Поглощённый любовью

                               NERESA

Три месяца пролетели как один миг. Я сама не заметила, как они ускользнули, унесённые потоком повседневных забот и обязанностей. Материнство поглотило меня целиком — это было настолько всеобъемлюще, что я даже забыла, как раньше переживала о Теодоро. Если честно, я едва помню, когда именно почувствовала, что перестала его ненавидеть. Он был рядом, всегда поддерживал, как мог. Но когда каждый день — это не просто день, а настоящая борьба, ты начинаешь ценить даже малейшую помощь. Моя жизнь теперь целиком вертится вокруг этих маленьких существ, вокруг тройняшек.

Когда Нея уехала обратно в Техас, потому что поступила в институт, мне стало особенно тяжело. Её смех и помощь были как глоток свежего воздуха, но теперь её не было. Тео пытался помочь, но работы было так много, что он часто возвращался очень поздно. И вот так, постепенно, я оказалась в ловушке этого бесконечного круга забот, не заметив, как всё это начало тяжело давить на меня. Я не знаю, когда это случилось, но мне стало трудно справляться. Я не знала, что такое депрессивное состояние до этого времени, и вдруг поняла, что оно настигло меня, но я даже не понимала, как.

Сегодня я решила, что мне нужно хоть немного отдохнуть, хотя бы умыться. Это будет маленький шаг, но хотя бы я буду делать что-то для себя. Я подошла к ванной, сняла халат и направилась к раковине. Но я не успела подойти, ещё на пути я услышала этот крик. Рафаэль. Знаю его голос наизусть. Это всегда он, когда что-то не так. Он плачет по-своему, по-особенному — сильно, но без настоящего испуга. Он просто не может объяснить, что ему нужно, и потому кричит. Но для меня этот крик уже стал знаком, я различаю голоса каждого из них. Рафаэль — самый голосистый, его вопли я различаю среди всех. Рензо всегда тихий, даже когда что-то не так, а Сел — она, как правило, сразу находит выход, если ей что-то нужно, но её крики тоже отличаются от других.

Скользя по полу, я поворачиваю назад. Рафаэль продолжает кричать, я слышу, как его маленькие ручки дергают одеяло. С каждым шагом я чувствую, как напряжение нарастает. А где-то в глубине меня возникает мысль, что я устала. Но я иду. Я уже привыкла жить с этим чувством.

—Что на этот раз? Ты сыт, чист, а я нет, — бормочу я, поправляя боди на Рафе.

Когда мы были у врача в прошлых месяцах и на прошлой неделе, он все ещё говорит о том, что с малышами все в порядке, и только я одна волнуюсь, чувствуя что-то неладное. Та авария оставила свой след, и мне страшно, что все может усугубиться.

—Вот Рензо почти никогда не плачет, почему ты так не можешь, малыш? — нервы сдавали последние две недели, но я старалась держаться.

Мирелла и Элиза предлагали свою помощь, но я знала, что в свое время они растили своих детей одни, и им никто не помогал кроме мужей. Мне кажется, что я должна справиться со сложностями одна, или хотя бы с Теодоро, не более.

Я пытаюсь взять Рафа на руки, но он вертится, кричит, и Инесса просыпается вслед за ним. Выдыхаю, беру малыша, и кладу рядом с Нес и Рензо. Обычно, он успокаивался, оказываясь среди своих брата и сестры, но сейчас ничего не помогало. Педиатр сказала, что Рафаэль просто тревожный, но это никак не связано с его физическим здоровьем.

Его крик сопровождается криком Селесты, и я просто, обессиленная и уставшая, сажусь на пол.

—Я не знаю, — отползаю к стене, впиваясь ногтями в кожу головы. —Я не знаю, что вам нужно, не знаю.

Отторжение. В эту секунду в голову лезут сумасшедшие мысли, от которых становится страшно. Они преследовали меня и раньше, но сейчас они звучат ярче. Это же мои дети. Мои. Дети. Моя кровь.

—Не кричите, — почти молю.

Вижу сквозь стенку кроватки, как Рафаэль мотает руками, как задевает Рензо рядом с собой, как Инесса Селеста делает тоже самое только с другой стороны.

Рензо молчит, а они кричат. Кричат. Кричат. Кричат.

—Пожалуйста, я не могу это слушать, — закрываю руками уши, и хочу ударить себя по вискам, чтобы изгнать навязчивые мысли.

Я ведь тоже ребенок, я же ещё ребенок, совсем маленький. Мне нужна мама. Мне тоже нужна мама.

Я не знаю, сколько прошло времени. Минуты? Часы? Время размазывается в сплошной ком. В моих ушах — бесконечный детский крик, заполняющий всё вокруг, разрывающий меня изнутри.  Я сижу у стены, притянув колени к груди, и смотрю в одну точку. Пыльный угол, трещина на плинтусе, забытая игрушка. Слишком громко. Они не замолкают. 

Дверь хлопает, возвращается Теодоро. Я слышу его шаги, голос. Он сразу идёт к детям, пытается их успокоить, тихо приговаривая: 

— Ну чего же вы такие беспокойные, а? 

Они продолжают кричать, визжать, требовать, жаловаться — мне больше не разобрать.  То колики, то беспокойный сон, то отрыгивания, то просто крики без причины.

— Нери, чёрт возьми, — его голос уже резче, злится, — им нужно было поменять памперсы! Рензо по уши в дерьме! 

Я не реагирую. Просто смотрю перед собой, будто он говорит не со мной. Он суетится, пытается одновременно подхватить обоих малышей, разрываясь между их потребностями, сердито вытирает Рензо, что-то раздраженно бормочет. 

— Нереза, что происходит? — снова он, ещё злее. — Сколько они лежат голодные? 

Я моргаю. В груди что-то сжимается, что-то разрывается. 

— Я не знаю, — срываюсь я, голос дергается, ломается. — Их крик выбил меня! Я не могу слушать их постоянно, это невыносимо! Я устала! 

Слова летят резко, нервно, слишком громко. В горле саднит, дыхание сбивается. В висках стучит боль. Они всё ещё кричат.

Я встречаюсь с ним взглядом. В его глазах смешаны растерянность и злость, будто он не понимает, что именно сейчас происходит. Будто не узнаёт меня. 

А я и сама себя не узнаю. 

Я резко поднимаюсь с места, ноги подгибаются от долгого сидения на холодном полу, но я не обращаю внимания. Делаю несколько шагов к кроватке, где Рафаэль продолжает надрываться, и в груди всё закипает, бурлит, рвётся наружу. 

Всё это — одна сплошная, бесконечная круговерть. Каждый день одно и то же. Орут, плачут, хотят, чтобы их держали на руках, чтобы их качали, чтобы их кормили. Мои руки уже не чувствуют веса, моя спина ломится от усталости, от напряжения, от недосыпа. 

Я с психом толкаю кроватку — не сильно, но достаточно, чтобы она резко дёрнулась, чтобы звук древесины, скользящей по полу, резанул по ушам. 

— Они постоянно кричат! — срывается с моих губ.

Голос не мой — истеричный, надломленный, гневный.  Теодоро смотрит на меня, его рот приоткрывается, но он ничего не говорит. 

— Моя спина... — шиплю я, вцепившись пальцами в волосы. — Она не выдерживает. Рафаэль почти целыми сутками не слезает с меня! Часто я ношу их с Инессой вместе, а знаешь, что тогда? Тогда мне даже не хватает сил, чтобы хоть как-то придержать их двоих! 

Я судорожно вздыхаю, перед глазами всё расплывается. 

— Мне жаль, что я не уделяю время Рензо, потому что он спокоен! — выпаливаю, срываясь на крик. — Мне жаль, что он лежит там, тихий, одинокий, пока двое других высасывают из меня все силы! 

Тео хватает воздух ртом, хочет что-то сказать, но я не даю ему. 

— Тео, я не могу жить в этом хаосе! — кричу я, хватая себя за грудь, будто так можно удержать этот рвущийся изнутри крик. — Мне плохо! 

Я задыхаюсь. Губы дрожат. 

— И я хочу... — голос срывается.

Я не знаю, как закончить эту фразу. Мне страшно её заканчивать.  Я закрываю лицо руками. 

— Не хочу этого всего... — почти шёпотом.

Голос осип, горло болит. И всё равно дети продолжают кричать.

—Я не выбирала этот ад, Господи, — слезы рвутся из глаз, я закрываю лицо ладонями, и рыдаю. —Я не хочу... Слишком рано... Все слишком рано...

Я рыдаю. Горло сдавливает, грудь судорожно вздымается, и слёзы текут по лицу горячими потоками. Я не пытаюсь сдержаться. Я больше ничего не могу сдерживать. 

Теодоро стоит на месте, молчит. Я чувствую его взгляд — тяжелый, напряжённый. Но он ничего не говорит, ни слова, ни одной, чертовой, грёбаной попытки успокоить меня, сказать хоть что-то.  А потом он уходит.  Просто разворачивается и выходит из комнаты, оставляя меня снова одну. С ними. С этим нескончаемым, рвущим барабанные перепонки детским криком. 
Что-то во мне ломается. Внутри, глубоко-глубоко, рушится последняя опора.  Он помогал мне, да. Но большая часть забот всегда лежала на мне. Дни и ночи, месяц за месяцем,  я тащила это на себе, цепляясь за какие-то остатки сил. 

И вот теперь, когда я сорвалась, когда я сказала вслух то, что разъедало меня изнутри, он просто ушёл.  А желание умереть или хотя бы просто избавиться от этого ада не исчезло.  Я подхожу к кровати, опускаюсь на неё и скручиваюсь в калачик на самом краю. Обхватываю себя руками, пытаясь сжаться до размеров песчинки, исчезнуть, слиться с матрасом, раствориться.  Я просто плачу.  В такт крикам детей.  В такт боли, которая разрывает меня изнутри.  Я бессильна. И те, кого я с трепетом ждала — стали моим бременем. 

Дети всё ещё кричат, но я больше их не слышу, или просто не воспринимаю. Крик стал чем-то фоновым, привычным, как гул в голове после бессонной ночи. Я пустая. Вымытая изнутри.  Дверь снова открывается.  Теодоро снова возвращается. Я жду, что он подойдёт к детям — их всё же нужно покормить, успокоить, но он не делает этого. Он идёт ко мне. 

Я понимаю это, только когда его руки осторожно касаются меня. 

— Нери, — его голос тихий, почти шёпот. 

Он приподнимает меня, легко, будто я невесомая, и прижимает к своей груди. 

Я застываю.  Я не знаю, как на это реагировать. Его тепло, его прикосновение — всё это сбивает с толку, загоняет в ступор.  Он обнимает меня крепче, укладывает моё тело удобнее, бережно кладёт мои ноги себе на колени, будто хочет окутать меня собой, удержать, не дать снова спрятаться в эту ледяную пустоту, в которую я уже начала проваливаться.  Я чувствую, как он гладит мои волосы, медленно, успокаивающе, словно я ребёнок, которого надо утешить.  А потом я ощущаю его губы на своём виске.  Мягкий, тёплый поцелуй.  Мы никогда не были настолько близки. Никогда. Между нами всегда было что-то сдержанное, недосказанное. Но сейчас...  Я не двигаюсь.  Я просто лежу в его объятиях, пока где-то далеко продолжают кричать наши дети.

—Вашу мать, ну и голосистые у вас дети, — в секунду воздух разрезает женский голос, и я удивлённо смотрю на дверь.

В комнату входит Элиза, и сразу же подходит к кроватке. За ней входит Андреа, кивает нам с Тео, и следует за женой.

—Я погуляю с псом, — в спальню заглядывает Кассио, держа на руках свою маленькую дочурку.

—Я помою посуду, а тетя Мири наведёт порядок на кухне, — мне требуется пара секунд, чтобы обнаружить Неро, что стоит рядом с Кассио.

Я пытаюсь осознать, что здесь происходит. Прохожусь взглядом по Элизе, что тут же берет на руки Рафаэля, и передает его Андреа, а затем берет Инессу и Рензо. Они будто не замечают нас с Теодоро, и это пугает меня.

—Мири, сделай смесь! — кричит Элиза, покидая спальню.

—Твой папаша был таким же орущим, клянусь, — болтает Андреа, следуя за ней. —Вы чистые Романо.

Комната становится пустой, крики отдаляются, и я замираю, с непониманием смотря на Теодоро, что все ещё обнимает меня.

—Ч-что... — я заикаюсь сквозь всхлипы. —Что происходит?

—Как давно ты принимала ванную? — Тео игнорирует мой вопрос, загружая своими.

Не могу вспомнить, думаю о том, зачем сюда явились Крионе и Романо, а Теодоро в свою очередь подхватывает меня на руки, и несёт в ванную, все ещё шокированную, в слезах и с испуганным взглядом. Садит меня на стиральную машину, набирает воду, а затем останавливается у двери.

—Отдохни, проведи здесь столько времени, сколько хочешь, а затем позови меня, и скажи, чего желаешь, хорошо? — Тео тепло улыбается, а слезы от умиления льются по моим щекам.

Я киваю.

Я не знаю, сколько времени провожу в ванной.  Может, час. Может, два. А может, больше.  Я делаю всё, что только можно.  Сначала долго лежу в горячей воде, пока кожа не начинает гореть, пока пар не окутывает меня плотной дымкой, смывая с меня усталость, гнев, отчаяние. Я мою голову, расчёсываю волосы, потом делаю это снова, будто мне нужно отмыться не только снаружи, но и изнутри.  Затем скраб для тела, маска для лица, увлажняющий крем — я прохожу через весь этот ритуал, который так давно забыла. Как будто если заново собрать себя по кусочкам, я стану другой.  Детских криков я не слышу, их попросту нет, и от этого мне становится легче. И одновременно тяжелее. 

Я виню себя за слабость, за то, что сорвалась. За то, что потеряла контроль, за то, что допустила этот момент, когда просто захотела исчезнуть.  Но Тео...  Он поступил, как настоящий мужчина. Не стал говорить пустые слова, не стал упрекать меня, а просто помог. Позвал своих братьев, их жён. Они здесь. Они с детьми.  Вот, что значит семья. 

Я выдыхаю, чувствуя, как напряжение покидает тело. Мне стало легче. Настолько, насколько это возможно.  Я надеваю удобную одежду, чувствую себя наконец чистой, собранной, немного обновленной.  Открываю дверь, и выхожу.

Я выхожу в гостиную — и замираю на пороге.  Передо мной — картина, от которой сжимается сердце. 

Элиза сидит прямо на журнальном столике, держит на руках Селесту Инессу и мягким, тёплым голосом рассказывает ей какую-то историю. Инесса не плачет, не капризничает, просто внимательно смотрит на неё своими огромными глазами, будто зачарованная. Цербер лежит под столом, сложив лапы под подбородок.  Кассио устроился у пианино, осторожно держит на руках Рензо, а его маленькая дочка, Джулиана, сидит на полу, уютно свернувшись в объятиях Миреллы. Девочка смеётся, а Мирелла что-то шепчет ей на ухо, будто делится самыми важными в мире секретами.  На полу расставлены коробки с пиццей, стоят стаканы с соком, в воздухе витает запах еды, уюта, чего-то родного.  Андреа играет с Неро, возится с ним, их смех заполняет комнату, как лёгкий фон, создающий ощущение домашнего тепла.  И Теодоро.  Он сидит на диване, держа Рафаэля, легко покачивает его, а параллельно разговаривает с Кассио. Усталый, но спокойный.

Я стою, вцепившись пальцами в ткань своей одежды, и мне хочется разрыдаться. От облегчения, от благодарности, от любви к этим людям, которые просто пришли и взяли часть моей боли на себя.  Я делаю несколько шагов вперёд, осторожно, словно боюсь спугнуть этот момент.  Подхожу сзади к Тео, замираю на мгновение, а затем мягко касаюсь его плеча. 

Он поворачивается, и я наклоняюсь ближе, чтобы тихо прошептать: 

— Спасибо. 

И в этих словах — всё, что я не могу выразить иначе.

—Андреа, возьми Рафа, — Тео смотрит мне в глаза, но окликает брата.

Тот же встаёт, забирает малыша, а Тео поднимается, и берет меня за руку.

—Пойдем, — он утягивает меня к моей комнате.

Когда мы оказываемся внутри, он ловко сбрасывает старую простынь, стелит свежую, взяв ее из шкафа, а затем силой укладывает меня в постель, пока я таращусь на него будучи в шоке.

—Я в порядке, — говорю я, когда переворачиваюсь на бок, и смотрю на Тео, что бережно поправляет одеяло.

—Знаю, что должен был сделать это раньше, просто был уверен, что ты справишься, — расстроенно произносит он. —Я бы бросил работу и проводил с детьми все свое время, но Каморра мой дом, хлеб и жизнь, от которой я никогда не откажусь.

Я вздыхаю, и качаю головой.

—Я ведь мать, и должна была справиться... Просто они такие беспокойные, и я схожу с ума не от того, что они кричат, а от того, что я не могу им помочь. Вдруг, им больно? Вдруг плохо? Я правда стараюсь, но... Это тяжело. Материнство — сложно.

Теодоро неожиданно проводит ладонью по моей щеке.

—Нери, ты самая сильная женщина, и я всю жизнь буду благодарен за то, что ты сделала для меня. Отдыхай, а ребята с радостью будут возиться с детьми, можешь не переживать, — большим пальцем Теодоро проводит по моей щеке.

Все реже я вспоминаю о том, с чего все начиналось, а сейчас мне и вовсе хотелось той нежности, которую он мне давал.

Теодоро встаёт, но я хватаю его за запястье.

—Посиди со мной, пока я не усну, — с надеждой прошу я. —Дети ведь в надёжных руках?

Он криво улыбается, снова садится, и смотрит на меня не отрывая глаз.

—Когда-то я нянчил Неро, теперь Андреа нянчит моих детей, — произносит тихо Тео, а я с интересом слушаю его. —Он был настоящим избалованным мальчиком. Тебе повезло, что ты не застала его сумасшедшие истерики.

—Сейчас он очень чуткий и добрый мальчик.

—Андреа воспитывает в нем мужчину. Он хороший отец.

Я пальцем вывожу узоры на простыни.

—Надеюсь, что мы тоже станем хорошими родителями. Моя мама была лучшей матерью, и я была бы рада, если бы она передала мне свои навыки будучи живой, — опускаю глаза, чувствуя неприятную боль в груди.

—Она наверняка гордится тобой, — Теодоро касается моей руки в нежном жесте. —Ты невероятная мама, Нери, и то, что ты устала, не делает тебя плохой. Отныне, каждую неделю я буду устраивать тебе выходной, иначе ты иссохнешь.

Истерически усмехаюсь, качая головой.

—Не стоит. У Андреа и остальных есть свои дела.

—Есть ещё моя мама и няни, поэтому не переживай. Ребята не считают помощь нам чем-то тяжёлым, поэтому думаю, с радостью согласятся иногда приезжать. Никто из нашей семьи ещё не сталкивался с тройней, и они понимают, что это точно тяжелее одного.

—Ваша семья прекрасна, — снова смотрю на Тео, вижу его улыбку, и сама не осознаю, как улыбаюсь. — Я рада, что все меняется в лучшую сторону.

—И все благодаря тебе, — Теодоро наклоняется, и едва осязаемо касается губами моего лба. —Прости меня ещё тысячу раз, Нери.

Я не отвечаю, но знаю, что где-то внутри уже давно простила его, и хочу наслаждаться его теплом в сложные моменты своей жизни.

—Отдыхай, а я пойду, присмотрю за малышами, — шепотом говорит он, и я закрываю глаза. —Пусть тебе приснится райский пляж, на который я обязательно свожу тебя.