Глава третья.
В жизни Кан У Ёна не было ничего из ряда вон выходящего. Всё было предсказуемо, чуть грубовато и, пожалуй, достаточно серо. Обычная семья, где ужин проходил в тишине, а похвала выражалась не словами, а редким взглядом без осуждения. Никто не говорил: «Горжусь тобой». Никто не обнимал просто так. Отец — сдержанный до костей, мать — вечно занята. Он привык к этому фону. Привык быть сам себе центром и поддержкой.
Тренировки стали тем, что спасало. Зал — место, где мысли замолкали. Где кулаки говорили больше, чем любой диалог. Камера и эфиры на блог — его способ контролировать то, что не поддавалось в жизни. Он шутил, улыбался, отвечал подписчикам, спорил в комментариях — и чувствовал себя живым. Там он был тем, кто решает, кем быть. Не сыном. Не учеником. Просто собой.
Друг Ён Бин, хоть и трещал без остановки, был из немногих, кого он терпел. Возможно, даже ценил. У Ён не называл вещи такими именами, но понимал: тот, кто рядом с тобой, когда ты хочешь молчать, — не случайный человек.
И всё бы оставалось именно так, если бы в какой-то момент не появилась она. Не то чтобы появилась в его жизни — скорее, вклинилась в рутину, треском нарушив привычный порядок. Нам Аён.
У Ён никогда не интересовался ею. Ни внешне, ни заочно. Не смотрел сторис, не читал школьные обсуждения, не ходил в места, где она часто бывает. Честно говоря, если бы не Ён Бин, постоянно мусолящий её имя с каким-то почти благоговением, он, возможно, вообще не обратил бы внимания. Не узнал бы. Не запомнил.
Он знал много девушек. Слишком много, чтобы хоть одна зацепила его по-настоящему. И У Ён был абсолютно уверен, что Аён — точно не из тех. Не его тип. Не его уровень. Она была не из этого мира — в самом раздражающе-настоящем смысле. Богатая. Красивая. Всегда с идеальной укладкой, будто со съёмочной площадки, а не со школьного двора. Умная до тошноты. Та, чьё имя произносили с уважением даже учителя. Лицо Пэкхо — как в рекламе. Недосягаемая не потому, что не подходи, а потому что сама не смотрит в твою сторону. По крайней мере, так её описывали.
Он даже не собирался проверять, насколько это правда. Просто в какой-то момент, слушая в сотый раз, как один из знакомых восхищается её холодной грацией, в голове мелькнула мысль.
Она была мимолётной, но въедливой — как комар ночью. А что, если попробовать выбить из неё эмоцию? Вызов. Проверка. Заставить маску треснуть.
Идея пришла сама, и У Ён не смог от неё отказаться.
Он был уверен, что это займёт пару дней. Ну, максимум — неделю. Такие внутренние споры он всегда выигрывал. Он знал, как играть с вниманием, как задеть, как попасть в нужное место. Он уже прикидывал в голове реакцию — раздражённый взгляд, колкость, резкость, и всё. Финал. Он победит, а она сломается.
Но на этот раз... он облажался.
У Ён не думал, что пост вызовет такую реакцию. Написал его быстро, почти машинально. В тот вечер настроение было на нуле — не из-за неё, не из-за кого-то конкретного, просто накопилось. Он сидел у себя, листал комментарии, и вдруг — открыл заметки. А потом опубликовал. Без раздумий, без редактур, без фильтров.
«Фальшивка до кончиков ресниц. Говорит правильно. Улыбается идеально. Только в глазах — пустота.»
Он не указал имени. Не упомянул школу. Просто скинул в ленту, даже не ожидая, что кто-то поймёт, о ком речь. Но зря. Комментарии пришли почти сразу. Люди начали угадывать, строить теории, перебирать кандидатов, и в них была — конечно же, и Аён.
У Ён смотрел на это, и сначала ему было даже интересно. Но только до момента, когда она пришла к нему и не сорвалась, признав своё поражение.
В голове засело её лицо. Не просто красивое, а то выражение, с которым она посмотрела на него перед уходом. Слишком тихое. Слишком настоящее. Там не было злости, не было гнева, не было раздражения. Была только тень. Как будто он случайно дотронулся до чего-то, чего не должен был касаться.
У Ён не выдержал. Он удалил пост. Но не потому, что испугался. И не потому, что пожалел. Просто в какой-то момент он понял — ему не хочется, чтобы кто-то ещё думал о ней так, как подумал он сам в тот вечер. Это чувство было странным. Почти физическим.
На следующем эфире он сказал вскользь, почти между прочим:
— Иногда сболтнёшь фигню, а потом сидишь и думаешь: «Зачем я вообще это сказал?» Ну... забейте.
Он не извинялся. Не произносил её имени, но почему-то сердце сжалось, когда он выключил камеру.
С тех пор У Ён стал замечать: каждый раз, когда кто-то говорил «Нам Аён», его взгляд поднимался. Он слушал — не специально, не нарочно, но всё же. И если слышал в её адрес что-то неприятное, особенно от тех, кто и знать её не знал — будто срабатывало что-то инстинктивное.
Он злился. Даже не на них, а на себя. За то, что теперь её имя звучит в голове, как отбивка. За то, что, кажется, сам себе разрешил думать о ней. И за то, что каждый раз, когда кто-то произносит "фальшивка", ему хочется врезать.
Так и произошло — на перемене, в коридоре. Ги Су сказал это почти шутя. И, может, другой раз У Ён бы прошёл мимо, но не в этот.
Он не дал договорить. Удар был резким, чётким, в точку. Кулак — в челюсть. Парень повалился. У Ён смотрел сверху и сказал спокойно:
— Повтори, если можешь.
У Ён повторял про себя, что всё это — глупость. Временное. Просто удар по его самолюбию. Просто задело. Но стоило кому-то в коридоре сказать её имя — и он уже поворачивал голову.
После того случая с Ги Су про Аён при нём больше не говорили. Или говорили, но только хорошое. Он сам не знал, зачем так. Просто не мог иначе.
Но самое сложное за эти полтора месяца было: извиниться перед ней.
Это звучало бы смешно, если бы не было так тошнотворно. Смешно — потому что У Ён, которого боялись, цитировали, которому подражали, не мог просто взять и написать одно короткое сообщение. А тошнотворно — потому что каждая попытка казалась выстрелом в собственную гордость.
Он знал, что виноват. Чёрт побери, он это прекрасно понимал. Но всякий раз, когда пальцы ложились на экран, когда в голове наконец рождалась фраза — она тут же начинала казаться жалкой, фальшивой, не по-настоящему его.
Впервые за долгое время У Ён чувствовал себя так, будто не он управляет ситуацией.
Первым исчезло: «Без обид, ок?» — слишком сухо. Словно он случайно задел её плечом в коридоре, а не выставил перед всей школой напоказ, пусть и без имени.
Следующее было хуже: «За пост сорян. Но и не вини меня...» — будто он оправдывается. А оправдания он ненавидел, особенно свои.
Потом долго, слишком долго, в строке висело одно: «Не злись.»
У Ён злился сам на себя за это. С каких пор он так думает о чьих-то чувствах? Обычно — сказал, пошёл, забыл. Всё просто. Но с ней — всё не так. Ни одна мысль не отпускала. Ни один вечер не проходил без того, чтобы он не вспоминал, как она смотрела на него в спортзале. Не вежливо. Не поверх. А прямо. Прямо в его душу.
Он старался отвлечься. Боксировал до изнеможения. Делал стримы. Говорил друзьям, что ему плевать. Лежал ночью, уставший в хлам, и всё равно — думал. О ней.
«Может, она уже забыла?» — спрашивал он себя.
«А может, ей было всё равно?»
«А может... задело. Настолько, что теперь ей плевать на меня?»
И вот тогда — в самую ненормальную часть дня, когда уже даже улицы за окном выглядят не как реальность, а как фон к снам — он всё-таки решается.
Вначале хотел просто снова стирать. Прокрутить весь список «как не выглядеть придурком в извинении», но в итоге просто написал то, что было в голове. Просто. Спокойно. Точно.
У Ён перечитал. Раз. Другой. Пятый. Потом выдохнул, как будто собрался драться с самым сильным противником, и нажал на «отправить».
Сообщение ушло — короткое движение пальцем, секунда — и всё. Но сердце стукнуло так громко, будто он только что нокаутировал кого-то на ринге. Или, наоборот, сам пропустил удар в солнечное сплетение.
Телефон полетел на кровать. У Ён откинулся следом, сцепив руки за головой, вглядываясь в потолок. Внутри всё звенело. Странное ощущение — будто он только что поставил на карту что-то важное, и теперь не может отмотать назад.
Слишком, слишком, слишком, — звучало внутри. Слишком мягко. Слишком поздно. Слишком не по-моему.
Он хотел бы рассмеяться. Или выругаться. Или забыть. Но всё, что смог выдавить:
— Не теряй хватку, — глухо, в пустую комнату.
В ответ — только тишина. Такая, что даже улица за окном затаилась, будто наблюдала: получится у него или нет.
***
На следующее утро, перед тем как выйти из дома, Аён несколько раз проверяет блог У Ёна. Пару раз пытается остановить себя, убеждая, что это глупо, что ей всё равно, но в итоге всё равно открывает его страницу — и в очередной раз убеждается, что пост о ней исчез.
Он удалил его после того, как она пришла. Наверное, Аён должна была почувствовать облегчение. Радоваться, что он услышал её. Но на смену этому пришла внезапная пустота. Глухая, как вакуум. Раньше она никогда не обращала внимания на подобное. Всё всегда решалось за неё — через родителей, их помощников или тех, кто работал на семью Нам. Но в этот раз всё было иначе: она не просто сама пошла, а сказала то, что обычно держала внутри.
Жалела ли она о том, что открыла У Ёну именно эту сторону своей жизни? Что, оставаясь в одежде, всё же словно разделась перед ним? Нет.
Аён не жалела. Она просто не могла до конца понять, что именно чувствует. И дело было не в отрицании привязанности к У Ёну. Напротив — ещё вчера, стоя напротив него, она ясно это осознала. Поняла, что за короткое время привыкла к нему. К тому, чтобы искать его лицо в толпе. К тому, чтобы, даже не желая, всё равно натыкаться взглядом на его дерзкую, озорную ухмылку среди десятков восхищённых.
Привыкла к его глуповатым, немного наглым сообщениям по ночам. Не таким уж частым, но и не редким. Простое «Не спишь?» — от которого она могла не сомкнуть глаз до самого утра.
Привыкла к тому, что по вечерам, когда весь день был прожит в рамках и правилах, она запиралась в комнате, выключала свет и включала записи его эфиров. Хотя раньше Аён никогда не интересовалась такими видами спорта — кулаки, кровь, пот — в эфирах У Ёна она досматривала каждый бой до конца.
Не потому что он ей нравился. Не потому что она внезапно стала его фанаткой. А потому что во время этих эфиров У Ён становился собой. Без фильтров, без образа. Его глаза ярко светились, когда он побеждал. А в перерывах он подходил к камере, делился чем-то мелким и личным — казалось, будто говорит именно с ней.
Аён слушала его с каким-то странным покоем в груди. За все годы, проведённые в роли «идеальной дочери», она научилась считывать — когда человек надевает маску, а когда её снимает. И снятых масок в её жизни почти не было. Особенно рядом с ней.
Все вокруг так или иначе играли роли. Родители — роль идеальной семьи, готовой поддержать друг друга в любую минуту. Но на деле они делили одну комнату только во время приёмов пищи. И даже тогда — в полной, выматывающей тишине.
Школьные подруги — словно красивое обрамление её образа. Но каждая, по сути, была змейкой, прячущей яд за улыбкой.
Подписчики, знакомые — восторженные зрители, восхваляющие каждый её шаг. Шаг, заранее отрепетированный, выверенный, просчитанный до сантиметра. Если бы она оступилась — эти же люди бы первыми набросились, поливая её грязью и ядом.
С У Ёном всё было по-другому. Даже в те мимолётные встречи, когда она нарочно его избегала, Аён чувствовала: он не скрывает эмоции. Он не играет. А в его эфирах это проявлялось ещё сильнее.
Аён нравилось наблюдать за людьми, которые по-настоящему горят чем-то. За теми, кто любит что-то настолько сильно, что растворяется в этом. Она сама этого не умела — но отчаянно хотела понять, как это.
И теперь, когда У Ён написал тот пост, а она открыла ему часть себя — показала уязвимость — Аён боялась. Впервые в жизни она привязалась. Не по принуждению, не из страха, не по чьей-то указке. По-настоящему. И теперь не знала — радоваться ли этому или попытаться избавиться от этих чувств, пока они не сделали ещё больнее.
В школе Аён улыбается, как обычно. Привычно отвечает на уроках, сдержанно шутит, выполняет роль старосты класса, помогает нуждающимся. Всё идеально, будто по сценарию. Но всё это время в голове вертится только одна мысль. Мысль, застрявшая где-то между висками. И она — о нём. О том, кто написал ей недавно. Этой ночью, если точнее.
После удаления поста проходит несколько дней. Шумиха постепенно стихает — кажется, будто все забыли об этом инциденте. Школьные чаты вновь заполняются мемами и сплетнями о других. Всё возвращается в норму.
Всё — кроме неё.
Аён всё так же не может сомкнуть глаз по ночам. Тени под глазами становятся всё заметнее, и теперь ей приходится использовать более плотный тон, чтобы скрыть следы бессонницы. И всё это — из-за У Ёна.
Он не просто вторгся в её жизнь. Он влетел в неё, как торнадо, сметая всё на своём пути. Перевернул рутину, которую она выстраивала годами — с тех пор, как училась в средней школе. Аён не понимала себя. Но старалась. Она пыталась понять.
В одну из таких ночей, на пятую после того самого дня, телефон вибрирует. Сердце на секунду сжимается, как будто изнутри. В голове мгновенно всплывает мысль: «Это он?..» — мысль, за которую сразу же хочется отругать себя. Но она этого не делает. Списывает всё на ночь. Мол, в темноте всё чувствуется сильнее. А ещё — на бессонницу, которая держит её в напряжении все эти дни.
Но когда она открывает экран и видит во вкладке «непрочитанные» сообщение от У Ёна — замирает. Буквально на вдохе. Затем, будто не давая себе времени на раздумья, быстро открывает чат.
«Я удалил пост. Но не думай, что сделал это из-за жалости после твоих слов. Просто я так захотел, ладно? Слишком много шумихи. Даже для меня. И это не оправдания. Написал, потому что надо.»
Аён перечитывает его сообщение трижды, прежде чем экран погасает. И даже тогда, она вновь включает телефон, упрямо открывая чат, вглядываясь в строчки, словно ища в них больше, чем написано.
Никаких извинений. Никаких оправданий. Только его дерзкое: «Я так захотел».
Но, странным образом, это — важно. Это по-настоящему. Без фальши. Без маски.
И почему-то в груди начинает разливаться что-то.. непривычное. Не симпатия. Не злость. Не боль. А что-то неопределённое. Тёплое и тревожное одновременно.
На секунду в голове мелькает мысль: «А вдруг это часть его игры? Ещё один ход?». Но Аён отмахивается от неё. Слишком уставшая, чтобы строить теории. Слишком искренняя в этот момент, чтобы защищаться.
Пальцы сами печатают:
«Поняла. Не ждала от тебя даже этого, но, наверное... спасибо?»
У Ён читает почти сразу. Никакого ответа. Только лайк — большой палец вверх под её сообщением. Как будто говорит: «Норм». Или «Я слышал». Или — «Вот так пойдёт».
И удивительно, но Аён вдруг становится легче. На полтона. На полвздоха. Мысли, что жужжали в голове всю неделю, наконец-то отступают. Не исчезают совсем, нет, но становятся тише.
Джиун была первой, кто заметил отсутствие У Ёна. Её голос, как всегда, звучал лениво, с отрешёнными интонациями человека, которому будто бы всё происходящее не стоило и грошовой монеты. Но глаза — цепкие, внимательные, почти хищные — изучали Аён с особым интересом.
— Давно его не видно, — протянула она, вытягивая ноги вперёд и закинув одну на другую, словно это замечание не имело никакого значения.
Юра, сидящая рядом, не отвлеклась от зеркальца — подкрашивала губы винной помадой с такой сосредоточенностью, будто собиралась отправиться на красную дорожку, а не на урок химии. Она хмыкнула, как бы между делом, и скользнула взглядом в сторону Аён. Но та, как и всегда, сохраняла свою броню: с прямой спиной, слегка нахмуренным лбом и вниманием, сосредоточенным на листке с тестом.
Нам Аён методично зачеркивала правильные ответы, будто от этого зависела судьба страны.
— Думаю, он потерял всякую надежду, — хихикнула Сону. Её голос звучал высоко и звонко, как у того самого человека, которого она упомянула в следующую секунду. — Хотя, после того, что он тогда... — она бросила короткий взгляд на Аён и, поджав губы, закончила: — Ему не стоило ничего ожидать.
Юра коротко фыркнула, поджала губы и, наконец отложив помаду, медленно наклонилась вперёд. Сделала это с грацией актрисы, выходящей на сцену — так, чтобы каждая из девочек у их стола почувствовала: сейчас прозвучит нечто значительное.
— Мне тут рассказали кое-что интересное, — в её голосе появилась тягучая интрига, а на лице расцвела широкая, почти самодовольная ухмылка.
Аён едва заметно втянула носом воздух и поставила последнюю галочку в бланке. Отложила ручку и, наконец, подняла взгляд. В груди, как часто бывало в последнее время, уже поднималось раздражение — тяжёлое, как свинцовая вода. Она знала этот сценарий наизусть: сейчас будут недомолвки, перешёптывания, театральные вздохи и недостойные разговоры под видом сплетен.
Пожалуй, самая утомительная из всех социальных масок, что ей приходилось носить — это маска равнодушной популярности. Она не защищала, не вдохновляла, не давала сил. Но снимешь — и вот ты уже мишень.
Юра, заметив, что внимание Аён наконец-то переключилось на неё, уселась поудобнее. Сону и Джиун, как по команде, подтянулись ближе, склонившись заговорщицки.
— Мин Ги учится с этим... — Юра театрально прищурилась, делая вид, что припоминает имя, которое повторяла сто раз за последнюю неделю, — ...У Ёном. И он застал одну очень интересную сцену.
Она выжидающе уставилась на Аён. Но та лишь медленно приподняла одну бровь — утончённый жест, который можно было трактовать как «и что дальше?», а можно — как «отстань». Выбор был за Юрой.
Раздражение скользнуло по лицу той, как тень от пролетевшей птицы, но быстро исчезло. Она вновь расплылась в своей фальшивой ухмылке.
— Говорил, что он не даёт никому и слова про тебя сказать. Врезал Ги Су, ну... этому, что всё время ржёт, как конь.
Сону ахнула, почти с наслаждением.
— Что? Когда? За что? — в её голосе уже звенело нетерпение.
— А он что-то сказал про Аён? — уточнила Джиун, прильнув ближе.
Юра пожала плечами, растягивая момент:
— Что-то в духе «поскользнулась на собственной популярности» или «ей давно пора на землю». Ничего особо нового. Но... У Ён прямо врезал. На перемене. Говорят, в челюсть.
Аён слушала всё это молча. Внутри у неё будто бы кто-то зажёг лампу. Только вот не тёплую, уютную — а белую, резкую, медицинскую. Свет, от которого не спрячешься, даже если очень хочется.
Первой пришла растерянность. Не потому что ей было жалко этого Ги Су, которого она и в лицо не знала, или потому что она сочувствовала У Ёну. А потому что это шло вразрез с её пониманием его. После — непонимание, скребущее внутри, как кошка, запертая в ящике.
И прежде чем успела всё осмыслить, губы сами выдали короткий, сухой смешок. Он прозвучал неожиданно даже для неё.
Все трое уставились на неё, как будто кто-то вдруг сказал шёпотом «бомба» посреди школьной столовой.
— Тебе смешно? — удивлённо спросила Джиун. Впервые за долгое время её тон звучал неуверенно.
Аён покачала головой, отводя взгляд в окно. Солнечный свет падал на подоконник, вырисовывая золотистые прямоугольники на парте. На миг ей показалось, будто она смотрит на всё со стороны — на себя, на девочек, на этот класс, будто это сцена из какого-то плохо сыгранного фильма.
Юра слегка нахмурилась. Джиун прикусила губу. А Сону, кажется, немного растерялась. Аён вновь взяла в руки ручку и вернулась к листу. Писать уже было нечего, но движение это было знакомым, почти утешительным. Ритуалом, который возвращал контроль.
А мысли, одна за другой, напоминали морские волны. Он врезал. Из-за неё. Даже сейчас. И почему-то эта мысль осталась с ней ещё надолго.
___
Глава вышла чуть больше чем планировалось, поэтому пришлось разделить её. Но, хотелось бы узнать ваше мнение о ней!!