Глава 12
- Не сейчас, я занят. - Он даже не смотрит на меня. – После как-нибудь поговорим. – У стены стоит еще одно кресло, и Бампер рукой указывает на него. – Сядь, Коломбина. Дай мне пять минут, и я отвезу тебя домой.
Он злится на меня, имеет полное право. Мишка никто для него, впрочем, так же, как я. Если он хочет услышать подробности, я расскажу, только вряд ли они что-то добавят к сказанному.
– Когда Мишке было двенадцать, и мы гоняли с ним по улицам на велосипедах, как сумасшедшие, он умудрился однажды врезаться в забор и сломать себе руку, набив на лбу здоровенную шишку и потеряв сознание. Бывает, не спорю, но в шестнадцать он разбил машину своего отца, видавший виды «Опель», слетев с друзьями в кювет и только чудом никого не убив, отделавшись сотрясением мозга, сломанной ключицей и обещанием все самостоятельно восстановить. В семнадцать был мотоцикл его деда, – старенький, надежный «Восход». Он взял его без спроса в родительском гараже, чтобы прокатиться к речному карьеру и пофорсить перед девчонками. Мне было пятнадцать, я была с ним, и этот мотоцикл мы разбили вместе. Для Мишки эта поездка закончилась новыми переломами – ног и ребра, и месячным пребыванием в больнице в гипсовом бандаже, а для меня – распоротой ягодицей и памятным шрамом на заднице. Вот почему я так не хочу, чтобы он участвовал в этой гонке. Понимаешь? Нет ничего глупее, чем раз за разом испытывать судьбу! Я пыталась сегодня сказать ему, пусть не очень удачно, – не было времени подбирать слова, но он меня не услышал. И я пришла к тебе. Это все! Больше нет никаких секретов!
Вот теперь Рыжий смотрит на меня внимательно, закрыв крышку ноутбука, выключив принтер, с новым, странным блеском в глазах.
– Ты пережила аварию?
Невероятно, но, кажется, он тоже меня не услышал. Причем тут я? Я удивленно наблюдаю, как парень поднимается с кресла, отодвигая его в сторону.
– Я же сказала, со мной все обошлось, в отличие от Мишки. Но в рваной ягодице тоже мало приятного, знаешь ли, – объясняю, глядя, как он подходит. – Особенно, когда тебе пятнадцать, за окном гудит лето, а ты целый месяц спишь кверху попой, кусая подушку, потому что сначала мешает дренаж, а потом швы болят так, что… что… Что ты делаешь?
Мои последние слова больше похожи на лепет, потому что Рыжий вдруг оказывается прямо передо мной. Так близко, что я могу слышать его рваное дыхание и чувствовать тепло широкой груди, оттеснившей меня к столу.
– Я хочу посмотреть, Коломбина.
– На что? – не понимаю я, вскидывая голову навстречу горящему взгляду, наконец-то растерявшему всю холодность.
– Шрам, на твоей заднице. Я хочу посмотреть.
Бампер заявляет это без тени улыбки, внимательно изучая мое лицо, и я изумляюсь, не веря собственным ушам:
– Ты серьезно? Или шутишь? Я что-то не пойму.
– Вполне серьезно, Коломбина, – выдыхает Рыжий, наклоняясь ко мне, вновь играя голосом, превращаясь в себя прежнего. – Считай это моим первым условием.
Он издевается, не иначе. Платит мне разменной монетой моего унижения, спрашивая за наглость явиться к нему в клуб, оторвать от дел, и я разом забываю все свои обещания, все слова, Мишку, вскипая праведным возмущением. А может, вспыхивая от жара мужской груди, коснувшейся моего плеча, и прочесавших висок губ.
– Еще чего! Облезешь! Нашел дуру задницу ему демонстри… Эй! С ума сошел? А ну пусти, Капотище Ржавое! Ты что себе позволяешь?!
Но рука Рыжего уже ложится на талию, притягивая к себе, а вторая задирает подол юбки, скользя вверх по голой ноге. Забираясь под кромку белья, обхватывая ладонью низ оголившейся ягодицы. Внезапно отпускает, чтобы тут же пройтись по коже пальцами, куда осторожнее и внимательнее.
– Нашел! Коломбина, – в висок, – кажется, он совсем небольшой.
– Я тебя убью!
– Согласен, милая, позже. А сейчас покажи! – как жаль, что он меня совсем не пугается. – Уговор есть уговор.
И я пытаюсь показать ему вместо задницы кукиш, сопровождая жест соответствующими словами, но рыжая сволочь ловит мои руки и легко сжимает в охапку одной ладонью. Развернув от себя лицом, наклоняет меня к столу, вздергивая мокрую юбку к талии…
– … чертов Капот! Я тебя прикончу! Придушу! Только попробуй посмотреть, и я за себя не ручаюсь! Я тебе сейчас принтер разобью к монахам, понял! Твоей пепельницей! Дай только до нее дотянуться!
– Черт! Да стой ты спокойно, юла! – рявкает Рыжий, и тут же добавляет – мягко, на выдохе, не допуская в голос и малейших сомнений: – Никогда не видел ничего сексуальнее. Коломбина, если ты сейчас хоть каплю двинешься, я не выдержу и трахну тебя. Не мучь меня, милая. Просто постой спокойно. Мне надо успокоиться.
Голос Бампера глух и более чем серьезен. И я стою. Понимая, насколько нелепо выгляжу в позе распластанной на столе черепахи с задранным задом. Полулежу, послушно терпя горячую ладонь на своей пояснице, медленно сползающую вниз и сжимающую ягодицу. Поглаживающую ее, ласкающую шероховатыми подушечками пальцев под прожигающим кожу взглядом голубых глаз… Под звуком приближающегося шумного дыхания и прикосновения крепких бедер…
Рыжий сделал свое черное дело, и мои пальцы больше не сопротивляются. Они царапают дорогую полировку стола, отвечая на мучительный жар нестерпимым желанием, пульсирующим в животе. В минуту слабости медленно затапливающим сознание. Я помню, что он просил, помню, что нельзя, но это выше меня… и когда в пальцы Рыжего ударяет нетерпеливая дрожь, я сдаюсь. Отзываюсь на нее всем телом, прогибая спину, неосознанно подаваясь навстречу взвывшему волком желанию.
С губ Бампера срывается грубое ругательство, и сразу же следом за ним слышится звук разъезжающейся молнии и щелчок пряжки ремня.
– Только посмей, Рыжий, – на последних крохах противоречия, – и я тебя… я тебя, клянусь… умм…
– Не могу. Не могу, Коломбина… Че-ерт!
Сначала горячие губы на шее, потом опустившаяся на живот ладонь, тут же поползшая вниз. Притянувшая крепче рука…
– Ох…
Губы ласкают ухо, и я уже едва ли способна говорить. Едва ли способна здраво мыслить уже с первым нетерпеливым ударом бедер, толкнувшихся в меня. С теплом ладони, ласкающей мою кожу.
– Да, моя хорошая? Что ты меня? Договаривай, ну…
– Ты… Рыжая ты сволочь… Я не разрешала тебе…
– Но ты хотела. С самой первой минуты хотела, я знаю. Тебе это нравится. То, что происходит между нами.
– Нет…
– Врешь, нравится. Я чувствую это по тому, как ты отвечаешь мне. Как подаешься навстречу. Ну, давай же, признайся, Коломбина. Скажи, что тебе нравится, как я люблю тебя.
И вновь толчок, куда увереннее, и я снова таю под его наглыми руками, сдернувшими с меня куртку, пробравшимися под топ и сжавшими грудь. Под осторожными пальцами, перекатившими отвердевший сосок. Отвечаю на выдохе, почти шепотом от накатившего на меня возбуждения.
– Ты не любишь. Это называется по-другому. Трахать, пользовать, но не любить. Не любить.
– Пусть так.
– И я не слышала звука разорванной пачки из-под презерватива.
– Ты на таблетках. А я стал слишком переборчив и избирателен, чтобы любить, – он с нажимом произносит это проклятое слово, нежно прикусывая линию моих скул, словно вбивая его в мое затуманившееся от его ласк сознание, – ох, извини, моя хорошая… Пользовать кого-то еще. Не думаю, что ты сильно против.
– А если я…
– Перестань, Коломбина, – он обрывает меня поцелуем в висок, – не надо. Я не хочу знать.
Я тоже чувствую его прямо сейчас. В себе. Чувствую то наслаждение мигом, что наконец пронзает нас обоих.
Откуда в нем эта нежность – убивающая наповал, пробирающаяся под кожу, вспарывающая защитную оболочку и проникающая в самую душу?.. Не знаю. Рука Рыжего гладит оголенную грудь, губы целуют затылок… Уже все закончилось, а мы так и стоим, качаясь на волнах удовольствия, не в силах оторваться друг от друга. Он не отпускает, а я не вырываюсь, все еще пребывая под властью тепла его рук.
– Мне нравится… – слышу невнятный шепот.
– Что? – выдыхаю чуть слышно, еще не до конца понимая все, что между нами произошло, чувствуя на виске жадное дыхание Рыжего и его пальцы, откинувшие с моей шеи влажные волосы.
– Все… Ты… Ты, Коломбина.
– Не говори так. – Даже после всего, ему удается смутить меня. Потому что признание срывается с его губ слишком легко, и потому что прямо сейчас мой рассудок спит, а гулко стучащее сердце готово поверить во что угодно.
– Почему? Снова скажешь, что я свое уже получил? – его бесстыжие руки вновь жадно гуляют по мне, а лицо зарывается между шеей и подбородком.
– А разве нет? – И почему я не могу унять дыхание? – Да, скажу.
– До чего же ты упрямая, Коломбина, – Рыжий урчит сытым котом. – Нет, не все. Я бы еще столько всего заманчивого хотел сделать с тобой. С твоим телом и твоими губами. С твоей…
– Замолчи…
– Мы можем повторить, перебравшись в уютное местечко. Я все организую. Но только после того, как увижусь кое с кем и попробую решить твой вопрос. Ведь ты за этим ко мне пришла? Ты только что повязала меня обещанием, милая, а обещание, согласно условиям, надо выполнять. Тем более, после такой благодарности. Скажи, ты знала, что это снова произойдет между нами?.. Поэтому так оделась? Я не против, девочка, мне нравится, что ты всегда доступна для меня. Видит Бог, я старался держаться, но тебе под силу растопить любой лед, Коломбина, ты знаешь?
Я замираю под его руками от ощущения внезапного холода, овеявшего меня. В одно мгновение с ударившими в сердце словами Бампера, остудившего разлившийся под кожей жар, словно окунувшего мою глупую голову в ушат с ледяной водой.
Рыжий спрашивает, как ни в чем не бывало, все так же крепко вжимаясь в меня своим телом, касаясь губами, но я знаю, что от него не укрылась перемена во мне.
– Что случилось, милая? Чего напряглась? Я же сказал, что решу вопрос. Не видать твоему Мишке трассы, как собственных ушей. Во всяком случае, сегодняшней ночью точно. А там посмотрим.
– Убери… – горло вдруг перехватывает стыд, замешанный на гневе, и жгучая досада на себя. На собственную дурь и похоть, что когда-нибудь таки сбросят меня в пропасть самоуничижения, ударив о дно так сильно, что не смогу подняться. На Рыжего, в который раз заставившего потерять голову, и на его слова – отрезвляющие, правдивые, как бы больно ни прозвучали. – Убери руки, мне трудно дышать. П-пожалуйста…
Он позволяет мне оттолкнуть его, и я отворачиваюсь. Стремительно одергиваю вниз задравшуюся к талии юбку, натягиваю на бедра, сползшие к щиколоткам простенькие бикини – ни капли не сексуальные, что бы там Рыжий себе ни думал насчет одежды, выбранной специально для него. Поправляю на груди топ, шаря по столу одеревеневшей рукой в поисках куртки.
– Спасибо за помощь, – сцеживаю благодарное сквозь зубы. – Мне надо идти.
– Куда? – кажется, парень удивляется. Странно, если брать во внимание тот факт, что совсем недавно он сам спешил на встречу.
Куртка лежит на полу, рядом с брошенной сумочкой, и я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Натягиваю мокрую на себя, тщетно пытаясь ухватить непослушными пальцами тонкий кожаный ремешок.
– Эй, Коломбина, я задал вопрос.
Я молчу, одеваясь, стараясь не смотреть на парня, и Бампер притягивает меня к себе за локоть. Поворачивает за плечи, не одернув рубашку, но успев застегнуть брюки.
– В чем дело? Что я не так сказал?
– Все так. Пусти! – я напрасно пытаюсь сойти с места, направляясь к двери. Руки Рыжего легко удерживают меня на месте.
– Нет.
– Артемьев, не заставляй меня еще раз напомнить тебе, что мы в расчете. Надеюсь, я хорошо подмахивала своей благодарностью, чтобы ты выполнил все, согласно условиям? «А там посмотрим», – это ты верно сказал. Я еще и не на такое способна, чтобы добиться своего. Так что жди на кофе, явлюсь как миленькая.
Я смотрю на него прямо, и у парня дергается кадык.
– Что ты несешь?
– Всего лишь повторяю твои слова. Открой, – я знаю, что ключ от замка лежит в кармане его брюк, а потому указываю подбородком на дверь, – я хочу уйти.
В этой комнате не только я одна упрямлюсь, становясь серьезной.
– Куда, Коломбина? Ночь за окном. Сказал же, что отвезу.
– Какая разница куда? – вспыхиваю я, не в силах терпеть его близость теперь, когда он еще раз показал, как дешево я стою. – Да хоть на панель! Кажется, у меня талант добиваться своего, торгуя доступностью и голыми ногами! Чего добру пропадать!.. Открой, Рыжий, не то выпрыгну в окно!
Мы оба молчим, глядя друг на друга, пока Бампер не отвечает, удерживая меня на месте ледяным взглядом:
– Не выпрыгнешь, на окнах решетки.
– Выпусти.
– Нет.
– Я буду кричать.
– Кричи. Это клуб, девочка. Вряд ли тебя кто-то услышит. Ты уйдешь отсюда только со мной.
Я чувствую, как у меня дрожат ноги от вползающей в тело слабости. От беспомощности, непривычной и незнакомой мне, от обиды, кислотой растворяющей панцирь защиты, которым я всегда укрывала себя. От того, насколько я внезапно оказалась перед ним слабой.
Наша пауза в диалоге взглядов затягивается, и я вдруг понимаю, что плохо вижу стоящего передо мной парня. Бампер словно размывается, стирается в появившемся между нами мутном стекле, и я не сразу догадываюсь, что видеть его мне мешают слезы, предательски выступившие в глазах. Сорвавшиеся на щеки по-детски крупными горошинами.
Мне хочется крикнуть, так громко, чтобы он услышал, чтобы понял насколько мне сейчас больно и тошно от самой себя, но голос тоже предает меня, прозвучав откровенно жалко и тихо:
– Я не разрешала тебе… не разрешала…
У меня так и не получается договорить, Рыжий догадывается сам.
– Когда это касается тебя, мне не нужно разрешение, Коломбина.
Зато пощечина выходит хлесткой и звонкой. Такой сильной, что у меня тут же немеет ладонь, а у Рыжего багровеет щека и закрываются глаза.
Я все-таки ухожу, достав из кармана ключ и оставив его одного в кабинете. Бреду одна по городу под дождем, давая волю слезам, понимая, что не добилась своим визитом ничего – не спасла ни себя, ни Мишку, пока чьи-то руки не находят меня и не толкают в машину. А знакомый голос шипит в ухо зло, насильно усаживая в кресло, щелкая у бедра замком ремня безопасности:
– Дура! Какая же ты дура у меня!
* * *
Я возвращаюсь в клуб часа через два, – утрясти дело с новичками оказалось не так просто, как и предполагал, но в целом мой ответ был ясен. Мы заходим с Люком в кабинет уже за полночь – разделить долю в деньгах, закрыть добро в сейф и обговорить рабочие моменты, и только тут он решается спросить меня.
– Что с тобой, Рыжий? Мы виделись днем – все было нормально, а сейчас ты сам не свой. Что-то случилось?
Я не привык играть с другом в дешевые игры, мы знакомы не первый день, так что юлить не имеет смысла. Да и он из тех людей, кому легче сознаться, чем соврать.
– Случилось, Люк, – я опускаюсь в кресло, вытягивая перед собой ноги. – Кажется, я сегодня здорово облажался.
– Нужна помощь? – Люков садится на стол, кладя рядом с собой кейс с деньгами и поднимая на меня заинтересованный взгляд. – Если туго материально – скажи, помогу. Хотя на твою лисью морду это совсем не похоже.
– Если бы, – усмехаюсь я. – Ты же знаешь, деньги меня любят. В личном туго, Илюха, а здесь ты мне не помощник.
Люков стягивает куртку и бросает в кресло. Потянувшись над столом, наливает в стакан воду из графина, только что принесенного официанткой.
– И все-таки, Бампер, скажешь, в чем проблема? – настаивает, поднося стакан ко рту. – А вдруг.
– Ну, если только вдруг… – Я чиркаю зажигалкой, подхватывая зубами сигарету. С жадностью затягиваюсь дымом, щуря глаза. – В Коломбине.
– В ком? – удивляется Илья. – Рыжий, ты что, пересмотрел комедий?
И я, пожав плечом, соглашаюсь: а почему нет?
– Пожалуй, да. Не поверишь, до звезд в глазах.
На моей щеке до сих пор горит след от ладони девушки, и друг неохотно признает:
– Заметно, судя по тому, как ты хреново выглядишь. Хорошо хоть причина не в Пьеро.
– Кто бы говорил, птицелюб, – беззлобно огрызаюсь я, но Люков всегда умел ловить с полуслова и сейчас понимает меня правильно.
– Уточни. Верно ли я понял, Рыжий? Ты что, влип?
– Всерьез, – признание срывается с губ неожиданно легко, как будто давно просилось. – Так же, как ты со своим воробышком. Сам поражаюсь, что так зацепило. Ты же меня знаешь.
На губах друга появляется редкая улыбка.
– Знаю. Так в чем беда-печаль, парень? – он отставляет стакан в сторону, разворачиваясь ко мне. – Не дает? Или не любит? Не поверю, что ты настолько невезуч.
– Издевается, – я тоже умею скалиться.
– Даже так?
– Над собой. Считает, что у нас с ней похоть. Как тебе?
Темные глаза друга смотрят с интересом.
– А точно не похоть, Бампер?
Я задумываюсь, глядя на медленно исчезающее у его плеча кольцо дыма.
– А черт его знает, Люк. Я сегодня впервые в жизни изменил своим интересам, и все из-за нее.
– Этого мало, Рыжий.
– Когда ей больно, я чувствую себя последним мудаком.
– А вот это уже кое-что.
– А еще мне хочется… Всегда хочется…
– Только с ней, да? Желательно часто и много.
– Че-ерт! Люк, да пошел ты! – огрызаюсь я, когда улыбка на лице друга становится шире. – Устроил, мать твою, допрос с пристрастием!
Илюха смеется, а я вбиваю сигарету в пепельницу, отворачивая кресло к окну. Встав с него, запускаю пальцы в волосы и тут же роняю ладонь к бедру, шумно выдыхая:
– Я ей тоже небезразличен, уверен, только она хрен признается. Слишком памятным было наше знакомство, да еще и Карловна моя постаралась. Самооценка у девчонки равна нулю, а вот гордость зашкаливает.
– Опасное сочетание, Бампер. Трудно тебе придется. Но здесь я тебе, и правда, не помощник, – откликается Люков. – Разве что йодную сетку на синяк наложить, чтобы не отсвечивал.
Когда в Люкова летит схваченный с подоконника теннисный мяч, он легко ловит его и тут же посылает мне в ответ. Мы давно практикуем с ним подобные игры, но сейчас я беру молчаливую паузу, чтобы оборвать ее спокойным:
– Ничего, справлюсь, Люк. Как прежде я уже не хочу.
– Лучше скажи – не сможешь, и я, так и быть поверю в то, что Рыжего всерьез проняло.
– Хорошо, не смогу. Но ты, клянусь, сам напросился!
* * *