Глава вторая.
Последние дни Аён старалась идти быстрее. Не задерживаться у ворот, не отвечать на чьи-то взгляды, не встречаться глазами — особенно с ним. Теперь она больше не искала в толпе то лицо с полуулыбкой, прищуренными глазами и голосом, в котором всегда пряталась усмешка. Не потому что не хотела, а потому что начала бояться, что захочет слишком сильно.
Она не умела хотеть для себя. Всё, что у неё было, — всегда должно было быть правильным, красивым, удобным для других. Желание, которое выходит за рамки сценария, вызывало тревогу. А он — и был этим желанием.
У Ён будто чувствовал её тревожность. Словно угадывал её маршруты, словно подслушивал план на день. Появлялся мимолётно, будто случайно. У школы. У кофейни. Возле боксерского клуба, где занимался по вечерам. Где-то в тени её будней, он всегда был рядом — как будто невзначай, как будто случайность, но слишком часто, чтобы быть просто совпадением.
Иногда он не говорил ничего. Просто смотрел. Мелькал в поле зрения, и этого уже было достаточно, чтобы сердце сбивалось с ритма. Иногда — позволял себе короткие реплики.
— Не волнуйся. Сегодня я не кусаюсь, — однажды сказал он, когда Аён проходила мимо, чуть медленнее, чем хотела бы себе признать.
Она не ответила. Просто прошла мимо, будто он — часть фона. Как уличный плакат или ветер. Но в груди кольнуло, как от занозы. Иногда, когда настроение било через край или раздражение не поддавалось контролю, Аён огрызалась в ответ. Язвительно. Метко. Почти всегда с тем самым, идеальным выражением лица.
У Ён же лишь спокойно ухмылялся с каким-то ленивым удовлетворением, будто именно такой реакции и ждал.
Это выводило Аён из себя ещё больше. Потому что в этой ухмылке — не было злобы. Только интерес и какая-то лёгкость. Он смотрел на неё не как на звезду школы Пэкхо. Не как на дочку председателя. А как на человека и именно это она перестала узнавать в себе.
Сообщения между ними тоже порой случались. Беззастенчиво короткие. Иногда — насмешливые, иногда почти серьёзные. Он присылал глупые мемы, на которые она не отвечала. Или бросал в директ фразы вроде: «Не грузи так лицо. Будто у тебя двойка по химии.»
Аён не смеялась, конечно, но в тетради появлялись ленивые завитки в полях — неосознанные следы эмоций, от которых она будто пыталась убежать.
Иногда, она немного отвечала. Без восклицаний и смайликов. Но он всегда понимал, даже это малое.
И всё же — она старалась вычеркнуть его из повседневности. Заставляла себя. Потому что это всё было слишком настоящее. А её настоящее пугало.
Вечером, после особенно утомительного дня, когда очередная фотосессия превратила её в ароматный манекен с искусственной улыбкой, Аён рухнула на кровать лицом в подушку.
Телефон вибрировал в руке, но ей понадобилось несколько минут, чтобы потянуться к нему. Сообщение от Юры.
«Посмотрите-ка» — и прикреплённая ссылка.
Аён открыла её без интереса. С полным безразличием, натренированным годами. Но уже через несколько секунд экран будто обжёг ладонь.
Простой пост на белом фоне. Без имени, без указаний. Только слова:
«Знаете, есть люди — настоящие. А есть такие, как она. Фальшивка до кончиков ресниц. Говорит правильно. Улыбается идеально. Только в глазах — пустота.
Может, кто-то и верит, но я — нет. Слишком гладко, чтобы быть правдой.»
Пост был выложен У Ёном. Подписан не прямо, но узнаваемо: имя аккаунта, стиль, даже фото — с его фирменной полуулыбкой. Комментарии росли, как плесень. Кто-то гадал, кто это. Кто-то предполагал — актриса? Айдол? Девушка с его района?
Но один комментарий всё же выделялся:
«Похоже на Нам Аён из школы Пэкхо.»
Её имя — прямо, без маскировки. С десятками лайков. Эхо разлеталось, ударяя по нервам, по горлу, по груди.
Телефон с глухим звуком упал на покрывало. В ушах шумело, как от подводного удара. Боль не резкая, не прямая. Гораздо хуже. Боль, похожая на стыд. Как будто тебя раздели на публике. Как будто всё, что ты так старательно строила годами — маски, роль, улыбки, тон — кто-то разобрал на части. И показал всем.
Аён не плакала. Не потому что не могла. Просто не умела. А может — разучилась. Но в тот вечер, глядя в зеркало, она впервые увидела отражение, в котором не было ничего идеального.
Просто уставшая девушка. Тихая. Треснувшая изнутри.
— Он не имеет права, — выдохнула она. Медленно, почти шёпотом. — Он не знает меня.
Но ведь самое страшное было в том, что он как будто знал. Именно это и пугало больше всего.
Чат вновь оживает в тот момент, когда Аён, не раздумывая, закрывает вкладку с постом У Ёна. Пальцы дрожат — но уже не от страха. Теперь на смену неё приходит нечто другое. Злое, вязкое, почти липкая ярость, что, кажется, прожигает кожу. Всё внутри сжимается, словно внутри неё натянули струны, и кто-то дергает их безжалостно, по очереди.
Оповещение вспыхивает привычным голубым огоньком. Групповой чат с Юрой, Сону и Джиун. Как всегда — болтовня, пустые обсуждения, но теперь всё звучит громче, раздражительнее. Словно слова, что раньше пролетали мимо ушей, теперь впиваются под ногти.
«Видела один коммент. Пишут, что про пост тебя, Аён. Глупо, да?)» — лениво, как будто между делом, написала Юра. Как всегда — с этим своим намёком, полуулыбкой в тексте.
Аён крепко сжала зубы. Она не ожидала, что обычный пост — пусть даже от него — сможет так задеть. Но он задел. Глубоко, неприятно, будто в неё метнули стрелу, а теперь выкручивают.
Сону, чуть позже, прислала что-то вроде сочувствия:
«Как они могут такое писать? И вообще этот пост...
Не ожидала такого от него. Он казался милым.»
Милым. Слово будто исказилось в голове. Таким он и был, в каком-то смысле: в коротких сообщениях, где то шутил, то просто спрашивал что-то, не дожидаясь ответов. Иногда — посылал ей гифку с лисой в капюшоне. Она пару раз даже ответила. Не сразу, не с интересом — но ответила. И они вели короткие, ни к чему не обязывающие беседы. Как будто играли в игру — не называя правил, не зная, кто выигрывает.
Теперь — всё это казалось каким-то недоразумением. Ошибкой.
«Он знал. Он же знал, как все увидят.» — Аён вбила сообщение Сону, но не отправила.
Просто сидела, уставившись в экран, ощущая, как гнев внутри сгущается в нечто вязкое. Это чувство — непривычное. Не из её репертуара.
Джиун, хоть и была в сети, ограничилась коротким:
«Как глупо.»
Словно хотела остаться в стороне, не впутываться. Аён и не винила её — в конце концов, каждая из них играла свою роль, а у Джиун — роль наблюдательницы.
Юра же всё продолжала:
«Ну, ты не обижайся. Может, он просто хайп ловит. У тебя же всё идеально, пусть позавидует.»
«Сплошной бред», — быстро написала Аён, а затем закрыла чат.
Пальцы заныли. Она не сразу поняла, что крепко сжимала телефон всё это время. Положила его на кровать, словно он теперь был ядовитым. И всё равно — взгляд возвращался к экрану.
Их короткие переписки, случайные встречи в коридорах или на улицах, его ухмылка и эта, чертова, фраза:
«Не волнуйся, сегодня я не кусаюсь.»
Теперь всё казалось каким-то спектаклем, в котором она — актриса, даже не зная сценария.
Голова гудела. День был долгим: сначала школа, потом уроки, фотосессия, потом обязательное интервью для местного телеканала. Всё это накладывалось, и обычно — привычно. Но сегодня тело как будто больше не слушалось. Мысли метались, как птицы в клетке.
И с каждой новой минутой в ней крепло одно: она не хочет оставлять это просто так.
Всё в её жизни — упорядочено. Заранее расписано. Каждая проблема решалась мягко, без скандала. Родители могли бы вмешаться, разговор бы замяли. Но с появлением У Ёна всё вышло из-под контроля. Он вторгся в её мир, как уличный ветер в идеально вычищенный дом. И теперь всё пахло им.
Подумав ещё пару секунд, Аён резко встала.
К чёрту это спокойствие.
Она прошла к шкафу и на автомате достала старую чёрную толстовку — та сидела на ней мешковато, будто скрывала под собой не только фигуру, но и всю её. Джинсы слегка спадали с талии — последствия диет и графиков, в которых еда была скорее пунктом, чем удовольствием. Волосы убрала в низкий пучок, маску — на лицо.
Не для того, чтобы скрыться. Скорее, чтобы дать себе хоть какую-то анонимность. Стать кем-то, кого не зовут по имени на каждом школьном мероприятии.
Она не хотела придумывать отговорки. Врать охране. Не было ни сил, ни желания. Но всё же привычно собрала на кровати подушки, надела на них парик и набросила одеяло. Сработает — если кто-то вдруг заглянет.
Через окно Аён перелезала не в первый раз. Под ногами — трава, за спиной — родительский особняк. Этот трюк — словно маленький побег из своей же золочёной клетки. В такие минуты она была не Нам Аён, а просто девчонкой. С пульсом, мыслями и желаниями.
И с яростью, что наконец прорвалась сквозь тонкий фарфор её жизни.
***
У Ён откинулся на деревянную скамью, опираясь спиной на прохладную стену спортзала и вытирая ладонью мокрый лоб. Фляга с водой приятно холодила пальцы, когда он сделал длинный глоток. Сегодняшняя тренировка удалась. Он чувствовал себя вымотанным, но в хорошем смысле — мышцы приятно ныли, дыхание было ровным, и, что главное, он был полностью доволен собой. Впервые за несколько дней.
— Смотри, уже столько лайков! — хмыкнул Ён Бин, шлёпнувшись рядом на лавку и протянув ему телефон.
На экране горела вкладка с его последним постом — тем самым, который он написал без единого имени, но с достаточным количеством намёков, чтобы нужный человек понял. Лайки росли, а комментарии множились, соревнуясь друг с другом в догадках. Интернет гудел, будто улей, и он знал — кто-то из «её» уже точно прочитал.
— Не дурно, — заметил У Ён, бросив взгляд на экран. Он не собирался притворяться скромным. Результат был именно таким, какого он ожидал.
Он был уверен, что Аён видела пост. Если не она, то хотя бы одна из её гламурных подружек точно донесла.
У Ён не строил иллюзий — она вряд ли сразу отреагирует. Скорее всего, отмахнётся. Или, наоборот, начнёт сторониться его ещё сильнее. Но, по правде говоря, ему было всё равно. Всё, чего он хотел — это реакция. Любая. Всё, кроме молчаливого равнодушия. Молчание Аён выводило его из себя сильнее всего. Это как если бы ты бился в закрытую дверь, а с той стороны даже не шелохнулись.
Он хотел видеть, как она выйдет из образа. Хотел увидеть трещины в её идеальном фарфоровом облике. Услышать, как дрогнет голос, как впервые собьётся взгляд. Он жаждал это не как мести, а как чистое доказательство: она — живая.
— Кажется, это слишком, — вдруг подал голос Ён Бин, поджимая губы.
У Ён медленно повернул к нему голову, приподняв бровь. Он редко слышал от друга что-то подобное.
— А с каких это пор ты стал моралистом? — ухмыльнулся он, потирая шею.
— Просто говорю. Ты обычно не заморачиваешься так. А тут... личное что-то?
Прежде чем он успел что-то ответить, дверь, ведущая в спортзал, с шумом открылась. Глухой металлический хлопок эхом отразился под потолком. Оба рефлекторно обернулись.
— Кто это, блин? — пробормотал Ён Бин, нахмурившись.
В проёме появилась чья-то фигура, одетая с ног до головы в чёрное. Худи с капюшоном, свободные джинсы — почти не видно было ни силуэта, ни лица. Только темные глаза, прячущиеся под тенью капюшона.
— Эй, ты кто? — настороженно выкрикнул Ён Бин, поднимаясь.
Фигура сделала шаг вперёд, и тогда прозвучало короткое, глухое:
— Выйди.
Ён Бин замер, повернулся к У Ёну, будто ожидая, что это какой-то розыгрыш. Но У Ён, который вглядывался в гостью с интересом, только слегка усмехнулся.
— Всё нормально. Дай нам пару минут.
Ён Бин пожал плечами, пробормотал что-то под нос и, почесав затылок, удалился, недовольно хлопнув дверью. В зале повисла тишина.
— Ну? — проговорил У Ён, скрестив руки. Он уже догадывался, кто это. Слишком уж характерная осанка. Слишком уж выверенные, уверенные шаги.
Когда незнакомка сняла маску и капюшон, он не удивился. Конечно, это была она. Нам Аён. Та самая, чьё имя ни разу не прозвучало в его посте, но чей образ стоял за каждым словом.
Сегодня она выглядела иначе. Лицо было серьёзным. Ни улыбки, ни привычной холодной вежливости. Её глаза сверкали — не страхом, нет, — скорее яростью, в которой пряталось что-то ещё. Что-то личное.
— Ты не имеешь никакого права писать такое, — произнесла она, и голос её прозвучал непривычно резко. Слишком настоящим. Даже дрожащим, хоть самую малость.
Он хмыкнул, делая шаг вперёд. У Ён видел, как она сжала кулаки, как нижняя челюсть напряглась, но Аён не отвернулась. Не ушла. А он знал, что маска наконец-то дала трещину.
Аён приподнимает подбородок чуть выше, чем нужно, и этот жест, почти непроизвольный, тем не менее цепляет У Ёна сильнее любого окрика. В её взгляде нет и намёка на страх — лишь безукоризненная выдержка и тонкий вызов, будто бы она уже решила, что никто не достоин знать, как ей на самом деле.
Он не ожидал этого. Не думал, что она придёт. Не предполагал, что не просто придёт, а встанет перед ним вот так — в чёрной одежде, будто вырванная из иной реальности, далёкой от брендовых нарядов и фальшивых улыбок, которыми её знали в школе. Но это было даже лучше. Лучше той фальшивой, театральной Аён, к которой все привыкли.
— Удали его, — говорит она, чётко выговаривая каждое слово. Голос её звучит ровно, будто отрепетирован, но пальцы выдают напряжение — они дрожат, и она сжимает их в кулаки, будто желая зажать между ладоней всё, что сейчас клокочет внутри.
У Ён качает головой, медленно, с ленивой усмешкой, и делает несколько шагов к ней. Старая лампочка над их головами потрескивает и мигает, отбрасывая тусклые тени. Он смотрит в её лицо и замечает, как она пытается выровнять дыхание, как моргнула чуть чаще обычного, будто чтобы скрыть усталость или что-то ещё.
— А если не хочу? — голос его низкий, с лёгкой хрипотцой, и каждый его шаг будто увеличивает давление в комнате.
— Тогда ты навлечёшь на себя проблемы, У Ён, — отвечает Аён, чуть склонив голову вбок. — Мои родители пока не знают, но если узнают, можешь быть уверен — они не станут церемониться с тобой, как это делаю я.
Он слушает её, не перебивая. Но усмешка на губах его становится шире. Ему кажется, что он играет в игру, которую сам же придумал — и выигрывает. Но внутри появляется что-то другое, лёгкое, еле заметное, как зуд в груди. Он отбрасывает это чувство, не давая себе думать об этом.
— О, это угроза? — шаг ближе. Теперь между ними почти нет расстояния.
У Ён будто изучает её. Следит за её лицом, за тем, как напрягаются скулы, как губы подрагивают — не от страха, нет, — от злости, усталости, возможно, даже боли. Он не знает, почему это цепляет его так сильно.
— Может, стоит выложить второй пост? — бросает он, нарочито лениво, словно всерьёз обдумывает идею. — Что-то вроде: «Знакомая всем девушка пришла лично. Угрожала мне — через родителей, конечно. Но выглядела при этом просто восхитительно...»
— Хватит, — её голос перебивает его на полуслове. И он замирает.
Аён вдыхает и выдыхает, прежде чем продолжить. Словно что-то ломается в ней, или, наоборот, наконец, отпускает.
— Ты не знаешь обо мне ничего. Ни капли. Ни строчки. Ни полтона. Так к чему это всё? Хотел вывести меня из себя? Получилось. Поздравляю. — она сглатывает, но голос её звучит всё так же чётко. — Ты думаешь, ты всё понял? А ты хоть раз был куклой, которой родители двигали, словно в витрине, — голос Аён начинает дрожать, но она не останавливается, — Хоть раз улыбался не потому, что хотел, а потому что мама скажет: «Ты всё портишь»? Хоть раз смотрел на своё отражение вечерами и думал, что, возможно, никогда не узнаешь, что такое — любовь? Потому что ты не нужен ни снаружи, ни себе самому?
У Ён стоит молча. Что-то в его взгляде меняется, почти незаметно, но Аён этого не замечает.
— Я не знаю, во что ты играешь, — продолжает она тише, — но... я признаю. Ты победил. Маска треснула. Можешь радоваться.
С этими словами она разворачивается и уходит, быстрыми, решительными шагами, будто боится, что если задержится ещё хоть на секунду точно рухнет.
У Ён остаётся один. Смотрит ей вслед, не пошевелившись. На губах больше нет и тени улыбки.
Он не ожидал услышать всё это. Не от неё. По крайней мере, не так. В груди что-то ноет, странное, липкое чувство, которое совсем не похоже на торжество. Скорее — наоборот.
Ён Бин возвращается почти сразу, с телефоном в руках и выражением безумного восторга.
— Это было нечто. Я заснял! Зацени, — он протягивает телефон, где уже мигает кнопка воспроизведения.
У Ён кидает взгляд на экран — кадры, на которых Аён смотрит прямо на него. Взгляд не девушки с обложки, а человека. Живого, уязвимого, хрупкого.
Он не думает. Просто вырывает телефон из рук Ён Бина и без лишних слов швыряет его в стоящую рядом мусорную корзину.
— Ты чего? — в голосе друга растерянность, почти обида.
У Ён молчит. Он не может объяснить. Просто знает, что впервые за долгое время ему самому противно. Не от неё. А от себя.
***
Аён удаётся пробраться в комнату так же незаметно, как и уйти. Тишина встречает её не вопросами, а равнодушием — комната всё та же, будто не замечала, как сердце её хозяйки только что трещало по швам. Шторы чуть шевелятся от ветра, оставленного приоткрытым окном, и в этом движении есть что-то болезненно живое.
Мысли в голове не становятся легче. Напротив — будто в замкнутом круге носятся друг за другом, как стая перепуганных птиц, ударяясь о стены черепной коробки. Головная боль нарастает вязко, будто бы сквозь плотный воздух.
Первое, что она делает — захлопывает окно. Второе — падает на кровать, словно её кто-то резко выключил изнутри. Манекен падает глухо, словно тоже устав притворяться.
Аён не снимает ни обувь, ни толстовку. Не идёт умываться, не включает свет. Просто остаётся там, посреди своей комнаты, с руками, вцепившимися в покрывало.
Несмотря на всё — на злость, стыд, на этот глупый блеск в глазах У Ёна, на боль — внутри стоит непривычное, почти тревожное спокойствие. Как затишье после бури. Или выдох перед новым витком.
Ей казалось, что если сказать вслух то, что годами не имело слов, — станет только хуже. А стало как-то легче. И пусто. Но эта пустота не пугала. Это не пустота, от которой хочется спрятаться под одеяло, это скорее пространство. Воздух. Место, где что-то может начаться.
Аён вдруг ловит себя на том, что впервые за долгое время дышит глубже. Не поверхностно, не как под прицелом — а по-настоящему. И почти, почти может поверить, что ей хватит воздуха, чтобы жить.
Она медленно тянется к телефону, не для того чтобы что-то проверить, а скорее чтобы удостовериться — реальность всё ещё здесь. Экран вспыхивает мягким светом. Время позже, чем она думала. И мир, оказывается, не остановился.
Юра и Сону успели повздорить в чате, Сону опять всё воспринимает слишком лично. Но, судя по последнему сообщению, Джиун уже разрулила. Мама написала — о, как всегда в своём стиле — что на следующей неделе Аён обязана присутствовать с ней на благотворительном вечере: «Журналистам нужны фото». И ещё — что надо сменить тушь, старая слишком мажется на камерах. У её любимой группы камбэк через три дня. Тизеры уже выходят. Прическа у солиста поменялась.
А ещё — поста больше нет.
Аён долго смотрит на экран, не моргая. Обновляет ленту ещё раз, на всякий случай — мало ли. Потом заходит на страницу. Потом — на основной аккаунт. Тот, с которого он чаще отвечал ей в личку короткими фразами: «Видел тебя на фото, к чему такой серьёзный вид?», «Ты всегда в одинаковых пальто?» или «Тебе идёт эта укладка». Никаких следов. Ни репоста, ни сохранения, ни намёка. Пост будто растворился.
Она морщит лоб. Почему-то, это вызывает не радость. Не облегчение. А настороженность. Или, может, даже непонимание. Он удалил? Сам? Зачем?
Но она не задаёт себе этот вопрос вслух. Только снова отклоняется назад, в мягкие подушки, и на этот раз по-настоящему прикрывает глаза.
Что бы это ни было, сегодня она уже сказала достаточно. Себе — в первую очередь.
И если это и есть начало конца, или конец начала — она примет это. Потому что впервые за долгое время почувствовала: она не просто красивая оболочка. Она — человек. С живыми чувствами. С усталостью. С голосом. И с правом быть услышанной. Даже если всего один раз.