Глава четвертая.
Идеальная жизнь Аён дала первую трещину в тот самый момент, когда её утро началось не с репетиторов или тренировки, а с того, что она просто лежала, уткнувшись взглядом в белый потолок. Ничего необычного, казалось бы — всего лишь маленькая заминка в расписании, но именно с неё всё и началось.
Хотя, если быть честной, это началось куда раньше. Может быть, в тот день, когда она заметила его среди нескольких пар глаз и вдруг ощутила на себе пристальное внимание, от которого стало трудно отвести взгляд. Или, возможно, в тот момент, когда она впервые позволила себе открыться ему в зале, произнеся слова, которые никогда бы не осмелилась сказать никому другому. Какая разница теперь? Всё это потеряло значение — с каждым днём Аён всё меньше понимала саму себя.
Изменения в ней происходили почти незаметно, но слишком ощутимо для неё самой. Привычная пустота в груди уступила место эмоциям — ярким, противоречивым, не всегда приятным. Она ловила себя на том, что на людях становилось всё труднее сохранять безупречную маску, а дома — всё невыносимее молчать.
То, что раньше не трогало её вовсе, теперь раздражало до скрежета зубов. Фальшивые улыбки, бесконечные фотосессии, пустые знакомства с влиятельными людьми — всё это вызывало усталость, которой не удавалось скрыть даже под самым идеально подобранным макияжем. Даже блог и учёба перестали приносить ей ту холодную, но всё же ощутимую радость. Всё стало одинаково пустым.
Мысль о домашнем обучении пришла внезапно, почти как каприз. За неделю, проведённую дома из-за неожиданной простуды, Аён успела привыкнуть к тишине. Ей даже начинало казаться, что можно выйти в школу уже завтра, вернуться в прежний ритм — но именно в этот момент телефон вспыхнул уведомлением.
«Онни, вы что, решили уйти в подполье? Порадуйте народ, без вашего идеала скучно.»
Аён даже не нужно было смотреть на имя отправителя — она узнала бы этот ядовитый тон Юры из тысячи других.
Сначала собиралась, как обычно, проигнорировать. Но раздражение — резкое, жгучее — поднялось так внезапно, будто сидело под кожей все эти дни и лишь ждало повода. Ей вдруг стало тесно от чужих слов, от бесконечной игры в «идеал», и пальцы сами забегали по экрану.
«Скучно? Тогда вам стоит найти себе другое хобби.»
Сообщение отразилось в чате, и сразу же засветилось «прочитано». На несколько минут воцарилось молчание. В этом молчании было что-то похожее на звон тишины в зале после того, как мяч ударился о паркет, — пустота, за которой рождалось чувство освобождения. В груди Аён впервые за долгое время стало так же легко, как в тот вечер после разговора с У Ёном.
Первой тишину нарушила Сону, поспешно напечатав:
«С тобой всё в порядке?»
На её сообщение почти мгновенно появилась реакция с глазами — от Джиун.
Аён не колебалась ни секунды. Она вышла из чата, потом и вовсе удалила группу. На миг мелькнула мысль заблокировать всех девчонок, но эта идея показалась ей излишне театральной. И без того сегодня она сделала больше, чем обычно осмеливалась.
Нам качнула головой, отбрасывая в сторону назойливые воспоминания прошлой недели, и наконец поднялась с постели. Её тело будто сопротивлялось, но привычка к дисциплине пересилила.
Немного потянувшись, она направилась к зеркалу. Отражение встретило её слегка взъерошенными волосами и усталым взглядом. По-хорошему, стоило бы принять ванну, смыть остатки сонливости и напряжения, но сегодня в ней неожиданно поселилась лень — редкая гостья в её расписанной по минутам жизни.
Пальцы скользнули по прядям, разбирая их. И тут же в голове всплыли родители. Их голоса, как эхо, звучали в ушах, когда она впервые предложила перейти на домашнее обучение.
— Ты лицо своей школы, Аён. Ты не можешь просто так прогуливать уроки, — резкий тон отца хлестнул, как всегда, холодно и безапелляционно.
Но она давно привыкла к этому тону. Для неё его слова были скорее механическим звуком, чем чем-то, что могло задеть. Гораздо больше поразила мать — в тот момент она не перебила, не поддержала. Просто задумалась. И это было на неё совсем не похоже.
Аён быстро поняла причину. Через несколько недель у матери должен был состояться показ в Париже. Подобные мероприятия всегда превращали её в клубок нервов, ведь требовали одновременно быть дизайнером, организатором и стратегом. А тот факт, что всё происходило за границей, лишь множил трудности.
Решение родилось у Аён почти сразу. Она знала, как действовать — и не удивлялась себе. Это был не первый раз, когда ей приходилось добиваться желаемого через мать. В доме, где ни у кого не было настоящей привязанности друг к другу, манипуляции становились естественным языком общения.
И потому, предложив помощь с организацией, Аён получила то, что хотела. Мать согласилась почти без колебаний — её это даже обрадовало. Несколько звонков, пара знакомых, которые всегда были под рукой у семьи Нам, — и проблема с местом проведения была решена.
Мама выглядела довольной, а отец... Отец, как всегда, промолчал. Но в его молчании сквозило что-то вроде одобрения, или, по крайней мере, удовлетворения тем, что дочь способна решать вопросы сама.
Так и получилось, что теперь Аён училась дома. Формально — из-за болезни и занятости, на деле — по собственному решению.
И это решение почему-то ощущалось не как ещё один каприз, а как первый настоящий шаг в сторону себя.
Аён спустилась на кухню. Дом, как и всегда, встретил её пустотой, но сейчас эта пустота ощущалась особенно — словно стены проглатывали каждый её шаг.
Конечно, формально она была не одна: где-то на первом этаже дежурили охранники, а в кладовой наверняка копошилась домохозяйка, пришедшая с утра. Но эти люди существовали скорее как тени. Ни с кем из них Аён никогда не имела близости — напротив, казалось, что персонал избегает её по какой-то своей, непонятной причине.
Открыв дверцу холодильника, она заранее не ждала ничего приятного. В их доме никогда не водилось ничего, что можно было бы назвать «соблазнительным». Еда здесь была такой же, как и жизнь — правильной, отрегулированной, до жути скучной, но одобрено полезной.
Аён пробежалась взглядом по полкам. Несколько пачек обезжиренного творога, вчерашние запечённые овощи, которые остались после её ужина, парочка белковых батончиков без сахара. Всё это выглядело одинаково бледно и безжизненно. Даже цвет у этих продуктов был какой-то уставший.
Живот отозвался недовольным урчанием, и Аён невольно нахмурилась. За последние дни она сбросила несколько килограммов — непроизвольно, словно организм сам отказывался принимать пищу.
Если бы мать увидела её сейчас, то наверняка пришла бы в ужас: дочь выглядела не только усталой, но и болезненно хрупкой. Слишком тонкие запястья, бледность кожи — кто-то мог бы назвать её «живым мертвецом». Но Аён и глазом бы не моргнула.
Она знала: всё это — последствия не только болезни, но и равнодушия к привычному образу жизни.
За последний месяц желание вести соцсети почти исчезло. Нет, и раньше это не было страстью, скорее обязанностью — улыбки ради фанатов, публикации ради поддержания имиджа. Но теперь и на это не хватало сил. Мысль о том, чтобы снова выйти «на сцену», напомнить миру о своей идеальной версии, вызывала в ней дискомфорт, а иногда — тошноту.
Даже простое общение с людьми стало утомлять. Лесть и похвала, которые когда-то давали уверенность, теперь звучали, как пустые ноты, раздражали, будто навязчивая мелодия, которую невозможно выключить.
И вот она стояла, вглядываясь в холодильник, полный безжизненной пищи, и ловила себя на мысли: может быть, именно это и есть точка невозврата?
Аён глубоко вздохнула, бросив взгляд в сторону окна. Сумерки постепенно сгущались, окрашивая небо в мягкие оттенки серого и розового. Погода стояла тихая, удивительно спокойная для её собственных мыслей.
Несколько секунд она колебалась, а потом решительно поднялась наверх, чтобы наконец избавиться от пижамы.
Сняв верхнюю часть одежды, оставшись в одном белье, Аён непроизвольно задержала взгляд на зеркале. Она знала: подходить к нему сейчас — плохая идея. Но разве она уже не нарушила все собственные правила за последние недели? Одно больше, одно меньше — хуже быть не могло.
Остановившись напротив отражения, почти полностью обнажённая, она встретила взгляд, который её ошарашил. Ей казалось, что она привыкла к себе: каждый день начинался и заканчивался взглядом в зеркало. Но сегодня отражение было чужим, пугающе откровенным.
Белая кожа, которую другие считали эталоном красоты, теперь делала её похожей скорее на мертвеца, чем на живого человека. Ключицы выпирали слишком резко, рёбра очерчивались почти болезненно, талия стала тонкой до нереальности. Живот — ровный, как вытертое полотно, ноги — подтянутые, но опасно худые. Даже грудь и бёдра — едва заметно уменьшились, как будто тело решило постепенно стирать самое женственное в ней.
Аён провела пальцами по коже, и под ними ощущались кости — холодные, как чужие. Она отшатнулась на шаг назад, стараясь не думать о том, что видит.
Рука сама потянулась к одежде. Первое, что попалось под руку, — старые чёрные штаны и просторная толстовка. Та самая, в которой она когда-то шла к У Ёну. На миг она замерла с этой одеждой в руках, и сердце странно кольнуло. Но раздумывать времени не было — она быстро натянула ткань на себя, будто прикрывая не только тело, но и мысли.
Отношение к У Ёну с самого начала было слишком противоречивым. Их связывало что-то неровное, порой неприятное, но неоспоримо сильное.
После того самого сообщения и скандального поста всё будто сместилось — их общение стало осторожнее, ровнее, нейтральнее. У Ён никогда больше не поднимал тему, делая вид, что ничего не случилось. Но в его редких фразах иногда проступала едва заметная вина, которая делала слова неловко мягкими.
И всё же они продолжали переписываться. Не так часто, как раньше, иногда колко, иногда слишком сухо, но каждый раз — будто ожидаемо, будто для обоих это было важно.
Аён не знала, что именно она чувствует. Сначала это казалось простым интересом — как он осмелился нарушить её привычный порядок, подойти к ней не так, как все. Но постепенно этот интерес перерос во что-то другое, в то, чему у неё не было названия.
Ночами, когда дом был тише обычного и никто не мешал, она украдкой читала статьи, заметки на форумах, чужие признания. Пыталась найти объяснение. Везде, почти дословно, встречала одно и то же:
[Если он заступается за тебя, значит, ты ему небезразлична.]
Каждый раз эти слова вызывали у неё хмурое недоверие. Глупость. Чужие фантазии. Настоящий бред. Но отогнать мысль полностью не удавалось.
И с этим раздражающим внутренним шумом она вышла из дома. Шла знакомыми улицами, не замечая, куда именно поворачивает. Мысли снова и снова возвращались к нему: к его поступкам, к его прямоте, к странной мягкости под грубостью. И лишь когда остановилась, поняла — ноги привели её к залу, где У Ён обычно тренировался.
Аён замерла на месте. Глаза округлились — лишь сейчас до неё дошло, куда её привели собственные шаги. Но двинуться с места оказалось непросто. Будто ноги приросли к земле. Сердце стучало громче, чем обычно. Она не собиралась приходить сюда.
Собравшись с силами, она отошла чуть в сторону, чтобы не мешать прохожим, но всё равно осталась рядом с залом. В прошлый раз она почти не смотрела на него — тогда не было времени на детали. А теперь взгляд сам отмечал каждую мелочь: облупившуюся краску на дверной раме, тёмные окна второго этажа, выцветший плакат с расписанием. Всё это она запоминала, словно боялась, что потом забудет.
В последнее время у неё было достаточно свободного времени — учёба дома не занимала всё пространство её дня. Но, несмотря на это, за эфирами У Ёна она не следила пристально.
Чаще смотрела украдкой, будто оправдываясь перед собой, что это всего лишь любопытство. Однако через экран он казался другим. Все мелочи, которые раньше приковывали её внимание в интернете, теперь теряли смысл. Взгляд цеплялся только за него — за то, как он двигался, за его силу, за дерзкую ухмылку, с которой он иногда подходил к камере.
На миг Аён мысленно выругала себя. Глупо. Стоять здесь, дрожать от вечернего ветра и надеяться на случайность. Живот недовольно урчал, напоминая, что изначально она вообще вышла из дома по другой причине, но это раздражающее напоминание она старательно игнорировала.
Шанс пересечься с У Ёном — пусть даже случайно — пугал её, но в то же время внутри что-то болезненно тянуло её именно к этому.
Она понимала: правильнее всего развернуться и уйти. Заблокировать дерзкого бойца, выбросить из головы все его выходки, стереть его присутствие из своей жизни, как ненужную ошибку. Но вместо этого пальцы сами достали телефон из кармана.
Открыв знакомый чат, Аён украдкой бросила взгляд на часы — словно убеждалась, что ждать долго не придётся. Потом быстро написала сообщение. Даже не перечитала его: просто нажала «отправить» и тут же закрыла диалог, будто боялась, что передумает, если задержится хоть на секунду.
Сердце колотилось чаще, чем обычно.
***
У Ён кивнул, делая вид, что внимательно слушает Джи Хуна. Тот увлечённо пересказывал вчерашние похождения — какие-то девчонки, новый знакомый, шумный клуб, огни и музыка. Казалось, он и сам больше наслаждается тем, что его слушают, чем собственными воспоминаниями.
Впрочем, слушать про чужие развлечения Кан обычно не собирался. Даже наоборот — в такие моменты он предпочитал отмахнуться, пройти мимо, бросить на прощание парочку «добрых слов» о том, насколько ему всё это интересно. Но не сегодня. Сегодня он не спешил.
С самого утра У Ёна не покидало странно приподнятое настроение. Сначала он объяснил себе это просто: выспался. Потом — тем, что смог получить бесплатный обед, обыграв Ён Бина в споре. Но чем дальше шёл день, тем подозрительнее становилось, что всё складывается слишком уж гладко. Слишком удачно.
Он откинулся назад, позволяя Хуну говорить дальше. Слова того текли рекой — громкой, но удивительно пустой. У Ён почти не вникал в содержание, но по привычке вставлял колкие реплики, заставлявшие собеседника то краснеть, то хохотать. И всё же за его усмешкой пряталась лёгкая задумчивость.
Что-то было не так. Или, наоборот, слишком правильно. День складывался слишком хорошо, чтобы просто так.
Даже слушая Хуна, У Ён ловил себя на том, что его взгляд снова и снова скользит в сторону — на улицу, где люди сновали туда-сюда; на экран телефона, который тихо покоился в его кармане. Он не собирался его доставать. Не собирался проверять, ждал ли он чего-то конкретного. Но мысль, что там может оказаться весточка, которую он не ожидал, всё равно крутилась в голове.
Джи Хун что-то оживлённо продолжает рассказ, размахивая руками в попытках объяснить случившееся. У Ён усмехнулся, но эта усмешка вышла какой-то другой — тёплой, невольно мягкой. Может быть, именно поэтому он и не перебил парня, не закатил глаза, не развернулся и не ушёл. Сегодня он позволял себе больше, чем обычно.
Сегодня и вправду был удачливый день. Уж слишком удачливый для него.
У Ён отвлекается лишь тогда, когда телефон коротко завибрировал на столе. Он машинально кивает в такт словам Джи Хуна, но глаза уже скользят к экрану.
Сначала Кан думает, что это кто-то из знакомых парней — либо по делу, либо с очередной бессмысленной шуткой. Но, когда он видит имя отправителя, взгляд на мгновение цепенеет. Внутри будто что-то резко щёлкнуло.
«[ nam.ayeon ]
Твоя тренировка окончена? Свободен после неё?»
Он моргает, перечитывая сообщение ещё раз. Потом снова. Неверие на пару секунд сбивает его с привычного ритма. Рассказ Джи Хуна превращается в фоновый шум — обрывки слов больше не складываются в смысл.
Губы У Ёна сами собой растягиваются в ухмылке. Лицо сохраняет привычное выражение насмешливого спокойствия, но где-то глубже, под кожей, разливается непривычное тепло.
«[ stayyeon ]
Хотела позвать на свидание?»
Пальцы быстро касаются клавиатуры, и У Ён невольно задерживает дыхание, пока ждёт. Странно — он всегда знал себе цену, привык к вниманию, но с Аён всё ощущалось иначе. От того, что она написала сама, будто стало легче дышать.
Он даже не замечает, как Джи Хун теряет нить своего рассказа. Друг закатывает глаза, что-то бурчит себе под нос, собирая свои вещи. Кан его совершенно не слышит, поглощённый только короткой полоской чата на экране.
Ответ не заставляет себя ждать. Почти сразу же появляется отметка «прочитано», а следом — новое сообщение.
«[ nam.ayeon ]
Может быть. Так что?»
В груди становится тесно, и У Ён замирает. Лёгкая дрожь в пальцах выдаёт то, чего он сам бы никогда не признал: привычку перечитывать её короткие ответы. Может, потому что они всегда звучали двусмысленно. А может, потому что они были её.
Его ухмылка чуть шире, на этот раз почти мальчишеская. Идея появляется мгновенно, словно сама подсказывается внутренним голосом. Почему бы не добавить немного перца?
Он открывает камеру. Рука вытянута вверх, голова чуть откинута. Щёгольская ухмылка играет на лице, а в кадре — совсем неслучайно — оказывается идеально очерченный пресс. Половину лица скрывает тень, но именно это придаёт снимку дерзости.
Нажав «отправить», Кан откидывается на спинку стула. Он прекрасно знает, как Аён иногда задерживает взгляд на его ухмылках. И сейчас он просто не мог отказать себе в удовольствии — вызвать у неё хоть какую-то эмоцию.
Мысли сами рисуют картину: Нам Аён, сидящая где-то в стороне с каменным лицом, а через пару секунд — вспыхнувшие щёки и поспешное движение пальцев, чтобы откинуть телефон подальше. Может, даже успела заскринить снимок, чтобы потом обсудить его с подругами.
Но вместо этого — ответный удар. Новый снимок, но уже от неё.
Он замирает, будто не верит глазам. Фотография дрожит от размытого фокуса и плохо ухваченного света, но суть ясна: вывеска зала за его спиной, и рядом с ней — сама Аён.
Она стоит прямо напротив камеры, ровно, уверенно. Не смущена, не прячется. Указательный палец направлен в сторону вывески, а её взгляд в объектив — спокойный, почти вызывающий.
У Ёну хватает пары секунд, чтобы ощутить, как воздух в лёгких застревает. Потом он всё же выпускает его, выдыхая что-то среднее между смешком и вздохом. Девчонка умела удивлять. Каждый раз. И чем дальше — тем сильнее у него зудит желание докопаться до её сути, снять слой за слоем её холодной уверенности и понять, кто скрывается там на самом деле.
Сумка захлопывается в шкафчике с грохотом, словно подтверждая его внезапный порыв. Вещи туда летят без всякого порядка, а дверца скрипит от резкого удара. У Ён бросает короткое «спасибо» тренеру, кивает охраннику и быстрым шагом идёт к выходу.
На улице его встречает лёгкий ветер, прохладный, с запахом асфальта после недавнего дождя. Он сбивает с головы капюшон, но Кан не обращает внимания — взгляд выискивает знакомую фигуру.
И она появляется сама, справа, будто всегда знала, где он будет.
Аён идёт прямо к нему, и У Ён невольно останавливается. Его глаза скользят по её фигуре, будто сравнивая с памятью. Что-то изменилось: может, стала тоньше, может, чуть уставшей. И всё равно она выглядела так, будто контролировала каждый шаг.
— Я думал, что ты шутишь, — произносит он, приподнимая бровь. Улыбка, которой он встречает её, кажется приросшей к лицу.
Аён чуть поворачивает голову, оценивая его взглядом. Пожимает плечами.
— Мне не хотелось есть в одиночестве, — отвечает она.
Голос слегка хрипит, и она тут же недовольно морщится, прокашливается. Деталь крошечная, но именно она почему-то цепляет У Ёна сильнее всего. Он чувствует, как уголки губ тянутся вверх ещё шире. День и правда был чересчур удачный, почти неправдоподобный. Кан уже твёрдо решил: этот день будет помечен красным крестом в его календаре.
— О, это теперь так называется? — он наклоняется ближе, скользнув взглядом по её лицу. — Ты могла бы просто сказать, что не смогла устоять перед моими чарами.
Ожидаемо, она должна была отшатнуться или хотя бы отреагировать колкостью. Но Аён остаётся на месте. Никаких возражений, ни одного движения назад. Единственное, что происходит, — её язык невольно касается губ, и в этот миг она смотрит прямо на него.
— Можешь называть это как угодно, если составишь мне компанию, — спокойно произносит она.
И вот тут У Ён впервые за долгое время остаётся без мгновенного ответа. Его самоуверенность на секунду спотыкается. Он просто смотрит на неё, пытаясь уловить хоть намёк на поддёвку или скрытую усмешку. Но её лицо остаётся непроницаемым, и от этого желание шагнуть ближе только усиливается. Он лишь медленно кивает.
Аён повторяет его движение, а после неловко оглядывается, словно что-то ищет взглядом. Это движение слишком резкое для её обычной безупречной плавности, и У Ён непроизвольно наклоняет голову в бок, наблюдая за ней. В этот миг она говорит чуть тише, чем обычно, и голос звучит так, будто пробует на вкус непривычное слово.
— Может, место выберешь ты. Я почти не ем... — она замолкает, будто сама себя удивив, и на губах появляется тень раздумья.
— Уличную еду? — подсказывает он без особого акцента, скорее на автомате.
Аён кивает, и это неожиданное согласие вызывает у него тихий смешок. Слишком естественно, слишком просто — и совсем не в духе той, за кого она себя выдаёт.
У Ён выпрямляется, бросает взгляд на экран телефона, проверяя время, и, словно принимая молчаливое решение, поворачивает в сторону своего излюбленного места. Аён следует за ним без единого слова, подстраиваясь под его шаги, будто так и должно быть.
Между ними воцаряется тишина. Не тягучая, не та, от которой хочется ускорить шаг или спрятаться в телефон. Совсем другая. Она напоминает мягкий вечерний воздух, в котором нет ничего лишнего. У Ёну становится неожиданно спокойно, словно кто-то заглушил привычный шум внутри.
Он краем глаза наблюдает за Аён. Она, верная своим привычкам, держится идеально: ровная спина, голова чуть приподнята, походка уверенная, будто её каждая ступенька просчитана заранее. Но глаза, хоть и смотрят прямо, не задерживаются ни на одном предмете. Словно мир вокруг был всего лишь декорацией, которую она даже не пытается рассматривать.
И всё же есть в ней маленькие несостыковки, которые он начинает замечать: слишком крепко сжатые пальцы, чуть замедленный шаг, будто она подстраивается под его темп. Эти едва заметные штрихи не вязались с образом «холодной и идеальной Нам Аён».
У Ён чувствует, что мыслями она сейчас далеко, может, в месте, куда он точно не имеет доступа. Но почему-то именно это его и тянет сильнее всего — найти трещину, через которую можно будет заглянуть за маску.
Через несколько минут они оказываются у нужного места. Забегаловка встречает их мягким запахом поджаренного теста и пряного соуса. Народу немного, но пространство кажется оживлённым: где-то позвякивают стаканы, а из кухни доносится сухой треск масла.
Помещение невелико, но удивительно светлое. Белые стены будто отражают свет и всё вокруг от этого кажется ещё чище и уютнее.
Аён невольно замедляет шаг, позволяя взгляду скользить по интерьеру. Она задерживается у кассы чуть дольше, чем нужно, словно пробует для себя непривычный мир. У Ён, наблюдая за её осторожным интересом, приподнимает уголки губ — не насмешливо, но с тем самым выражением, которое появляется, когда кто-то делает что-то неожиданно милое.
Пока она изучает меню, он без всяких колебаний заказывает привычное — почти машинально, будто за годы отработал до мелочей этот ритуал. И только когда Аён оборачивается к нему с лёгкой растерянностью в глазах, он понимает, что забыл предупредить её.
— Что мне следует взять? — спрашивает она чуть тише, чем прежде.
У Ёну приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться слишком широко. В её голосе было что-то, что выбивалось из привычной холодности — капля сомнения, которой он никак не ожидал.
— Возьми то же, что и я, — предлагает он после короткой паузы.
Аён согласно кивает и уже сама уточняет у девушки за кассой детали, задавая вопросы с той же уверенностью, что и всегда.
Они выбирают столик чуть дальше от окна, в углу. Решение, конечно, принимает У Ён — он сразу знает, что не хотел бы оказаться на виду. Впрочем, Аён, едва сев напротив, словно невольно подтверждает его выбор: она откидывается на кресло только после того, как взгляд обходит зал и удостоверяется, что среди лиц нет ни одного знакомого.
До заказа ещё оставалось время, и тишина между ними могла бы показаться неловкой. Но У Ён, откинувшись в кресле, запускает лёгкий разговор — больше ради того, чтобы проверить её реакцию.
На удивление, Аён не отталкивает его реплики. Она отвечает, иногда коротко, иногда чуть подробнее, но в её словах появляется оттенок заинтересованности.
Когда знакомая официантка приносит заказ, они и не замечают, что стол уже занят тарелками. Разговор не прерывается, словно воздух вокруг них стал немного гуще, не желая рваться.
Их связывает достаточно тем, чтобы понять: при других обстоятельствах они, возможно, легко бы стали друзьями. Но именно мысль о «других обстоятельствах» почему-то застревает у У Ёна занозой в голове.
У Ёну пару раз удаётся рассмешить её так, что головы за соседними столиками невольно поворачиваются в их сторону. Это те самые взгляды, в которых читается лёгкое любопытство.
Впрочем, ни один из них не замечает этих взглядов — Аён слишком увлечена разговором, а У Ён — тем, как долго её улыбка остаётся на лице. Она перестаёт быть той самой «иконой школы», холодной и недосягаемой, и на мгновение перед ним сидит настоящая Нам Аён — живая, искренняя, немного удивлённая тем, что ей вообще может быть так легко с кем-то.
Она сама позволяет себе отпустить пару шуток, пусть неуверенных, но именно таких, от которых уголки её губ подрагивают, а У Ён отвечает ей сдавленным смешком. В этом обмене репликами есть что-то опасно притягательное — словно каждый из них шагнул на тонкий лёд, но вместо треска под ногами услышал чужой смех.
Даже когда они выходят из забегаловки, разговор не обрывается. Слова цепляются друг за друга, меняют тему, словно разноцветные бусины на тонкой нитке, и оставляют после себя странное, но приятное ощущение лёгкости. У Ён не замечает, как естественно предлагает проводить её, а Аён, будто позабыв о своей привычной осторожности, кивает без раздумий.
Дорога до её дома кажется короткой. Ночная улица дышит прохладой, фонари мягко рассеивают свет, и им обоим хочется, чтобы шаги были медленнее. Но вот они сворачивают в её квартал, и реальность напоминает о себе слишком резко.
У Ён решает довести её прямо до калитки, но Аён быстро останавливает его. Она отводит взгляд и мягко качает головой, указывая на соседские окна и на камеры над воротами. Голос её звучит почти виновато, и Кан понимает — здесь он лишний.
Воздух вдруг тяжелеет. Наступает неловкая пауза, которую никто из них не знает, как заполнить. Секунда тянется слишком долго, и даже привычный шорох листвы над ними будто становится громче.
Аён первой нарушает тишину. Она оглядывается, чуть улыбается и поднимает руку, неуверенно махнув:
— Тогда... я пошла?
Это звучит скорее как вопрос, чем как прощание, и сама она замечает эту нотку смущения, поджимая губы.
У Ён уже готов кивнуть, но в последний момент мысль вспыхивает в голове слишком громко, чтобы удержать её. Прежде чем Аён успевает отойти, он хватает её за руку. Движение резкое, почти импульсивное, но в нём нет ни капли грубости — только то самое желание задержать её ещё хоть на миг.
— Сходим в парк аттракционов? — слова срываются неожиданно даже для него самого. — Говорят, американские горки никого не оставляют равнодушным.
Аён застывает, и в её глазах мелькает что-то, что У Ён отчаянно пытается прочитать. На секунду он видит там колебание, и это пугает. Если она откажет сейчас... Нет, он не готов к этому.
Но вместо отказа она слушает дальше.
— Обещаю, что устрою тебе день, который запомнится. Ты прочувствуешь весь спектр эмоций: от крика до смеха, — добавляет он, и на этот раз его голос звучит более уверенно.
На губах Аён появляется улыбка — хитрая, лукавая. Она склоняет голову набок, будто взвешивает его слова, и затем кивает:
— Хорошо. Но если не сдержишь обещание... будешь должен.
У Ён чувствует, как внутри всё переворачивается. Снаружи он сохраняет привычную невозмутимость, но внутри будто танцует. Её согласие — это маленькая победа, но куда важнее то, что в её голосе впервые звучит вызов.
— Берёшь меня на слабо? — он прищуривается, ухмылка появляется сама собой.
Аён пожимает плечами с таким видом, будто ей всё равно, но во взгляде мелькает насмешливый огонёк.
— Тогда, — продолжает он, склонившись чуть ближе, — если я выполняю обещание... это ты будешь должна.
Его слова звучат так, будто он заранее знает: именно это условие ей и понравится больше всего.