Глава 17
* * *
Кажется, я выспалась. Телу тепло и комфортно, уютно под мягким одеялом, и так не хочется просыпаться. Я подтягиваюсь, зарываюсь носом в подушку и улыбаюсь, урча вслух: почему мне так хорошо? Неужели девчонки из соседних комнат разъехались на выходные и не галдят за стеной сороками с утра?.. Или у меня появился новый диван в общаге – не такой продавленный, как кровать?.. А еще стремительно ускользающий сон, который я почти что ухватила за хвост… Приятный. Чувственный. В котором тоже были осторожные пальцы, гладящие мое плечо… вплетающиеся в ладонь… пробирающиеся в самые укромные местечки…
Я открываю глаза и упираюсь в голубой взгляд – яркий и глубокий, как бездонное летнее небо.
– Доброе утро, Коломбина. Хотя, скорее, уже день.
– Д-доброе.
Я с удивлением смотрю на Рыжего, чуть взлохмаченного после сна, но странно умиротворенного.
– А я… Мы что, так долго спали?
– Долго. Не хотел тебя будить. Выспалась?
– Кажется, да.
– Это хорошо. Значит, не будешь на меня рычать за вчерашнее? Я был дураком, признаю. Глупая вышла шутка.
– Очень. Я так испугалась. Оказывается, я боюсь высоты.
– Нет. Ты просто не забиралась в «Орлиное гнездо», а я за десять лет жизни здесь успел потерять страх.
– Да. Никогда раньше так высоко.
– Здесь красиво. И свободно. Это просто надо принять. Почувствовать. И, может быть, полюбить.
Я чувствую. Каждой клеточкой просыпающегося тела, отзывающегося покалывающей дрожью на бережное прикосновение пальцев, коснувшихся шеи.
– Что ты делаешь? Ты… гладишь меня?
Пальцев, поймавших прядь волос у яремной впадинки. Медленно огладивших подбородок… подбирающихся к губам.
– Не могу удержаться. У тебя очень нежная кожа и красивые плечи. И ты так близко. А я не часто просыпаюсь с… Неважно. Не слушай меня, Коломбина. Сейчас снова скажу какую-нибудь чушь.
– А ночью мы… То есть, ты…
– Ночью я спал. Не помню, что было ночью.
И я не помню, но закрываю глаза, прислушиваясь к себе. К тому, что оживает и закручивается в животе под этим прикосновением жарким звенящим желанием, словно так и не отпущенная пружина. Неутолимым желанием, голодным, с надеждой вскинувшим голову в немом ожидании…
– Ты снова смотришь.
– И снова думаю. У тебя потрясающий рот. Я не могу не думать о том, что хочу сделать с ним.
– Перестань.
– Как, подскажи? Даже если бы я получил, что хочу, все равно бы не перестал думать. Это сильнее меня, Коломбина. Пока ты вот так смотришь… – большой палец скользит по приоткрывшимся губам, и я неосознанно тянусь за ним, навстречу привставшему на локте парню. Медленно склоняющему ко мне голову. – Пока думаешь о том же… я только еще больше хочу тебя. Хочу с тобой…
У Рыжего есть власть надо мной. Сила, что пригвождает к месту, заставляя ощущать собственную беспомощность перед ней. Тихой хрипотцой проникающая под кожу, вызывающая в сердце трепет и безумный вихрь мыслей.
Я едва проснулась, но уже задыхаюсь от признания Бампера, как будто бы бежала всю ночь. От него или к нему… не пойму. Это какое-то наваждение. Безрассудное, сбивающее с ног. Похожее на лихорадку или болезнь, незаметно овладевшую телом и не только.
– Ты обещал…
– Врал.
– Я же тебе совсем не нравлюсь.
– А вот теперь врешь ты.
– Ты сам говорил, я помню.
– Я тоже кое-что помню. Кому-то очень нравятся мои глаза…
– Замолчи.
– Которые, как небо. Они действительно, как небо для тебя, Коломбина? – Он почти склонился и теперь осторожно касается кончиком языка уголка моих губ. – Если так, то я польщен. – Опускается ниже, и я могу слышать горячий жар его дыхания – отдающего мятой и свежестью успевшего принять утренний душ мужчины, почувствовать улыбку, вернувшуюся на лицо.
– Замолчи, – тихо, облизывая вмиг пересохшие губы. – Иначе я тебя убью.
– Попробуй. Только очень тебя прошу, Коломбина, начни убивать вот с этого места. – Рыжий берет мою руку и направляет к своему паху. – Попробуй справиться с ним для начала, моя колючая мучительница.
– Ты… – горло перехватывает вздох, – наглая, бесстыжая морда.
– Точно. – Он склоняется к моему уху, мягко покусывает мочку, пока я выгибаюсь под ним дугой, закрывая глаза.
– Стыда у тебя нет.
– Не-а… – Накрывает ладонью пальцы, теснее прижимая к себе, заставляя смелым прикосновением сквозь тонкую ткань почувствовать всю силу его желания. – Нет, Коломбина, я прогнил насквозь… О, да…
– Бесстыжий…
И почему я так послушна? Но касаться его приятно. Поглаживать, изучать, желая зайти в нечаянной ласке все дальше. Это точно то, чего я хочу. Чего хочет мое истомленное сном тело.
– Ты уже говорила.
– А ты не спорь со мной.
– Даже не думал. Сейчас, когда ты меня почти убила, я готов признать за собой полную капитуляцию. Да, вот так, моя хорошая, умница…
– Господи, чем я с тобой тут занимаюсь? Кто бы узнал…
– Любовью, Коломбина. Точнее, прелюдией к ее физической разновидности. Но то, чем я вскоре собираюсь заняться с тобой по-серьезному, тебе понравится, гарантирую. И лучше бы о том никто не узнал.
– Почему? – Никогда бы не подумала, что ощущения от прикосновений к чужому телу могут быть такими яркими, а свободная пижама вдруг стать тесной и жесткой. – Стыдишься меня?
– Размечталась! – Бампер прикусывает мою шею, подбираясь пальцами к резинке пижамных брюк. – Не хочу отбиваться от конкуренток. Удовлетворенная женщина не способна ничего утаить в секрете. А я постараюсь, чтобы ты осталась довольна, Коломбина. Обещаю. Я всю ночь только и ждал, когда ты досмотришь свой сон и проснешься. А ты все спала и спала… Говорю же, мучительница…
Досмотришь свой сон.
Свой сон…
Мама!
То есть, папа!
Вот же он – хвост сна! Да какой длинный! Не ускользнул-таки!
Громко ойкнув и взвившись вверх, я сталкиваю с себя Бампера и вскакиваю с постели, чуть не запутавшись в одеяле. Отпрыгнув подальше, гляжу на него в ужасе, угрожающе наставив палец.
– Лучше не подходи! А все твоя подушка виновата!
Бегу, спотыкаясь, в гардеробную, на ходу натягивая на бедра спущенные брюки, и, распахнув дверь, бросаюсь к стене, в поисках сброшенной в спешке на пол…
– Где моя куртка?!
– На вешалке. Брюки и футболка – тоже.
Отыскав в вещах Бампера куртку, – ну и подумаешь! Валялась бы себе! Я и сама могла убрать, если бы не любительница Шерлока, – достаю из кармана телефон…
Разрядился! Как некстати!
Выскочив из гардеробной, останавливаюсь у порога, упершись растерянным взглядом в свою сумку. Услышав окликнувшего меня Рыжего, оглядываюсь за плечо, поймав в отражении зеркала всклокоченную темноволосую девчонку в растянутой пижаме. Смешную и какую-то огорошенную, словно потерявшуюся в большом городе. Совсем не мечту мужских фантазий.
– О, господи! Девочка моя, что случилось?
Рыжий сидит на кровати, вопросительно вскинув бровь, даже не подозревая, какую свинью мне подложил, а я упираюсь в него настороженным взглядом.
– Артемьев, есть телефон?
– Ну, конечно. А…
– Не спрашивай! Просто дай!
– Как скажешь…
Бампер встает с кровати, наклоняется к прикроватной тумбе и протягивает телефон, показывая мне, что у него не только настроение находится в приподнятом состоянии, но и кое-что под боксерами…
Че-ерт…
Я выхватываю из рук парня айфон и выскакиваю на балкон босиком, плотно затворяя за собой дверь. Но уже через секунду возвращаюсь, чтобы, грозно зыркнув на Рыжего, впрыгнуть в знакомые тапки.
– Женька! Алло! Женька, ты меня слышишь?
– Таня? – Неужели есть на свете человек, которого я могу застать врасплох. – Привет! Что-то случилось? Ты почему такая встревоженная?
– Случилось, Воробышек, еще как случилось! – Я отбегаю в конец балкона, к самому поручню. Смотрю на город невидящим взглядом, не замечая высоты. – Кошмар случился, вот что! Вселенского масштаба!
– Господи! – Женька ахает на том конце связи. – Ты здорова? С тобой все в порядке? Тебя обидели?
– Да! То есть, нет! Просто этого не может быть, понимаешь?! Он мне даже не нравится! Почти не нравится!
– Кто «Он»? Крюкова, ты говоришь загадками.
– Неважно!
– Та-ань?!
Я слышу, но признаться так сложно! И невозможно смолчать!
– Он мне приснился, представляешь? Не обычно, как снятся нормальные люди, а сама знаешь как!
– Нет, не знаю.
– Знаешь! Ты перед свадьбой признавалась, что видела Люкова во сне, помнишь? Вы вместе летели на вертолете? Когда спала у него дома!
Воробышек привычно осторожничает:
– Допустим. А кто приснился-то? Вовка? Ты помирилась с Серебрянским?
– Да какой к лешему Вовка! – я даже сержусь от такого предположения. – Нужен он мне, предатель! Этот гад бесстыжий мне приснился, а я даже подушку не переворачивала! Ой! – внезапно вспоминаю, как опускала подушку на лицо Рыжему и холодею, застывая струной. – Или переворачивала… Ужас какой… Все равно гад! – стою на своем. – А еще сказал, что его любимая.
Смех Женьки, как всегда – приятен и легок, и уж точно застает меня врасплох.
– Воробышек, ты чего смеешься? Я серьезно!
Но Женьку не унять. Она что-то отвечает Люкову и возвращается ко мне. Говорит мягко, как ребенку:
– Крюкова, я рада, что с тобой все в порядке.
– Что? Женька, ты меня слышишь вообще или с Люковым своим милуешься? И ничего не в порядке! А совсем даже наоборот!
– Но он же сказал, этот таинственный «гад», что ты его любимая.
– Так не я, а подушка! То есть, рубашка!
– А-а… – тянет птичка подозрительно. – А я подумала, что ты. Ты ничего не перепутала?
– Конечно, нет! Ему же верить нельзя! Этому хитрому лису!
– Таня, ты сейчас где? С чьего телефона звонишь?
– В его квартире и с его телефона! Но это неважно! Я этого паразита в спальне закрыла. То есть, наоборот, себя закрыла от него на балконе… Ай, Женька! Лучше скажи, что это все несерьезно, иначе я свихнусь!
– Я не знаю, Тань, о ком ты говоришь. Может быть, он хороший парень, а ты себя, как всегда, взвинчиваешь?
– Да он бабник, каких поискать! Сама видела! Я, между прочим, здесь под прикрытием нахожусь! Защищаю его от бывшей подруги, чтобы не зарилась зря на чужое добро. Якобы, зря! А он… А он, зараза, пользуется тем, что я сплю с ним вместе и забирается в чужие сны!
– Ого! Крюкова, ты же сейчас шутишь?
– Если бы! Воробышек, можешь смеяться, возможно, я кажусь тебе глупой, но я так верила! Верила, понимаешь? Мне бабушка покойная маленькой рассказывала, что увидела деда во сне, когда они студентами работали в трудотряде. И все! Сразу поняла, что он – ее любовь на всю жизнь!.. А я? А мне что делать? Я у него дома, в его постели, на его любимой подушке сплю себе и вдруг… эта наглая морда! Кошмар, да? Я его, значит, полюблю, а он со мной поиграет и завтра же выкинет! Как какую-то милую! И конец, пропала Крюкова…
– Рассказывай! – вот теперь Женька не смеется.
– Он меня в лодке катал по реке, как какую-то мамзель! Все было как в кино! Река, лодка, солнце… и даже зонтик от солнца! И два весла у него! Но, почему? Я никогда и никому не разрешу решать за меня! Пусть не надеется!
– Таня…
– Никогда! Фиг ему и два кукиша! Облезет, зараза такая! Еще и свечу принес, и конфеты! Знает, чем девушку взять!
– … мне кажется, этот парень тебе не безразличен. И даже больше, – снова осторожничает Воробышек. – Может, не стоит так категорично к нему относиться? Вдруг ты его на самом деле полюбишь?
– Я?! – у меня даже сердце заходится на миг от такого предположения. – Пфф… Да нет же! Не хватало еще!
– Послушай, давай мы с Ильей тебя заберем? Ты только скажи, где находишься? Мы как раз собирались из дому выезжать, нам не трудно.
Хорошо бы! Но я представляю Люкова, нарисовавшегося с птичкой на пороге дома лучшего друга, взгляды родителей Бампера, себя с дорожной сумкой в руках… и опускаю плечи.
– Не надо, Жень. Прости за минуту слабости. Как-то по-глупому вышло. Давно пора прекращать эту игру с детством и мнительностью. Понимаю, что веду себя странно, а поделать ничего не могу. Сколько раз уж себя ругала.
– И совсем не по-глупому! Не вздумай так думать! – тут же возражает подруга. – Просто ты особенная, настоящая и открытая! А кто считает иначе, тот дурак!
– Думаешь? – я вздыхаю с сомнением. – А вот Вовка думал иначе. И его семья тоже.
– Так дурак же! Еще пожалеет Вовка! А я приеду, только скажи! Тань, слышишь?
– Не надо, Жень. Я правду говорю. Он меня не обижает ни капельки, даже наоборот. Издевается, конечно, чуть-чуть, но у него натура такая – лисья. Не переживай! Если что, я ему сама в глаз дам и уйду! Проходили уже.
* * *
Невероятно! Меня что, прокатили?.. Я лежу, закинув руки за голову, и смотрю в потолок. В зеркало, откуда довольно скалится мое собственное удивленное отражение.
Да, прокатили, парень. Да так, что рубкой дров не ограничиться. Хорошо бы заодно и ледяной душ принять, чтобы кровь поостыла и самоуверенности поубавилось. Интересно, она сама-то поняла, как наказала Рыжего?
Невозможная девчонка. Взрывоопасная, как порох, и непредсказуемая, как удача. Но оттого не менее любимая.
И когда я стал о ней так думать? О своей упрямой и колючей Коломбине? Когда так смело признался себе, что она для меня особенная, забыв о других?.. Неужели, как только попробовал вкус ее невозможных губ? Словно созданных для ласк. Умеющих быть не менее требовательными, чем мои.
Минуту назад я готов был подбираться к ним, как кот к сметане, – осторожно, издалека. Смакуя и предвкушая встречу, готовясь к сладкому завтраку… и в один миг меня лишили всего. Вот же чертовка! А я дурак. Ведь давал себе слово не переступать черту. Давал! Видел, как непросто девчонке совладать с собой и своим желанием, и спугнул. Обещал дать время… и не смог. Вид спящей Коломбины даже изваяние сведет с ума, а я живой человек. Как только лег ночью рядом и понял, что девчонка крепко спит, не удержался, чтобы не прижаться к ней и погладить свою присмиревшую колючку. Каждый раз готов был услышать ее возмущенный вздох, а она все спала и спала, своей близостью напрочь туманя сознание. Крепко и тихо, как будто провалилась в другой мир.
Да уж, притворщица из нее никакая, в отличие от меня. Чувствую, придется еще не раз пополнить запас терпения на подступах к этой переменчивой в настроении крепости. Но отступать поздно, когда сам сдался без боя. И все же, как хочется, чтобы, наконец, все стало просто и понятно для нас. Для всех. Для меня и для нее.
Упрямица. И причем здесь подушка?
Она входит в комнату осторожно. Приоткрывает балконную дверь, высунув из-за нее нос, окидывает меня хмурым взглядом, а после показывается сама, шлепая тапками.
– И что это было, радость моя колючая? Кто здесь в чем виноват? Поясни, будь добра. Я не совсем уловил твою мысль.
– Не твоя, Артемьев, и ты прекрасно сам знаешь. Немедленно прекрати это! – грозно наставляет палец, останавливаясь передо мной, не догадываясь, как соблазнительно выглядит сейчас в моих тапках, с всклокоченными после сна волосами. Даже в растянутой пижаме с розовым рюшем, откровенно оголившей плечо. Позволяющей домыслить все неувиденное и пробраться вором в сокровенное место. По которому я уже тоскую, как голодный мартовский кот.
– И все же? Зачем тебе так срочно понадобился телефон?
– Неважно. Я просто… просто вспомнила, что забыла полить цветы.
– Кактусы, надо понимать? – догадываюсь я. – А отвлекла подушка?
– Да. То есть, нет. Артемьев, какая тебе к черту разница! – нахохливается девчонка, закусывая губы. – А хоть бы и кактусы! Может, я их каждый день поливаю, чтоб не засохли!
Я поднимаю голову и сажусь в постели. Протягиваю Коломбине руку:
– Ну да, отращиваешь колючки, это я давно понял. Верни телефон, ежиха, мне тоже нужно кое-кому напомнить о кактусах.
Я забираю у девчонки айфон и набираю Уфимцеву. Пустив сообщнице оговоренный сигнал – сбрасываю звонок, откладывая аппарат в сторону. Смотрю с удивлением на подобравшуюся Коломбину.
– Ну что еще? Чего волком смотришь? Снова что-то стряслось? Завяла любимая петуния или сдох попугайчик, пока я тебя держу тут на хлебе и воде?
– Не смешно. – Она откидывает со щеки волосы, склоняя в вопросе голову. Выжидает минуту, борясь с видимым смущением, прежде чем спросить: – Артемьев, скажи, почему у меня лифчик расстегнут?
– Ого? – я очень натурально удивляюсь, вскидывая брови и растягивая рот в улыбке. – Не знаю. Может потому, – предполагаю, – что ты спала? Коломбина, ты всю ночь на меня наползала, как жадная каракатица. Может, от усердия расстегнулся? А, возможно, я слишком увлекся, стараясь тебя отпихнуть? Не знал, что твоя любимая поза во время сна – поза звезды, иначе связал бы тебе руки.
– Что?! Как каракатица? – ахает девчонка, так и сверкая в праведном гневе карими глазищами. – Его на мне нет! Гад ты такой! Еще насмехается!
Подбежав к кровати, рывком откидывает одеяло, и, обнаружив искомый предмет валяющимся в ногах, молча убегает в ванную комнату, от злости раздувая щеки. Через десять минут приоткрывает дверь в щелку и сопит требовательно:
– Капотище, будь человеком, принеси мои вещи! Иначе никогда тебе лифчик не прощу!
Ее непосредственность заставляет меня рассмеяться, а Коломбину – с треском захлопнуть дверь.
Похоже, Колючка надумала сбежать, решив, что ее миссия благополучно окончена? Зря. Я беру свой халат, приоткрываю дверь ванной комнаты и, не глядя, передаю вещь в руки девчонки. Говорю уже в захлопнувшуюся перед моим носом дверную панель:
– Тань, да ты не переживай! Спи, как хочешь! Хоть каракатицей, хоть спрутом, если нравится, я не против!
* * *
Гад, гад, гад! А я тоже хороша! Задрыхла, как сурок! Еще и сны цветные смотреть вздумала! Чуть с ума не сошла, пока не удостоверилась, что ничего не было! Не совсем же я глухая и сонная тетеря, чтобы не заметить, как меня раздевают?.. Нет, это просто невозможно! Не стану думать, вот и все!
Хотя сама хороша. Это же надо, так Рыжего пощупать! Провокатор хренов! До сих пор щеки горят, как вспомню насколько была близка к тому, чтобы потребовать большего. Еще чуть-чуть и сама бы дорвалась до Рыжего, взяв свое, а потом хоть трава не расти.
Нет, не хочу так. Не хочу больше! Как будто цена мне три копейки в базарный день – подойди и возьми. И ведь взял бы. С желанием, я видела это в его глазах, только что потом? Адьес, милая, нам было хорошо вместе? Ты не моего поля ягода, девушка-носки-в-стекозах? Я-больше-никогда-не-стану-спать-с-тобой-не-надейся?.. Ну и что, что конфеты, ну и пусть «самая-самая», для Бампера это игра, не больше, – вон как веселится, защищаясь мной от своей бывшей; бывала ли я в Нью-Йорке – смешной! Еще бы спросил на луне! А вот для меня…
Что он для меня? Кто он для меня – этот самоуверенный баловень судьбы? Почему, ну почему я совершенно не способна ему сопротивляться, даже не отключая сознание? Никогда не чувствовала ничего подобного к Серебрянскому. Не заходилась дыханием от одного воспоминания губ на моей груди. Рук под юбкой. Пальцев, нежно сжимающих ягодицу… Как же меня угораздило так… так… близко подпустить к себе Рыжего? Может, я, и правда, сама наползала? Ведь жаловался же Вовка, что я сталкиваю его с кровати. Ведь отвечала я, что мне тесно спать с ним?.. Да уж, после того, что проснувшись, вытворяла с телом Рыжего, уже не уверена, что не могла. Что не хотела. Сама хотела.
Я закрываю глаза и со стоном прижимаю ко лбу халат Бампера, опираясь голым плечом о стену. Чувствуя, что мне надо как можно скорее уносить ноги из этого дома. Бежать без оглядки, иначе однажды Женька окажется права, и я останусь на обочине жизни с разбитым сердцем. Разбитым тем, кто так легко появился в ней.
Мишка-Мишка, и откуда ты только взялся на мою голову со своим «Kawasaki»!
Я шумно выдыхаю, натягиваю халат и решительно выхожу в комнату, намереваясь твердо сказать Рыжему, что с меня хватит, и я ухожу.
– И не мечтай даже, Коломбина. Не выйдет.
Он встречает меня, стоя посреди спальни, сунув руки в карманы домашних брюк, прогнав с серьезно поджатых губ, еще недавно гулявшую на них ухмылку.
– Спектакль не окончен, и я не намерен тебя отпускать, пока за дверью этой квартиры рыскает охочая до чужого добра акула. Придется тебе потерпеть меня, девочка, даже если не хочется.
* * *