь, твой… недуг не мешает тебе находить общий язык с людьми?
Воздух в комнате стал тяжелее.
Бомгю натянуто улыбнулся, как делал это всегда, когда не хотел отвечать. Сложил приборы, тихо извинился и, не глядя на родителей, вышел из столовой.
В своей комнате он сразу снял слуховой аппарат, оставляя мир в приятной, приглушённой тишине. В ней он чувствовал себя комфортнее — не нужно прислушиваться к чужим словам, не нужно угадывать скрытые эмоции в голосах. Здесь он мог быть собой.
Бомгю подошёл к мольберту, взял карандаш и плавно провёл первую линию. Обычно он не задумывался, что рисовать — просто позволял руке двигаться по интуиции. Формы вырисовывались сами собой, будто внутри уже был готовый образ, который просто ждал, когда его выведут на бумагу.
Глаза, нос, линия губ…
Бомгю сосредоточенно прорисовывал детали, пока, наконец, не сделал шаг назад, чтобы оценить результат.
И его пальцы на секунду замерли.
На холсте был Ёнджун.
Хмурый взгляд, будто смотрящий сквозь тебя. Обречённо опущенные уголки губ. Чуть взъерошенные волосы.
Бомгю склонил голову, разглядывая рисунок, и усмехнулся.
— Забавно, — пробормотал он себе под нос, проведя пальцем по графиту, заканчивая последние штрихи.
***
Когда Ёнджун родился, семья Чхве не жила в достатке, но и нужды они не знали. Деньги приходилось считать, однако в доме всегда было тепло, пахло свежим хлебом, а вечерами мама играла на скрипке, наполняя комнаты мягким звуком струн.
Он рос счастливым ребёнком.
Пока однажды мир не начал расплываться перед его глазами.
Сначала он думал, что просто устал. Щурился, тёр веки, но буквы в книгах становились всё более размытыми, а лица людей – неразличимыми.
Врачи вынесли приговор: его зрение стремительно ухудшалось.
Спасти могла только пересадка роговицы, но это стоило невероятных денег.
Родители были готовы на всё.
Они заняли деньги, продали всё ценное, что было в доме, взяли несколько кредитов. Отец работал без выходных, теряя сон, теряя здоровье, но не теряя надежду.
И когда подходящий донор нашёлся, операция прошла успешно.
Цена была страшной.
Семья погрязла в долгах, но родители улыбались, когда Ёнджун снова мог видеть.
Однако судьба не собиралась останавливаться.
Второй удар пришёл слишком быстро.
Мама начала жаловаться на головные боли.
— Это просто усталость, — говорила она, гладя сына по голове.
Но она знала, что это не так.
Когда диагноз подтвердился — опухоль мозга — отец долго молчал, уставившись в пол.
На лечение требовались сотни тысяч.
Но денег не было.
— Всё в порядке, — говорила мама. — Мы справимся.
И улыбалась.
С тех пор она проводила с Ёнджуном каждую свободную минуту. Они гуляли в парке, пекли пироги, она играла ему на скрипке, учила читать ноты, гладила по волосам перед сном, шепча, что всё будет хорошо.
А потом она пропала.
— Папа, где мама?
Отец не ответил.
Он просто сидел в темноте, сжимая в руках её фотографию, и плакал.
Она не хотела, чтобы сын видел её слабой.
Она умерла в больнице.
Отец не смог этого пережить.
Сперва он просто молчал.
Потом начал пить.
А потом начал обвинять Ёнджуна.
— Это из-за тебя, — говорил он, сжимая кулаки. — Если бы не ты, она бы жила.
Но спасение пришло.
Бабушка забрала его к себе.
Она пахла корицей, всегда завязывала волосы в высокий пучок и пекла сладкие булочки.
— Ты ни в чём не виноват, лисёнок, — шептала она, гладя его по голове.
С ней было безопасно.
Но счастье длилось недолго.
Год назад бабушка умерла.
И ему пришлось вернуться к отцу.
Теперь это был не тот человек, которого он знал в детстве.
Алкоголь уничтожил его. Он тратил последние деньги на бутылки, забывал про сына, едва смотрел в его сторону.
Ёнджун не мог этого вынести.
Он начал работать. Днём учился, а ночью разгружал ящики на складах, мыл посуду в забегаловках, делал любую грязную работу, лишь бы не зависеть от отца.
Но в этом мире у него всё ещё было единственное спасение — мамина скрипка.
Он берёг её, как самое ценное.
Играл по ночам, затаив дыхание, учил ноты, дрожащими пальцами водил смычком по струнам, стараясь извлечь хотя бы слабый, но чистый звук.
И когда он играл, ему казалось, что мама всё ещё рядом.
Но однажды отец увидел его.
Ёнджун сидел на полу, сжимая скрипку в руках.
— Ты не имеешь права к ней даже прикасаться.
Первый удар был сильным.
Скрипка упала на пол.
Второй — резким, злым.
Ёнджун не закричал.
Просто смотрел на инструмент, на разбросанные ноты и понимал, что если сейчас поднимет скрипку, то отец разобьёт её к чертям.
С той ночи он никогда больше не играл при отце.
Но по ночам, когда весь дом погружался в тишину, он снова брал её в руки, осторожно проводил смычком по струнам.
Единственный звук, который мог его спасти.