Глава 19.
NERESA
Нея бегает вокруг, не позволяя мне сосредоточиться на пианино. Мама нависает надо мной, нежно касаясь моего плеча.
—Доча, а ну не отвлекай сестру, беги к папе, он ждёт тебя на улице, — сладким голоском проговаривает мама.
Ее кудрявые волосы струятся по плечам, зелёные глаза наблюдают за каждым моим движением, а я лишь улыбаюсь. Опускаю взгляд на себя, и вижу живот. Я беременна, а мама, кажется, ни на год не постарела.
—Мам? — хмурюсь, поворачиваясь к ней.
—Играй.
Я повинуюсь, но все ещё не понимаю, что происходит. Мелодия разносится по дому, я замечаю, что нахожусь в нашем особняке, который сгорел тогда — с родителями вместе, и сердце охватывает ужас.
—Мам, ты жива? — испуганно спрашиваю я, и вдруг, мамины руки сжимают мои плечи. —Мам?
—Нереза, играй.
Я останавливаюсь, разворачиваюсь, со страхом оглядываю свой живот, а затем резкая боль пронзает все тело.
—Нереза! Играй!
Паника окутывает меня, я обхватываю свой живот, пытаясь вспомнить, как так получилось, что мама жива, но я беременна. Встаю с места, но мама силой усаживает меня назад. Ее тонкие пальцы касаются моей шеи, и я чувствую, насколько они холодные.
—Играй, иначе умрёшь, — выкрикивает она, низ живота сводит, и я ощущаю, будто между ног меня режут на живую.
Кричу, что есть силы, а мама укладывает мои пальцы на клавиши, заставляя играть.
—Мне больно!
—Сосредоточься, моя Нери, сделай так, чтобы твои дети выжили.
Снова кричу, но мама накрывает мои пальцы своими, и продолжает играть. Звонкая, почти веселая мелодия проникает в меня, я закрываю глаза, пытаясь спрятаться от боли, и лишь мамин шепот спасает меня.
—Ваша мама всегда будет любить вас, мои три души. Я наблюдаю за вами, моя Нери. Живи. Продолжай жить ради них. Ради трёх частей своего сердца.
Надоедливый писк заставляет меня открыть глаза. Белый потолок, такой же свет, режущий глаза, и запах дезинфекции разъедающий нос. Пытаюсь повернуться, но тело словно каменное, не позволяет сделать лишнее движение. Перевожу взгляд на свое тело, и паника сковывает горло. Живота нет, и я не помню ничего с момента, как подушка безопасности нанесла удар по нему.
Господи...
Хочу подняться, руки и ноги ватные, капельница, странные аппараты, не перестающие пищать. Шиплю сквозь зубы, и в этот момент в палату входит женщина, одетая в белый халат и шапочку. Она улыбается, когда мы сталкиваемся взглядами, а затем подходит ближе, когда я пытаюсь подняться.
—Тише, вам нельзя вставать, — шепотом проговаривает медсестра, поправляя подушку под моей головой.
—Где они? — хрипло тяну я, чувствуя боль и усталость в каждой клетке тела. —Где мои дети?
Ее взгляд мечется, от чего дрожь пробирает меня до костей. Неужели что-то случилось?
—Мальчики под наблюдением неврологов. К сожалению, из-за удара при аварии, малыши получили кровоизлияние в мозг, а девочка...
Мое сердце пропускает удар.
—Она находится в капсуле, под ИВЛ (Искусственная вентиляция легких). Она находилась между двух братьев в утробе во время удара, это спасло ее от серьезных травм.
Я сотрясаюсь от резкого, рваного выдоха. Глаза наполняются слезами, и я хватаю её за руку:
— Покажите. Мне нужно их увидеть.
Медсестра мягко, но уверенно сжимает мои пальцы:
— Простите, миссис Романо, но вам сейчас нужен отдых.
Нет. Нет, я должна... Но тело слишком слабое, а голос — почти сдавленный шёпот. Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Как... Как прошли роды?
Она на мгновение задерживает дыхание, затем отводит глаза и, не отвечая, быстро выходит из палаты. Нехороший холод пробегает по коже. Что-то не так.
Через минуту дверь открывается, и входит доктор Сандерсон с усталым, но сочувствующим выражением лица. Она подходит ближе, кладёт ладонь на поручень кровати.
— Миссис Романо... — голос у нее ровный, но в глазах читается тревога. — Мы провели экстренное кесарево сечение. В момент аварии у вас произошла частичная отслойка плаценты — серьёзное, жизнеугрожающее состояние. Из-за массивного кровотечения ваш организм оказался в критическом состоянии. Во время операции ваше сердце дважды останавливалось... Но мы вас вернули.
Я вцепляюсь пальцами в простыню, пытаясь переварить сказанное.
— Дети? — мой голос дрожит.
Доктор кивает:
— Ваши сыновья родились с весом три фунта пять унций, а ваша дочь немного меньше — два фунта пятнадцать унций. Это ожидаемый вес для тройни, но они родились раньше срока и находятся в отделении неонатальной интенсивной терапии. Сейчас за ними тщательно наблюдают.
Я прикрываю глаза, позволяя себе на мгновение зацепиться за одно слово. Живы.
Я всё ещё пытаюсь переварить слова врача, когда медсестра снова заходит в палату. В её голосе слышится осторожность:
— Миссис Романо, ваш муж хочет вас увидеть. А ещё ваша сестра и братья прилетели, как только узнали о случившемся. Они очень беспокоятся.
Моё сердце сжимается. Они здесь. Они прилетели. Я скучала по ним, мне нужно их увидеть... но сейчас внутри меня бушует одно единственное желание – увидеть своих детей.
— Я... Я сначала хочу увидеть Нею, Назарио и Оттавио.
Медсестра понимающе кивает и выходит.
Спустя десять минут дверь палаты распахивается, и вбегает Нея. Её глаза покраснели от слёз, она явно плакала всю дорогу, но теперь, увидев меня, рыдает навзрыд. Она бросается ко мне, обнимая так крепко, насколько позволяет провода и катетеры.
— О, Боже, Нереза... Ты... — её голос срывается, она просто прижимается ко мне, а я чувствую, как её плечи содрогаются от тихих всхлипов.
Чуть поодаль стоят Назарио и Оттавио. Они улыбаются, но это нервные, напряжённые улыбки. В их глазах читается тревога, страх, облегчение – всё сразу. Они тоже выглядят уставшими, но, зная их, я понимаю: они не сомкнули глаз с тех пор, как узнали о случившемся.
— Мы так переживали, — хрипло говорит Назарио, пряча руки в карманы, словно пытаясь не показать, как дрожат его пальцы.
— Как только Романо позвонил, мы сразу же вылетели, — добавляет Оттавио, кивая. — К чёрту работу, дела, мы должны были быть здесь.
Я смотрю на них, на Нею, и тепло разливается внутри. Я безумно рада видеть их всех. Они моя семья.
— Спасибо... — мой голос тихий, но они всё понимают.
Мы говорим ещё немного, я чувствую их поддержку, их любовь... но внутри меня бушует другое чувство. Я – мать, и мне нужны мои дети.
Вскоре дверь снова открывается, и входит доктор.
— Простите, но пациентке необходим отдых, — он смотрит на моих родственников с сочувствием, но твёрдостью.
Нея неохотно отпускает мою руку, а братья кивают.
— Мы рядом, Нери, — говорит Назарио, прежде чем они выходят.
Я ловлю врача взглядом.
— Пожалуйста... Позовите Теодоро.
Доктор кивает. В груди что-то сжимается. Мне нужно увидеть его. Мне нужно знать, что он чувствует.
Дверь палаты распахивается так резко, что я вздрагиваю. Теодоро буквально влетает в комнату, и первое, что я вижу, — его голова забинтована, белая повязка проходит через лоб и затылок, а правый глаз слегка припух, кожа вокруг него потемнела от удара. Он выглядит ужасно. Уставший, осунувшийся, его обычно гладко выбритая кожа покрыта лёгкой щетиной, волосы растрёпаны, а в глазах — такая буря эмоций, что меня накрывает горячей волной.
— Очнулась... Господи, очнулась, Нери... — шепчет он, бросаясь ко мне.
Его пальцы хватают мою руку, обхватывают её крепко, но осторожно, как будто он боится, что я исчезну, если сожмёт сильнее. Он подносит её к губам и покрывает тыльную сторону лёгкими, дрожащими поцелуями. Что-то внутри меня трепещет, сжимается. Я вижу, насколько он напуган, насколько он измотан... Но мне сейчас важнее всего одно.
— Ты... Ты видел малышей? — мой голос едва слышен, но он тут же реагирует, резко поднимая голову.
Его глаза вспыхивают — не только радостью, но и каким-то благоговением.
— Видел... — его голос дрожит, но теперь не от страха. — Они такие маленькие... Такие хрупкие... Такие... Такие уже любимые.
Я замираю, впитывая каждое его слово, каждый оттенок в его голосе. Он влюблён в них. Уже. И я понимаю, что больше всего на свете хочу увидеть их тоже.
—Я думала, что умерла, — признаюсь я, чувствуя, как слезы снова жгут глаза. —Думала, что малыши...
—Все в порядке, Нери. Все хорошо, — Теодоро берет мою ладонь, и прижимает к своей щеке. —Прости за все, что я сделал. Прости, что не смог уберечь вас от этой гребаной аварии. Обещаю, все, кто причастны к этому, поплатятся. Прости, Нери, я чуть было не потерял все, что имело для меня смысл.
Я вздрагиваю от его слов. Разве после всего, что он сделал, он мог говорить о том, что я и дети имели для него смысл? Разве не он кричал о том, что ему нужна лишь она?
—Но ты...
—Знаю, — перебивает Тео, и прижимает мою ладонь к себе сильнее. —Я буду честен, Инессу я буду любить всю свою жизнь, но именно она позволила мне понять, что ты и дети — часть меня, и вас я тоже люблю не меньше ее, понимаешь? Она — прошлое, а вы — настоящее.
Дыхание перехватывает.
—В машине, когда я отключился от удара, она заставила меня очнуться, заставила осознать, что все это время я делал не так, и помогла мне спасти тебя и малышей. Нери, вы — моя семья, а она — ангел хранитель. Вы — мой выбор. Прости меня, умоляю. Позволь мне начать жизнь с чистого листа.
Я трясусь от его слов, слезы текут по щекам, и я понимаю, что не могу бороться с его взглядом, полным отчаяния и мольбы. Возможно, я буду самой глупой женщиной на свете, давшей шанс тому, кто казалось бы, его не заслуживал, но что-то заставляет меня верить ему.
—Я хочу поскорее увидеть малышей, и попасть домой, — я провожу большим пальцем по его синяку под глазом. —Хочу, чтобы ты заботился о них, любил, и уважал. Хочу, чтобы ты стал лучшим отцом.
Его взгляд становится ещё нежнее. Не знаю, что я испытываю, но это не ненависть, как раньше, и явно не отвращение. Я могла бы дальше ненавидеть его, и пытаться усложнить себе жизнь, но выбрав сторону добра, кажется, я стала сильнее.
—Я буду, — уверенно проговаривает Теодоро. —Обещаю.
Как только дверь за Теодоро закрывается, я выдыхаю, прикрываю глаза. Сердце ещё бешено колотится после его визита. Его руки, горячие поцелуи на моей ладони, то, как вспыхнули его глаза, когда он говорил о детях... Всё это согревает меня изнутри, но вместе с тем — изматывает. Спустя несколько минут в палату входит медсестра. Она улыбается тёплой, профессиональной улыбкой, бережно помогает мне приподняться и приносит поднос с едой.
— Вам нужно поесть, миссис Романо, — мягко напоминает она.
Я послушно беру ложку, хотя аппетита почти нет. Еда кажется безвкусной, но я знаю, что мне нужны силы. Медсестра терпеливо ждёт, а затем помогает мне устроиться удобнее, меняет капельницу, проверяет все датчики.
— Если что-то понадобится, зовите, — говорит она, поправляя одеяло.
Я киваю, и она уходит, а вскоре в палату входит врач.
— Как вы себя чувствуете, миссис Романо? — спрашивает доктор Сандерсон, закидывая планшет с записями на сгиб руки.
— Уставшей, — честно отвечаю я.
Она понимает, но затем слегка склоняет голову:
— Мне нужны данные для регистрации малышей. Их имена.
Я замираю. Господи. Я столько думала о них, но не дала им имён. Я закрываю глаза, и вдруг в памяти всплывает вкус — сладкий, нежный, тянущий за собой воспоминания. Белые конфеты с миндальным орехом внутри, которые я полюбила во время беременности.
Я открываю глаза и вдруг твёрдо говорю:
— Сына назову Рафаэль.
Доктор улыбается.
— Красивое имя.
Я киваю, затем задумываюсь.
— Доктор Сандерсон, а у вас есть дети?
Она неожиданно улыбается теплее, чем прежде:
— Да. У меня сын. Рензо.
Рензо. Имя отзывается чем-то глубоким, чем-то родным. Миссис Сандерсон была хорошим врачом, и явно поспособствовала при родах, как высококлассный акушер.
— Второго сына назову так же, — решаю я.
Доктор выглядит удивлённой, но затем кивает, принимая моё решение. Но дочь...
Я прикрываю глаза, и в темноте разума вижу её. Мамину тёплую улыбку, её тёмные волосы, её взгляд — тот, что она бросила на меня, когда я была между этим миром и тем. А затем вижу её — Инессу. Женщину, что являлась Теодоро, пока он был без сознания. Женщину, что спасла нас. Я открываю глаза.
— Дочь... Дочь Селеста Инесса, — шепчу я. — Двойное имя, и двойная фамилия. Тиара Романо, так и запишите.
Доктор записывает, но смотрит на меня вопросительно. Я улыбаюсь чуть грустно.
— Если бы не покойная Инесса, я не знаю, что бы было.
Весь день и ночь я почти не сплю. Каждую минуту мои мысли возвращаются к малышам. Они где-то там, в отделении интенсивной терапии, окружённые врачами и аппаратами, а я... Я всё ещё их не видела.
Врачи и медсёстры приходят, делают все нужные процедуры, проверяют показатели, меняют капельницы. Боль в теле — ноющая, глубокая, но она не причиняет мне страдания. Наоборот, она напоминает мне, что я жива. Что теперь в моей жизни есть три светлых человека, которых я буду любить всю оставшуюся жизнь.
***
Медсестра только умыла меня, и ушла, когда дверь неожиданно открывается. Первым в палату входит Теодоро, и я замираю.
В его руках — огромный букет белых роз, таких свежих, что кажется, будто их только что срезали. В другой руке он держит небольшую бархатную коробочку. Его взгляд встречается с моим, и я вижу в его глазах что-то необъяснимое — тёплое, глубокое, благодарное. А за ним...
Я моргаю, не веря своим глазам. В палату один за другим заходят:Нея, Оттавио, Назарио, Кассио, Мирелла... И даже Элиза и Андреа. Я в ступоре.
— Что... Что вы все... — слова застревают в горле.
Теодоро подходит ближе, протягивает мне букет.
— Это тебе, Нери.
Я медленно беру цветы, вдыхая их тонкий аромат, но прежде чем успеваю что-то сказать, он кладёт мне на колени бархатную коробочку.
— И это тоже.
Я не успеваю открыть её — Теодоро наклоняется ко мне, зарывается губами в мой лоб и замирает на секунду, как будто впитывая моё тепло. Его дыхание касается моей кожи, а затем он шепчет, едва слышно, но так, что каждое слово отзывается у меня в груди:
— Спасибо за детей, Нери. Я в неоплатном долгу перед тобой.
У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что сказать. Не знаю, как выразить то, что чувствую.
В этот момент я просто смотрю на него, на ребят, на то, как они здесь, рядом со мной, и понимаю — я не одна. Мы не одни.
—Это так мило, — хмыкаю я, смущённо опуская глаза. —Я не при параде, извините.
—Я поздравляю тебя, милая, — Мирелла, крепко сжимая руку Кассио, подходит ближе и касается моего плеча.
Я благодарно киваю, оглядывая их всех. Вдруг, я вижу, как Андреа целует свою жену в край губ, затем подходит с другой стороны койки ко мне, наклоняется, и поглаживает меня по щеке, тем самым заставляя меня взглянуть ему в глаза.
—Спасибо, что спасла моего брата, — шепотом произносит капо, от чего моя кожа покрывается мурашками. —Проси что угодно, я выполню любую просьбу своей невестки.
Я смущённо улыбаюсь, даже не зная, как реагировать на то, что они все пришли меня поддержать. Слова застревают в горле, и я кашляю.
—Я ещё не видела малышей, но... — слегка ерзаю на месте, и найдя руку Миреллы, сжимаю ее.
Она, как никто другой, могла молчаливо поддержать меня.
—Доктор Сандерсон приходила, и я назвала ей имена.
Вижу, как глаза братьев и Неи загораются, а Теодоро и вовсе замирает, приседая где-то около моих ног. Его синяк под глазом ещё больше разросся за эту ночь.
—Наших сыновей будут звать Рафаэль и Рензо, — сглотнув, произношу я, и вижу, как улыбка растягивается на губах Теодоро.
Он единственный, кто понял мои мотивы по поводу первого имени. Наклонившись, он шепчет:
—Куплю эту чёртову фабрику, хотя бы часть, но куплю.
Никто не понимает, но все улыбаются.
—Это красивые и величественные имена, Нереза, — вклинивается Элиза, и Андреа возвращается к ней, обнимая ее за плечи.
—А дочку? — Нея с надеждой смотрит на меня, и я подзываю ее ближе.
Она подбегает, заправляя свои кудрявые волосы за уши. Я тяну к ней свободную руку, от которой тянутся катетеры, и улыбаюсь.
—Селеста, — проговариваю я, и Нея ахает, а затем сразу же начинает плакать, почти задыхаясь.
Упирается лбом мне в ноги, и плачет.
—Я знала... знала, что мама всегда будет в наших сердцах, — бормочет Нея, и я замечаю, как Назарио опускает голову.
Оттавио же сохраняет лицо, но я знаю, что он тоже до безумия любил нашу маму.
—Селеста — ее первое имя, — произношу я, заставляя всех удивиться и замереть. — Второе — Инесса.
Тишина повисает в воздухе, и я вижу, с каким шоком Кассио, Андреа, Элиза, Мирелла и Оттавио смотрят на Теодоро, чьи глаза округляются до невероятных размеров.
—Селеста Инесса Тиара Романо, — заканчиваю я, и опускаю взгляд. — Думаю, это честно, с тем условием, что именно она заставила Теодоро одуматься, и не позволила мне и детям умереть. Я не знала ее, но, кажется, она была кем-то врод ангела. Нашей дочери понадобится хранитель, и помимо моих родителей, ее будет оберегать она, я знаю это.
Теодоро неожиданно касается моего подбородка, заставляя поднять голову. Наши взгляды встречаются, и я вижу, как в серых глазах блестит что-то, чего я раньше не видела.
—Il gatto ti proteggerà per non lasciare che la memoria di lei svanisca, Nereza. Grazie (Кошка будет защищать тебя за то, что ты не позволяешь памяти о ней исчезнуть, Нереза. Спасибо) , — проговаривает Теодоро на чистом итальянском, и сердце пропускает удар. — Ты моя спасительница.
Я шла сквозь тьму, что сжимала меня, как ледяные пальцы, проникая в самые глубокие уголки моей души. Она шептала мне, что я потеряна, что страх разорвет меня на куски, что света больше нет. Но даже в этой беспросветной мгле, среди теней прошлого, что тянули ко мне руки, я нашла искру. Добро, что всегда жило в моем сердце, не позволило мне пасть. Я не дала тьме забрать меня. Я не дала страху уничтожить меня. Я выбрала жить. И когда я поднялась, когда смогла дышать, когда снова поверила в свет – он не остался лишь во мне. Он разгорелся, стал ярче, шире, сильнее. Он окутал меня, он вытеснил ужас, и он осветил путь не только мне. Я спасла себя – и этим самым спасла его. Теодоро, погруженный в свои собственные страхи, не видел света. Но он увидел меня. И я поделилась с ним этим огнем. Я протянула ему руку, как когда-то сама искала спасения. И он смог ухватиться за нее. Мы больше не одни в этой тьме. Свет живет в нас. И теперь он освещает мир.