Глава 16
– Ох, Коломбина, как же трудно с тобой… И слов не подобрать, и самому не подобраться. Вся колючая, как елка. Почему, м-м? Почему именно ты…
Бампер не договаривает, касаясь губами кожи за ухом, – сначала осторожно, словно пробуя ее на вкус, но с каждым прикосновением все настойчивее, – и мне приходится додумать мысль самой, с трудом ухватившись за тень уплывающего сознания.
– Ты облизываешь меня уже чертову уйму времени, не похоже, чтобы ты поранился.
Мне никогда не удастся смутить его. Вот и сейчас он только глубже забирается ладонью под рубашку, закрыв нас от Светки плечом и почти уложив на постель.
– О, я поранился, вредная моя. Ты даже не представляешь насколько глубоко. Так глубоко, что все кровоточит и болит, но от твоих колючек не откажусь, не надейся. Здесь даже реанимация не поможет, только искусственное дыхание рот в рот…
– Прекрати! – я всхлипываю с внезапным вздохом и жаром, обдавшим меня изнутри, когда чертовы губы Рыжего очерчивают линию моих скул, все больше увлекаясь и увлекая меня в свою игру. – Это слишком! Слышишь?.. Артемьев, пожалуйста…
И неожиданно очень честно, крепче обхватив руками под грудью, уткнувшись лбом в мой затылок:
– Я попробую.
Какой к лешему фильм! Сердце бьется так сильно, что, кажется, эхо его биения слышно в соседней комнате, а на планете наступило кислородное голодание, и вообще, остановилось время. В этой спальне судьба Шерлока интересна лишь девушке Свете, и когда Бампер то ли стонет, а то ли кашляет, блондинка нервно вздергивается в кресле.
– А что такого-то, Вить? Чего ты? Интересно же!
– Светка, – на полурычании, – уйди!
– Подожди! Здесь три финальные минуты все решают, – скороговоркой. – Уже всех укокошили, осталась одна графиня. Сейчас вот обыграют ее смерть, найдут документы и сразу же станет ясно, кто убийца…
Мне надо немедленно прекратить это. Все это. Иначе я прямо сейчас вылечу за грань, возвращение откуда будет еще болезненнее и ужаснее вчерашнего. Потому что сегодня одним разом мы с Рыжим не обойдемся. Голод, живущий в нас, слишком силен, чтобы насытится скромной порцией, а прелюдия была непозволительно обещающей. Нет, если мы продолжим так двигаться дальше, я осмелею и сама возьму то, что хочу.
А после упаду на самое дно.
– Всего три минуты, Витюш! Это же новый сезон, а я так ждала…
Три минуты – очень много для того, кто на последнем шаге готов отступить, и для того, чтобы получить ответ на вопрос. Я могу назвать убийцу блондинки прямо сейчас, просто ткнув в себя пальцем.
– Пусти!
Руки Бампера цепки, но я вырываюсь из их хватки и сползаю с кровати. Подойдя к девушке, глядя Свете в глаза, стягиваю ее за предплечье с кресла, надеясь, что она поймет все без слов.
Не понимает. Плевать. Я не намерена слушать кошачий визг.
– Давай, подруга, чеши к себе или где ты там обосновалась! Кинозал закрыт!
Вот и все. Нет Светы. И, кажется, легче дышать стало.
Она так и не забрала туфель. Ладно, я не гордая, выставлю за порог сама.
– Эта чертова дверь закрывается?
– Э-э, нет.
– Если она войдет, я выйду. Серьезно. Я уже отыграла на сегодня свою роль.
– Да я без претензий… Черт! – похоже, мне удалось удивить Рыжего. – Ну, ты и фурия.
– Не нравится? Выгони – переживу.
А вот переубедить – нет.
– Размечталась! Только попробуй уйти, Коломбина, выброшусь из окна. А здесь высоко, между прочим, никакая скорая не спасет. Лучше смерть, чем Светка.
Интересно, я когда-нибудь увижу его настоящего?.. Впрочем, отпускать он меня не намерен, здесь все без шуток.
– Ты такой дурак, Рыжий.
– Так я и не спорю.
Бампер садится на постели, спуская ноги с кровати, и я тут же упираю в него палец, с ужасом представив, что будет, если он только приблизится и коснется меня. Сейчас, когда мы остались одни.
– Не подходи!
– И не думал даже.
– Я… я спать хочу. Мне можно куда-нибудь лечь?
Уже поздно, мы оба порядком устали и… мне просто необходимо сбежать. Не видеть, не смотреть, не чувствовать Рыжего, даже находясь рядом! Если бы только получилось забыться сном в чужом доме.
– Конечно, Коломбина, – отвечает он, пожимая плечом. – Я же тебе не зря сказал про шалаш. Вся левая сторона кровати твоя. А хочешь, можем валетом лечь. А? Как тебе такой вариант?
И почему сегодня все его слова звучат так пошло?
Я подхожу к сумке, сажусь на корточки и открываю ее. В сумке пижама – штаны с футболкой, не в зайцах и ладно. А то, что далеко не новая, с растянутым розовым рюшем, – а ну и пусть! Быть может, мне в такой лучше спится!
– Отвернись.
Я почти уверена, что Бампер не послушает меня и придется так же, как в гараже, плюнуть на гордость и приличия, но парень ложится на постель, закидывает руки за голову и закрывает глаза. Слова не сказав против.
– Ты уже, Коломбина? – спрашивает через время, когда я мнусь возле сумки, отпихнув ее ногой прочь, вместе со сложенной сверху рубашкой. – А то боюсь усну, так и не запечатлев в памяти на сон грядущий твой неземной образ.
– Уже.
Да. Знаю. Остаться ночевать у парня и надеть старую пижаму – это нонсенс, абсурд и просто-напросто глупо! Но рубашка Рыжего… Даже с Серебрянским я не вытворяла ничего подобного. Не хотелось. В голову не приходило! Да и не действовал на меня так Вовка! А тут… словно голая оказалась в руках Бампера. И никаких ширм и полутеней, вся на виду. Даже запах хозяина, кажется, проник под кожу…
Понять бы еще, в чем дело? Неужели в нервах, близости Рыжего и любительнице смотреть фильмы в чужих спальнях? Но ведь меня никто не заставлял разыгрывать перед Светой спектакль настолько достоверно?
Нет, это оказалось совершенно ошеломляюще. Уж лучше старая проверенная территория. Принадлежащий мне островок – надежный и знакомый, – в рюшах или без, какая разница! – что удержит от возможной ошибки и позволит сохранить себя. А пижама… ну что пижама? Переживем! Пусть видит конопатый Одиссей, какую себе отхватил Пенелопу!
Бампер привстает на локте, с улыбкой оглядывая меня.
– Что? – ну вот, я снова начинаю сердиться. Господи, бывают моменты, когда Рыжий не скалится?
– Хм, мило. Хотя в рубашке было сексуальнее. Ну и чего ты, Тань? Могла бы в ванную комнату пойти. Не обязательно было переодеваться у порога.
Стоп! Какая же я глупая. А все Рыжий виноват, задурил голову! Скоро заикаться с людьми стану и штаны снимать на раз-два!
Так и не дождавшись от парня колкости, я отступаю под пристальным взглядом в ванную комнату, а выйдя из нее, осторожно обхожу стороной все еще сидящего в той же позе Бампера, – поигрывающего в руке дистанционным пультом и не сводящего с меня глаз. Откинув со своей стороны одеяло, ныряю под него – под такое холодное в этой незнакомой постели, что тут же хочется свернуться клубком, – и натягиваю до подбородка, утопив щеку в мягкой подушке.
Бампер тоже укладывается спать. Шумно вздохнув, выключает телевизор, тушит свет… Со стороны окна портьеры задернуты во всю стену, и в комнате сразу же становится так темно, что мне не удается разглядеть даже его силуэт, опускающийся рядом…
– Коломбина…
– Полезешь обниматься – получишь в глаз!
– Да я и не хотел. Очень надо.
– Вот и отлично. – И почему мне не хочется ему верить? Поговорили, называется.
– Или хотел… – еще один шумный вздох, и я догадываюсь, что он прячет руки под головой. – Подумал тут: вдруг тебе холодно, а долг, как говорится, платежом красен. И ты у меня в гостях…
Надо же! Какие мы, оказывается, гостеприимные!
– Мне хорошо, спасибо. А хочешь кого-то согреть, так я у тебя сегодня не единственная гостья в доме. Сказал бы, я бы вместо акулы себя за двери выставила.
– Жестокая ты. И спишь, между прочим, на моей любимой подушке.
– Могу вернуть, если очень надо.
– Спи уже. – И после паузы. – Послушай, Коломбина, а ты что же, совсем не ревнуешь меня? Ну хоть чуть-чуть?.. Как-то даже обидно за себя.
Не знала бы Рыжего, поверила, что он серьезен, а так… плуту плутовское.
– А с чего я вдруг тебя должна ревновать?
– Ну, во-первых, с того, – он поворачивает ко мне голову, – что ты моя девушка, а на меня, вроде как, претендуют?
– Не смеши!
– И я целуюсь лучше всех, да и вообще… Никто не жаловался.
Мне стоит сказать ему, пусть хоть сейчас честно, хотя заявление Бампера звучит очень самоуверенно, в отличие от моего голоса.
– Я тоже не жалуюсь, если ты об этом.
Ну вот, даже в темноте ясно, что он улыбается. Ну, еще бы. С самооценкой у Рыжего все в порядке.
– Я знал, Коломбина, что нравлюсь тебе. И что ты лгунья.
– Ты сумасшедший! – Мне удается сказать это после долгого молчания, пока сказанные слова, вскружив вихрь мыслей в голове, не оседают на сердце тревожным осадком. – А я дура.
И услышать в ответ тихое, но весомое:
– Согласен.
– Молчи уж! А то так верну подушку, что мало не покажется! И еще раз верну, пока не заткнешься.
И почему Рыжий меня не пугается? Вместо этого он вдруг легонько дергает на себя одеяло, привстав на локте:
– Тань, а, Тань? Может быть, я все же покажу тебе шрам, а? Очень хочется.
Я все-таки опускаю подушку на наглое лицо, безошибочно найдя Бампера в темноте. Прихлопнув хитрого котяру, как муху! Ну, почти прихлопнув, потому что когда я отворачиваюсь к зашторенному окну, отобрав у обидчика одеяло, он еще долго смеется, дразня меня своей смелостью.
Молчание золото, а утро мудренее вечера. Спать! Я закрываю глаза и стараюсь представить себя в общаге, одну на старой продавленной кровати, упорно игнорируя токи едва ли стихшего желания, живущего своей жизнью в близости от парня, голодное ворчание желудка, и руку Рыжего, стаскивающую с меня часть одеяла.
– Коломбина, не будь жадиной. Сейчас замерзну и точно полезу к тебе греться!
– Только попробуй, – я неохотно, но все же уступаю ему, отодвигаясь на самый край. – Я тебя предупредила.
– Вредина!
– Какая есть! И потом, кто-то вообще зарекался спать со мной.
– А мы и не спим, – возражает Бампер. – Мы, можно сказать, только пытаемся. Кстати, колючая моя, спеть тебе колыбельную? Хочешь?
Кому-то в этой спальне очень весело, и точно не мне.
– Ты издеваешься? – я поворачиваюсь к нему, привстав от возмущения на локти в попытке заглянуть в бесстыжие глаза, и Рыжий тут же сует под мою голову подушку, как будто может видеть в темноте.
– Почему? – очень честно удивляется. – Я правда умею. Даже песню про барсука знаю, что повесил уши на сук.
– И что, поешь всем, с кем спишь?
– Ну, хм… Если честно, не приходилось еще. Как-то всегда было чем занять девушку перед сном, чтобы она не мучилась бессонницей. Пока не появилась ты. Но все бывает в первый раз, так что… Ого! Что это?
Это мой голодный желудок, привыкший поглощать пищу в любое время суток, а сейчас оставшийся без еды, громко выразивший ноту протеста, но Бамперу о том знать не обязательно.
– Ты ничего не слышал!
– Нет, слышал. Коломбина, ты голодна?
– Нет, – почему-то краснею, отвечая резче, чем следовало бы. – Просто хочу спать, ясно? Спокойной ночи!
Я откидываю голову на подушку – мягкую и удобную, на которой спать – одно удовольствие, и неожиданно слышу, как Рыжий встает и молча выходит из комнаты. Исчезает за дверью спальни в огромной квартире, оставив меня лежать с открытыми глазами и гадать по следу тени, мелькнувшей на стене: успел он одеться или нет? Неужели так и пошел гулять по пентхаусу, где полно симпатичных девчонок, в трусах и босиком?.. Где, между прочим, рыскает отвергнутая Света с такой пышной грудью, что если я буду об этом думать еще хоть минуту, то просто удавлюсь от зависти!
– Чертов Рыжий! И откуда ты только взялся на мою голову! И почему мне раньше проще жилось?
Нет, спать-спать-спать! Немедленно и желательно крепко!
Вздох выходит громким и безнадежно-тяжелым, почти таким же беспросветным, как мысли, витающие в голове. Я поворачиваюсь на бок, сую ладони под щеку и продолжаю удивляться, махнув рукой на здравый смысл. Откуда взялся? С такими глазами и улыбкой, что впору запечатлеть на фотографии и сутками любоваться, втайне от всех оставляя на бумажных щеках жирные следы помады, как тринадцатилетняя девчонка. С руками смелыми и бесстыжими, которые не забыть. С голосом, пробирающим душу насквозь, и словами, от которых хочется выть, потому что не всему сказанному можно верить. Легко получающему глупую Коломбину и знающему, чем занять десяток девчонок. Милых, симпатичных, не мучимых никакими сомненьями.
Нет, с Серебрянским было значительно легче. Проще, понятнее, удобнее. И никаких угрызений совести. Никакой дрожи под кожей и подгибающихся ног… Никакого бешеного стука сердца… Просто и ясно, как у всех. Любить Вовку казалось легко, пока в его глазах я оставалась собой. Несуразного, невезучего, стеснительного парня, как-то раз стыдливо заметившего в компании, что я слишком громко говорю и ярко одеваюсь. Позволяю себе много лишнего на людях. Полгода решающегося познакомить меня с родителями и так и не сумевшего пережить это знакомство. Предавшего меня и обидевшего. Кому я вру? Того еще ушастого гоблина, для которого я придумала себе чувство!
Но Рыжий разве лучше?
Он заглядывает в комнату и включает светильник на стене. Вернувшись за дверь, входит в спальню уже с подносом в руках, на котором исходит паром что-то горячее и сногсшибательно ароматное. Захлопнув дверь пяткой, оставляет поднос на прикроватной тумбочке и на минутку заглядывает в гардеробную.
– Вставай, Коломбина! Я знаю, что ты не спишь!
Бампер все же успел надеть штаны до того, как покинул спальню, и сейчас набрасывает на плечи рубашку. Я наблюдаю за ним, натянув одеяло до подбородка, и даже не успеваю удивиться, когда он сдергивает его, наклоняется и легко поднимает меня в воздух за подмышки, чтобы поставить перед собой на ноги.
– Нет, сплю!
– Нет, не спишь!
Развернув к себе спиной, заставляет просунуть руки в рукава плюшевого халата, затягивает на талии пояс и, усадив на постель, опускается на корточки, чтобы достать из-под кровати…
– Обувайся!
– Что это?
– Тапки. Мои. И не смотри на меня так, как будто я дикий Маугли, выросший на лиане. Да, у меня тоже есть тапки, как у всех нормальных людей. Правда, без заячьих ушей, но если хочешь, уши пришьем завтра. – И снова рука в руке. – Пойдем!
– Куда?
– На балкон. Будем ужинать.
– Сейчас?
– А что нам мешает?
Вопрос застает врасплох, и я растеряно отвечаю:
– Не знаю. Поздно уже.
Бампер останавливается, чтобы посмотреть на меня.
– Коломбина, только не сочиняй басен про диеты и прочую фигню. Я этим с детства сыт по горло и точно знаю, что ты хочешь есть. Я должен был сам догадаться.
– Ха! Вот еще! – Однако аромат от подноса тянется такой, что я сейчас, кажется, съем слона!
– Ну и отлично!
Виктор Артемьев парень высокий, халат с его плеча трется подолом о пушистый ковер, ноги путаются в тапках, доказывая, насколько я уступаю ему в росте, но вот в упрямстве – фигушки. Я прикладываю руку к животу, унимая голос взвывшего от радости желудка, и спешу сказать в темный затылок, не отливающий сейчас, как на солнце, рыжиной.
– Я не сказала «да».
– А я тебя ни о чем и не спрашивал.
Рыжий подходит к зашторенной стене и раздвигает портьеры, открывая дверь на балкон. Отступив в сторону, пропускает меня вперед, а я, наконец, понимаю, почему окно было плотно задернуто. Потому что поздний вечер, останься окно не зашторенным, так никогда бы и не перетек в темную ночь.
– Выходи, Коломбина, не упрямься! Если скажешь, что видела нечто подобное, разрешу укусить себя за нос.
Нет, не видела, только в кино. Я осторожно перешагиваю порог балкона и замираю, окидывая взглядом сверкающий огнями горизонт, обнимая себя за плечи. Вид ночного города, его делового центра и окрестностей, переброшенные через реку мосты, в яркой радуге огоньков, отразившихся в воде, усыпавшие небо звезды майского вечера… все это впечатляет с первого взгляда, как и размер балкона, больше подходящий моей комнате в Роднинске. Нет, я не видела ничего подобного, потолки в доме высокие, так что даже представить страшно на какой мы высоте.
Кажется, нос Рыжего сегодня останется целым.
– Высота тридцати этажей, – словно разумное эхо отвечает Бампер на мои мысли и тянет за руку к невысокому ограждению, едва ли выше его талии. – Иди сюда, Коломбина!
– Нет!
Шестой этаж общежития – самое высокое здание, куда мне приходилось забираться. Я вовсе не трусиха, залезть на высокое дерево даже сейчас для меня ничего не стоит, а крыши гаражей и чердак родного дома еще в детстве были излазаны вдоль и поперек, но высокие балконы… Я упрямо мотаю головой, даже от порога чувствуя легкое головокружение от открывшегося взгляду пространства и вида Рыжего, стоящего у самого края.
– Я не хочу есть! Я хочу спать! Думаю, мне лучше вернуться.
– Уверена? – хмурится Рыжий.
– Да.
– А сейчас?
Ветер играет его волосами, раздувает расстегнутую на груди рубашку… Я почти отвернулась и перешагнула порог спальни, когда улавливаю краем глаза смазанное движение и в ужасе оборачиваюсь, тут же срываясь с места, увидев, как Бампер, подтянувшись на руках, перекидывает через край ограждения ногу, усаживаясь сверху на широкие перила.
Мне хватает полсекунды, чтобы подлететь к парню, обвить руками его талию и стащить вниз с ограждения, крепко прижав к себе.
– Ненормальный! Артемьев, с ума сошел?!
– Есть немного. Ты сама говорила, что я сумасшедший.
– Я не имела в виду… Черт! Не настолько же? А если бы ты слетел вниз?!
Невероятно, но он тихо смеется, вскинув голову.
– Конечно, нет. Я знал, что ты меня спасешь.
– Дурак! Настоящий дурень!
– А ты упертая, вредная Коломбина, которая никак не желает сделать мою жизнь хоть немножко легче.
– Рыжий, конопатый и глупый! Все равно!
– Вампирша! Жадная и кусачая! И я вовсе не конопатый, а очень даже сексуальный парень. А это стоило того, моя колючая. Смотри, как ты обнимаешь меня. Словно паучиха комара. Слушай, Коломбина, может, ты влюбилась в Рыжего, а?.. Я же обаятельный и красивый, почему нет?
Что? Действительно стою и обнимаю. Даже глаза закрыла и щеку к спине прижала, а руками впилась в голую кожу. Но я не хотела, не виновата, просто так страшно стало, что чуть сердце не разорвалось в крике. Потому что… Потому что он запросто мог упасть со страшной высоты, как любой другой человек. Один из десяти, из сотен, из тысячи незнакомых, безразличных мне людей! Которых по-человечески жалко!
Нет мне до него никакого дела!
Я отшатываюсь от парня и отступаю к стене, на секунду потеряв ориентир из-за раскинувшегося надо мной неба, высокой фигуры у края балкона и глубокого вздоха.
– Размечтался! – прислоняюсь спиной к стеклу, переводя дыхание, кутая шею в теплый ворот халата, так знакомо пахнущего Рыжим. – Даже не надейся! Только бабника мне для полного счастья и не хватало! Я просто… просто должна тебе, вот и все!
Он смотрит на меня без улыбки, с интересом, склонив голову набок и кусая губы.
– Ты будешь есть? – спрашивает спокойно, бросив короткий взгляд за плечо. – Или повторим маневр с убеждением? Не дразни во мне зверя, Коломбина. Ты ведь знаешь, какой я ужасно гадкий тип, всегда добивающийся своего. Всегда. А сейчас я хочу тебя…
Сердце спотыкается и делает тройной кульбит, прежде чем Рыжий соизволяет договорить.
– …накормить. Ты ведь не оставила меня голодным в своем доме. Это дань вежливости, ничего больше. Так что мешает уступить в такой мелочи хозяину, раз уж он именно тебя привел в свой дом и стелется под ноги? А, Коломбина? Я старался, готовил. Не заставляй меня выбрасывать мои старания на ветер.
Не знаю, почему я так удивляюсь? Наверно, потому, что единственным мужчиной, когда-либо готовившим для меня, до сих пор оставался отец. А Рыжий… Мне казалось, что только отсутствие женщины в доме может заставить мужчину встать к плите. Но у Бампера есть Карловна. Мама, которой в нашем с отцом доме, по сути, никогда не было. Пока не появилась Элечка, а с ней уют и тепло. Утренние пироги и тихое счастье в отцовских глазах, невидимыми иглами ревности царапающее душу.
– Готовил? Сам?.. А как же мама? – Он все-таки заставляет меня уступить, забыв о высоте и звездном небе.
– А мама у нас на особом положении – готовит сугубо по личной инициативе и желанию. В этом доме роль скатерти-самобранки принадлежит нам с отцом. Не всегда, конечно, но очень часто. Прошу, Коломбина, хватит ершиться!
Бампер обнимает меня за плечи и усаживает за небольшой круглый стол из плетеной лозы и стекла, стоящий тут же на балконе в гарнитуре с двумя стульями. Вернувшись в комнату, приносит поднос, опуская передо мной тарелку.
– А ты? Разве не будешь?
– Нет, Коломбина. Еда, в данный момент, мой голод не утолит. И потом, – на мгновение склоняется к уху, – я предпочитаю смущать девушек голодным, а не сытым взглядом. Это так заводит.
Ну вот, он снова довольно улыбается, а я фыркаю в ответ на его самоуверенную ухмылку, наблюдая, как Рыжий садится за стол напротив и щелкает появившейся в руке зажигалкой. Прикуривает сигарету, глубоко затянувшись, заставляя меня в который раз засмотреться на него, удивившись правдивости сказанных слов: почему, ну почему ему всегда удается добиться своего?
Ай! К лешему посторонние мысли! Запах от еды тянется такой ароматный, что желудок тут же сжимается в радостном предвкушении гастрономического праздника, а я сама не замечаю, как, минуя нож, беру вилку, кусок хлеба и…
– И что? Даже не спросишь, что лежит на тарелке?
– А что лежит? – я теряюсь, подняв глаза на Бампера и сглотнув слюну. Определенно что-то вкусное и этого достаточно. Да хоть картошка в мундире!
– Саламандра. Жареная на углях в собственной крови. Такая же зубастая, как ты.
Я опускаю серьезный взгляд на стол и вдруг слышу смех. Громкий, от души.
– Опять врешь! – снова изумляюсь Рыжему, столько раз застающему меня врасплох. – Врун несчастный!
– Так уж и несчастный? – Он выдыхает дым, щуря взгляд. Затягивается сигаретой, откидываясь на спинку стула. – А может, наоборот, – играет, подлец, бровями, – счастливый?
Эти непонятные шарады кого хочешь с ума сведут, но я намерена стоять на своем даже в простой мелочи. Это куда привычнее, чем обнаружить вдруг, что вот так сидеть вдвоем с Бампером под открытым небом – не так уж страшно.
– Все равно врун!
– С тобой не поспоришь. Хотя Карловна сказала бы, что ее сын просто любит сочинять. Видела бы ты меня в детстве, определенно, я бы тебе скучать не дал. Увез бы в страну хоббитов на ближайшей электричке или на остров к Робинзону Крузо. Однажды я весь класс увел в лес искать нору Белого Кролика. Знаешь, это было занятно.
– И как, нашли?
– Не успели, родители помешали. Но попытка того стоила. Я был очень впечатлительным ребенком и очень начитанным для своих лет, а ты меня однажды сильно впечатлила.
– Так значит не зубастая саламандра?
– Увы, – Рыжий играет в зубах сигаретой, дразнясь, медленно, но верно доводя меня улыбкой и расслабленной позой до белого каления. Красивым движением стряхивает пепел в стоящую на столе фарфоровую пепельницу, пряча глаза за припавшими веками. – Яичница, Коломбина. С сыром, ветчиной и помидорами. Быстро и сытно. Почти классика, если решиться добавить несколько колец лука. Попробуй, тебе понравится. Я мастер делать девушкам приятное.
Да, мастер. Я на секунду замираю с вилкой в руке, засмотревшись на голую грудь и крепкий пресс парня, не скрытые расстегнутой рубашкой. Поймав себя на мысли, что с удовольствием бы провела сейчас по ним рукой… И не только рукой, если честно…
– Да уж! – снова фыркаю, хмуря брови и опуская взгляд. Ты тоже акула, Крюкова, ничем не лучше грудастой любительницы Шерлока. Только акула до поры до времени бьющаяся в собственных тисках. – Ужин на балконе – чем не романтика. Только свечей в старинных канделябрах не хватает и унылого дворецкого у локтя. А так спасибо, Артемьев, размах ночной сиесты впечатляет.
– Свечей? – вдруг вскидывается Рыжий, забыв сигарету в пепельнице, задумчиво закусив губы и сжав на столешнице ладонь в кулак. – А ты хочешь?
Яичница и вправду объедение! Бампер не врал, когда сказал, что умеет готовить. Я осторожно пробую ее, укладывая – очень нежную – на язык, сжимая губами, и так и остаюсь с вилкой во рту, ошалело хлопнув ресницами. Чего?
– Кто? Я?
– Ну, не Светка же! – удивляется парень. – Конечно, ты, Коломбина! Кроме нас здесь никого нет. И как я сам не додумался!
Он что, серьезно? Я поднимаю голову, глядя, как Рыжий уверенно встает из-за стола с намерением покинуть балкон без тени шутки на лице, так свойственной ему.
– Э-э… Артемьев! – спешу вскочить со стула, чтобы преградить ему путь. – Только попробуй, слышишь! С ума сошел! Ты что, снова издеваешься надо мной, как с песней про барсука? Не хочу я никаких свеч, понял! У твоей совести есть предел вообще или нет? Уверена, Света и так под впечатлением от готовки омлета, не нужно ее доводить до икоты еще и канделябрами!
Он легко усаживает меня на стул одним движением. Присев на корточки, найдя глаза, по-хозяйски твердо опускает ладонь на выглянувшую из-под халата коленку, удерживая взгляд, гипнотизируя меня сейчас, как питон Каа глупого бандерлога.
– Коломбина, ты часто ужинала при свечах?! Неужели ты думаешь, что Рыжего затруднит подобная малость? Мне не жалко, у Карловны подобной фигни море, я просто хочу сделать тебе приятно. Это ничего не стоит, почему нет? Все равно мы сегодня в одной лодке, и здесь кроме тебя другой девушки нет. Так что этим вечером ты для меня самая-самая. Поняла?
Я что, кивнула? Не верю. Но почему тогда в изумлении таращусь в тарелку, оставшись на балконе в одиночестве?
Он все-таки принес свечу. Одну, в форме сердца, в парафиновых розовых лепестках, в красивой круглой вазе с декором, и поставил между нами на стол. А чуть позже, после незаметно съеденной до последней крошки яичницы – две чашки кофе и конфеты.
– Я подумал, что ты любишь с молоком.
– Люблю.
– И конфеты.
– И конфеты.
– Иди сюда! – вдруг сдергивает меня со стула, прижимая спиной к груди, обнимая за плечи, поворачивая лицом к городу. – Смотри! Вон там – наш университет! Видишь, сразу за парком? В стороне – знакомый тебе кинотеатр «Глобус» и Театральный бульвар. На первом курсе мы часто с друзьями околачивались там, в надежде познакомиться со взрослыми девчонками, чтобы провести ночь с пользой и набраться опыта. А во-он там, на холме, весь в золотых огнях – посмотри, он хорошо виден отсюда – горит главный шпиль Преображенского собора. Его днем не увидеть так просто, то облачность мешает, то солнце, а сейчас весь на виду. Не бойся, Тань, подойди ближе. Видишь, слева, ниже по реке – старый речной вокзал? Еще лет пят назад он ночью ярко освещался маяками, а теперь почти забыт. Зато торговый центр Градова у всего города как на ладони. Большой Босс не скупится на рекламу, имеет право. Иногда, когда я смотрю на его бизнес-квартал, мне кажется, что я попал на окраину Манхеттена. Ты когда-нибудь была в Нью-Йорке?
– Нет.
– Будешь. Стоит поехать хоть раз, чтобы убедиться, что курицу я готовлю лучше, чем в фирменных забегаловках на Бродвее. Однажды в этом городе появится сеть ресторанов с моим именем, вот увидишь. Придешь попробовать кухню?
– М-м…
– Придешь. А вон там, за новыми высотками, твое общежитие.
– Где?
– Смотри правее, Коломбина, сразу за моей рукой. Его не видно, но оно точно там. А здесь – ну-ка, подними голову – ночное небо. Мы с тобой обязательно заберемся на крышу увидеть его – усеянное звездами – без помех и света.
Бампер опускает руку ниже, и я, повинуясь этому движению, наклоняюсь вперед, заглядывая за перила балкона…
– А вот здесь защитный карниз. Широкий. Я думаю, на тот случай, если жильцам не повезет выронить из рук коктейльный стакан или взбредет в голову усесться на перила верхом. Чтобы точно никому не угодить в голову. А ты как думаешь?
Как я думаю? Я смотрю и не верю своим глазам. Если он решил, что эта москитная сетка спасет его в случае падения, то он точно дурак. Нашел чем бравировать! Неужели и, правда, подумал, что сидеть на перилах высоченного балкона – это весело и… безопасно?
Я вырываюсь из рук Бампера и толкаю его ладонью в грудь. Отвечаю, сердито сверкая глазами, разом прогнав из души и личного пространства, опасно затрещавшего по швам, хрупкую интимность момента.
– Думаю, что шутка не удалась! Ты идиотище, Бампер! Рыжее, бесстыжее и безголовое! Отойди! – Храбро отодвинув парня в сторону, шагаю к спальне, подбирая руками халат, слыша за спиной тихий смех. – Можешь глазеть на звезды один! А я спать пошла!
Спать – не спать, а руки так и зачесались стукнуть Рыжего по затылку! Лучше уж уйти от греха подальше…
Я вхожу в спальню, снимаю халат и забираюсь под одеяло. Чуть поостыв, поворачиваюсь лицом к окну. Мне кажется, что Рыжий вот-вот зайдет в комнату и ответит на мою грубость, как умеет только он, но он все стоит и стоит на балконе. Один, под ветром, в расстегнутой настежь рубашке. Облокотившись на перила, надолго роняет голову на руки, но вот поднимает подбородок и замирает, словно действительно смотрит на звезды. Играет в пальцах вспыхнувшим огоньком сигареты… стоит… и я, так и не дождавшись его возвращения, незаметно для себя засыпаю, убаюканная теплом подушки и едва уловимым ароматом мужского парфюма… Дорогого, изысканного, заставляющего в который раз вздохнуть с завистью: есть же на свете люди, знающие толк в подобного рода вещах. Удивительно и странно… И почему-то чуть-чуть обидно. Как будто мне при рождении навсегда закрыли доступ к китайской грамоте, за которой стоит целый мир. И ни за что самому не разобраться в диковинных иероглифах, не рассмотреть красивых картин. Ни за что, как бы ни хотелось.
Его любимая подушка, надо же… И рубашка… Такой собственник… А пижон, каких поискать… С виду серьезный, а на деле дурашливый, как мальчишка… Но так улыбается… Как будто знает куда больше меня…
А может, и вправду знает?..
…А в ухе дырочка для сережки… Так на него похоже… Наверно, в юности носил…
Рыжий… Рыжий… Рыжий…
Ох, Рыжий…
* * *