Глава 18.
TEODORO
Я давлю на газ, не отпуская руль, хотя пальцы немеют от напряжения. Машина рвётся вперёд, жадно пожирая километры ночной дороги. Внутри всё сжимается от осознания: мы не успеем. Я уже выбросил из головы нашу больницу — ту, где всё схвачено, где никто не задаёт вопросов, где латают наших, где всё куплено. До неё мы не доберёмся, Нереза теряет слишком много крови.
Я бросаю взгляд на неё — она бледная, глаза прикрыты, дыхание неглубокое. Полотенце, что я наспех обмотал вокруг её руки, насквозь пропиталось кровью. Оно должно было хоть как-то остановить кровь, но я вижу, как она всё равно сочится сквозь ткань, как медленно капает с её пальцев на сиденье.
Я сворачиваю к первой попавшейся больнице. Врезаюсь в бордюр, но даже не чувствую удара. Открываю дверь, рывком вытаскиваю Нерезу наружу. Её тело кажется невесомым — или, может, это я накачан адреналином так, что не замечаю тяжести.
В приёмном покое резко пахнет дезинфекцией. Люди оборачиваются, но я никого не вижу. Только санитары, бегущие ко мне. Я передаю им Нерезу, и в тот же момент чувство вины впивается в меня, как нож. Я сделал это с ней. Я.
Я стою, глядя, как её увозят. Полотенце падает с её руки, оставляя за собой кровавый след на кафельном полу. У меня на ладони её кровь, тёплая, липкая.
Я должен был защитить ее, и если она умрет...Я сглатываю. Если она умрёт, это будет на мне. Снова.
Выдохнув, мчусь за санитарами, и обнаруживаю мужчину в медицинском халате, что стоит у палаты, а Нереза тем временем лежит за стеклом, без какой-либо помощи.
—Почему никто ничего не делает? — возмущаюсь я, осматриваясь по сторонам.
Персонал двигается, больница работает, но к Нерезе никто не подходит, и это заставляет меня сходить с ума.
Не нахожу ничего лучше, чем схватить доктора за халат, и прижать к стене. Протезом упираюсь в его грудь, а рукой обхватываю горло.
—Слушай сюда, ублюдок, — рявкаю я, приподнимая мужчину над полом. —Если ты прямо сейчас не зашьешь ей руку, — киваю на палату за его спиной. — Я зашью тебе рот, и буду заталкивать твои же отрубленные пальцы тебе в нос, понял?
—Кем она вам приходится? — задыхаясь, спрашивает доктор. — Мне для карты.
—Жена, — не задумываясь, рявкаю я, и сжимаю его горло сильнее. —Она моя жена, и молись, чтобы с ней все было в порядке, иначе я вашу больницу сожгу к чертям.
Доктор молча кивает мне, я отпускаю его, и он сразу же идёт к Нерезе. Я следую за ним взглядом, но дальше пройти не могу. Он заходит в палату, и с глухим щелчком жалюзи на окнах опускаются, отрезая меня от неё.
Теперь мне остаётся только ждать.
Медленные, вязкие секунды тянутся, как кровь, что ещё недавно сочилась из её раны. Я делаю шаг назад, ещё один — и оседаю на пол, привалившись к стене. Голова падает в ладонь, пальцы сжимают волосы. Я зажмуриваюсь, но даже в темноте перед глазами её лицо: бледное, с прилипшими ко лбу прядями, с губами, на которых ещё недавно играла слабая улыбка.
Это моя вина.
Я заставил её сделать это. Я знал, чем это может закончиться, но всё равно закрыл глаза, заставил её нервничать, сказал то, что не должен был. И теперь она лежит там, за закрытыми дверями, между жизнью и смертью. Я не хотел ей боли. Никогда. Я не хочу терять малышей. Я не хочу терять её.
Эта мысль — как удар в грудь, такой сильный, что перехватывает дыхание. Я могу сколько угодно убеждать себя, что Нереза для меня — лишь мать моих детей, только та, кто носит их под сердцем, но это неправда. Я вижу в ней не только мать. Я вижу в ней молодую женщину, красивую, сильную, прошедшую через ад и не сломленную им, вижу ту, кто, несмотря на страхи и прошлое, продолжает идти вперёд. Ту, кто, возможно, даже смогла попытаться простить меня. Но я...
Я не могу простить себя. Я чувствую себя предателем. Эта боль, это чувство — как ледяные пальцы, сжимающие сердце. Я поклялся, что никого больше не впущу. Что в моей жизни не будет другой. Что любовь закончилась там, где закончилась её жизнь. Я не могу изменять покойной жене. Но когда речь заходит о Нерезе, эта клятва рушится, и от этого становится только страшнее.
Я не свожу взгляда с закрытой двери палаты. Внутри всё сжимается от страха — он живёт во мне, пульсирует в висках, сковывает горло. Я боюсь за Нерезу, но ещё больше боюсь за детей. Что, если с ними что-то случится? Что, если я снова окажусь бессилен? Господи... Нет. Только не это.
Всё тело напряжено, пальцы сжимаются в кулак. Я сижу на том же месте, не двигаясь, не позволяя себе думать о худшем, но мысли всё равно пробиваются сквозь этот тонкий лед самообладания. Дверь резко открывается, и я рывком поднимаюсь на ноги.
Доктор выходит, прикрывая за собой дверь. Я вижу, как он почти незаметно вздрагивает, когда встречается со мной взглядом. Он боится — и правильно делает.
— Что с ней? — мой голос звучит резко, отрывисто.
Я не могу себе позволить медлить. Доктор сглатывает, неловко поправляет очки.
— У неё произошёл сбой в организме, плюс потеря крови. Резкое перенапряжение, стресс. Это привело к гипертонусу матки и риску преждевременных родов. Сейчас состояние стабилизировано, но... — он делает осторожную паузу, — ей необходимо оставаться в стационаре. Мы опасаемся, что в ближайшее время могут начаться схватки.
Я чувствую, как что-то обрывается внутри. Преждевременные роды. Словно холодная вода обливает меня с головы до ног. Паника растёт внутри, пытается прорваться наружу, но я сжимаю зубы. Не сейчас. Я не могу позволить себе потерять контроль.
— Она останется здесь ненадолго, — говорю я, и голос мой твёрд, даже если внутри всё рушится. — Но потом я заберу её в больницу, где её обследуют.
Доктор кивает, не задавая вопросов. И правильно. Я делаю шаг назад, достаю телефон и быстро нахожу нужный номер. Гудки тянутся слишком долго, или это просто я теряю терпение.
— Тео, что стряслось? — голос Кассио звучит сонно, но через секунду становится настороженным.
— Приезжай. Немедленно.
— Где ты?
Я быстро называю адрес.
— Тео, что...
— Просто приезжай, — резко обрываю его и сбрасываю вызов.
Телефон всё ещё в моей руке, но пальцы сжимаются так сильно, что костяшки белеют. Я делаю глубокий вдох, стараясь собраться, но внутри бушует только одна мысль: Я не могу их потерять. Ни детей. Ни её.
Я не отхожу от двери палаты, всё ещё чувствуя в груди этот жгучий ком тревоги. Кажется, что время застыло — ни врачи, ни медсёстры больше не выходят ко мне, оставляя меня вариться в собственных мыслях. Я проверяю телефон, но время идёт медленно, и от этого только сильнее накатывает раздражение.
Но, наконец, за окном раздаётся знакомый звук двигателя. Я резко поднимаю голову, делаю несколько быстрых шагов к выходу и вижу, как Кассио выходит из машины. Он идёт ко мне быстрым шагом, осматривает меня с прищуром, будто оценивает, насколько всё плохо.
— Тео, что происходит? — спрашивает он без лишних предисловий.
— Мне нужно, чтобы ты поехал в нашу больницу, — говорю я твёрдо. — Пусть подготовят всё необходимое для Нерезы. Врачи, палата, оборудование. Всё, понял?
Кассио смотрит на меня, и я вижу, как его взгляд чуть заостряется.
— Что с ней?
Я сжимаю челюсти. Я не могу сказать ему правду. Не сейчас.
— У неё проблемы, — уклончиво отвечаю я. — Врачи говорят, что могут начаться преждевременные роды. Её нужно перевезти в надёжное место.
Кассио медлит, не отводя от меня взгляда.
— И всё?
Я едва заметно напрягаюсь.
— Чего ты от меня ждёшь, Кассио?
Он пожимает плечами, но делает это слишком медленно, слишком осмысленно.
— Ты не сказал, из-за чего всё это началось.
Я молчу, он качает головой, потом глубоко вздыхает.
— Ладно, как скажешь.
Я протягиваю ему ключи.
— Бери мою машину. Твоя больше, мне на ней удобнее будет перевезти её.
Кассио принимает ключи, но перед тем, как уйти, снова смотрит на меня.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Я ничего не отвечаю. Просто смотрю, как он садится в машину и уезжает. Когда звука мотора больше не слышно, я провожу рукой по лицу и глубоко вдыхаю. Теперь мне остаётся только ждать.
Когда одна из медсестер передает врачу, что девушке требуется отдых, я незамедлительно достаю из кармана пачку денег, и пихаю их врачу.
—Никаких данных в базе, — говорю я. —Я заберу ее в течение часа, а вы сделайте вид, что никогда нас здесь не видели.
—Но..., — доктор открывает рот, а я слегка дёргаю свой ремень, на котором висит кобура. Его взгляд меняется. —Понял.
Затем я двигаюсь к палате, и пару секунд смотря на дверь, наконец открываю ее. Я вхожу, едва ощущая, как толкаю дверь, словно боюсь, что замешкаюсь хоть на секунду. Сердце колотится где-то в горле, а грудь сжимает холодными тисками. И как только я переступаю порог, взгляд сразу же цепляется за нее. Нереза.
Бледная, почти прозрачная кожа, будто высосанная изнутри болью. Лицо осунувшееся, а по щекам — тонкие дорожки засохших слез. Ее рука безвольно лежит на белоснежной простыне, и только капельница с прозрачной жидкостью медленно питает ее тело, как слабый, едва живой источник жизни. Но самое страшное — это кровь. Засохшая, темными пятнами на рукаве, на пальцах. Осталась даже на тонких изгибах костяшек. Сердце делает судорожный скачок, а в висках начинает стучать гулкая боль. Я бросаюсь к ней, не раздумывая ни секунды. Колени ударяются о край койки, но я не замечаю боли — только холод ее руки, когда мои пальцы крепко сжимают ее здоровую ладонь.
— Нереза... — мой голос ломается.
Она не отвечает, даже не вздрагивает, лишь смотрит в пустоту, как будто я для нее не существую. Как будто она осталась там, где все это случилось. Я глотаю подступивший к горлу ком.
—Нереза, — прошу, умоляю, надеясь, что мой голос сможет достучаться. — Пожалуйста... скажи хоть что-то...
Но в ее глазах только бездонная пустота.
—Я мудак, знаю, — шепчу я, проходясь пальцами по ее костяшкам. —Прости, я не хотел этого. Я не должен был говорить тебе...
—Правду? — ее тихий, едва живой голос бьёт по стенам палаты.
Я облегченно выдыхаю, когда Нереза смотрит на меня.
—Все, что я сказал, было эмоциональным всплеском. Я не хотел, чтобы это все довело тебя до больницы.
Мои слова — чистая правда, но я вижу, что Нереза не верит мне. Хмурясь от явной боли, она шипит себе под нос.
—Доктор сказал, что я могу вот-вот родить, — переводит тему Нереза, а я сжимаю ее пальцы сильнее, и сам того не понимая, подношу их к своим губам, и целую.
Она на секунду замирает, но не отстраняется.
—Я отвезу тебя в нашу больницу, роды примут лучшие акушеры, доктор Сандерсон будет рядом, — тараторю я, смотря на нее. —Прости меня, Нери.
Ее глаза округляются, когда я впервые называю ее сокращенным именем. Кажется, будто ее кожа начинает гореть в эту секунду.
—Ты ведь будешь продолжать делать мне больно после того, как мне станет легче.
Я отрицательно мотаю головой, желая доказать ей обратное.
—Нет, нет... Я знаю, что вел себя неправильно, и мог выбрать другой путь, но...
—Не говори мне снова о том, что любишь жену. Об этом знают все, Теодоро. Я не прошу у тебя любви, а прошу нормального отношения, не более. И вообще, — она вырывает руку из моей ладони. —Я хочу отдохнуть.
Я сижу рядом с Нерезой уже около получаса. Вокруг тишина, тяжелая, плотная, как пелена, и я чувствую, как она оседает на плечах. Мне хочется что-то сказать, но я не знаю, что именно. Кажется, любое слово будет неуместным, нарушит этот хрупкий баланс между нами. Ее дыхание ровное, но я замечаю, как пальцы сжимаются на простынях. Напряжение не уходит.
Я вздыхаю и принимаю решение. Нам нужно ехать в больницу. Чем раньше все будет подготовлено, тем лучше. Я не знаю всех тонкостей, не понимаю до конца, что и как должно происходить, но чувствую, что обязан сделать все как можно скорее. Это моя ответственность, мое дело.
— Нам нужно ехать, — говорю я наконец, поднимаясь.
Нереза медленно поворачивает голову, ее взгляд острый, недовольный.
— Еще рано.
— Но лучше подготовиться заранее, — настаиваю я, жестом подзывая санитара за стеклом.
Он послушно подходит и, несмотря на недовольство Нерезы, бережно помогает ей подняться. Она сжимает челюсти, будто сдерживая поток возмущенных слов, но не сопротивляется. Мы выходим. Воздух снаружи влажный, прохладный, но напряжение внутри меня только растет. Я помогаю ей сесть в машину Кассио, сам усаживаюсь рядом. Стоит мне пристегнуться, как Нереза шипит:
— Ужасно.
Я поворачиваюсь к ней.
— Все в порядке?
Она не отвечает. Ее молчание тяжелее любого ответа. Я не настаиваю, просто завожу двигатель и выезжаю на дорогу. Проходит несколько минут, прежде чем происходит то, чего я никак не мог ожидать.
Резкий хлопок, затем отом второй. Руль дергает из моих рук, машину бросает в сторону.
— Тео! — раздается рядом сдавленный голос Нерезы.
Что это было? Колеса? Будто мы наскочили на что-то острое... Я отчаянно пытаюсь взять машину под контроль, давлю на тормоз, но тут впереди вылетает другая машина. Я не успеваю среагировать, в одно мгновение она врезается в нас. В ушах звенит. Мир взрывается вспышкой боли, темнота накрывает меня с головой.
Летний день, приятный ветерок, развевающий мои волосы. Я лежу посреди пляжа, изучаю небо прищуренным взглядом из-за яркого солнца, что режет глаза. Песок слегка покалывает спину, я наслаждаюсь атмосферой и хорошим настроением. Интересно, почему я один?
—Кто сказал, что здесь ты один? — вместе с ужасающим громом над моей головой, раздается голос, явно принадлежащий женщине, но звучащий, будто это сама богиня говорит со мной.
Я приподнимаюсь на локтях, и чувствую, что вместо песка — пепел. Самый настоящий пепел, с ещё горящими угольками, жгущими мою кожу. Рука на месте. Что, черт возьми, происходит?
—Очнись! — снова грохочущий голос, я непонимающе смотрю на небо, что затягивается тучами, молния играет. —Очнись, Теодоро!
Отползаю назад, и паника окутывает сердце в момент, когда из темноты, будто ангел, сквозь черные тучи пробирается до боли знакомый образ. Господи, моя кошка.
—Ты теряешь меня третий раз, — эхом разносится ее обиженный тон, а я то и дело, смотрю на нее, пытаясь запомнить этот момент. —Однажды ты предал меня, уличив в несуществующей измене. Убил меня этим. А потом, на той заснеженной дороге, помнишь?
Мне хочется закричать. Я протягиваю руки, но не могу и слова вымолвить. Моя кошка, иди же ко мне.
— Сейчас же ты уничтожаешь меня своим безразличным отношением к невинной девушке. Теодоро, очнись, я умерла! — ее образ все ближе, эти каштановые волосы ниспадают на глаза. Боже, мои любимые голубые глаза. —Тео, очнись.
Я не понимаю, чего она хочет от меня, потому что все, что хочу я — ее.
—Твоя женщина умирает, Тео, почему ты все ещё здесь? — Инесса кричит так сильно, что пространство вокруг сжимается.
Я непонимающе хмурюсь.
—Я любила сильного мужчину, и пообещала самой себе, что найду тебя в других жизнях, только вот эту ты должен прожить с достоинством. Ты Романо, или кто? Перестань быть дерьмом, я видела все, что ты вытворял, и поверь, там нет ни намека на гордость. Очнись, Тео!
Ее руки, будто настоящие, обхватывают мое лицо. Я уже готов утонуть в ее голубых глазах, как они неожиданно загораются сумасшедшей яростью.
—Спаси ее, — подобно сирене, своим сладким голосом тянет Инесса. —Ты хочешь потерять свою любовь снова? Хочешь, чтобы она оказалась рядом со мной? Хочешь оплакивать ещё четверых любимых? Умрет она — умрут дети, и, клянусь, Теодоро, я стану твоим кошмаром, если ты прямо сейчас не очнешься, и не сделаешь то, что должен!
Меня будто бьют под дых.
—Очнись, ты живой, — ее голос становится жёстче, а хватка на моем лице сильнее. — Очнись, стань тем, кого я полюбила. Стань мужчиной, и спаси свою жену, Тео. Спаси Нерезу, это мое последнее желание.
Я резко распахиваю глаза, и делаю жадный глоток воздуха. Мне требуется пара секунд, чтобы осознать, что произошло, но стоит мне услышать хриплый голос, полный мольбы, все реалии стираются.
—Кровь... У меня бежит кровь...
Голова раскалывается. В висках пульсирует, будто кто-то забыл внутри молоток и теперь с размаху бьет им по черепу. В ушах шумит, мир дрожит, но я вижу—черт, слишком ясно вижу.
Проклятая подушка безопасности. Она выстрелила прямо в лицо Нерезы, впилась ей в грудь и огромный живот, вдавила ее в сиденье. Ее губы дрожат, глаза распахнуты—растерянные, слезящиеся. Она пытается что-то сказать, но голос срывается на всхлипы. И тогда я замечаю—руки. Ее пальцы сжимают округлый живот, и на них алые пятна.
Не сразу понимаю. Все еще плывет перед глазами, гудит в ушах, но потом вижу, как между ее ног расползается темное пятно. Кровь. Слишком много крови.
— Нереза...— голос мой срывается, но я не могу терять время.
Дверь. Чертова машина смялась так, что я в ловушке, но у меня есть силы, и у меня есть протез. Я рычу сквозь зубы, вбиваю железный кулак в перекошенный металл. Еще раз. Еще. Боль отдается в ребрах, в плечах, но плевать—металл трескается, разжимается, и я вываливаюсь наружу. Земля качается, воздух обжигает легкие, но я тут же поднимаюсь. Оббегаю машину, сердце колотится где-то в горле.
— Держись, Нереза, держись!
Рывком открываю пассажирскую дверь, вцепляюсь в нее, тащу наружу. Она стонет, слабо мотает головой. Влажные пряди волос прилипли к бледному лбу. Ее пальцы все еще судорожно сжимают живот.
На дороге визжат тормоза, кто-то сигналит, останавливаются машины.
— Ты! — я кидаюсь к ближайшему водителю, мужчине, который ошеломленно смотрит на нас. — Вези нас в больницу, на соседней улице! Немедленно!
Он замешкался. Может, боится, может, не понимает, но у меня нет времени на объяснения.
— Она теряет детей! Быстро!
Слова пробивают его оцепенение. Он распахивает заднюю дверь, и я, кряхтя, укладываю Нерезу на сиденье, затем прыгаю на переднее, и поворачиваюсь к ней.
— Держись, слышишь? — я обхватываю ее лицо ладонями. — Мы доедем, я тебе обещаю.
Ее губы дрожат, дыхание сбивается, а машина срывается с места.
—Там все болит, — задыхаясь, бормочет она. —Мне больно, Тео.
—Милая, смотри на меня, — дрожащим голосом бормочу я, а затем чувствую сильную пульсацию в висках. —Все будет хорошо. Я знаю, что не заслужил твоего доверия, но поверь, только сейчас поверь — я сделаю все, чтобы спасти тебя и наших малышей, хорошо?
—У тебя... у тебя разбита голова..., — бледнея с каждой секундой, проговаривает Нереза. —Тебе... тоже... нужна...
Ее глаза закатываются, и я приподнимаю ее голову, а затем прижимаюсь губами к ее мокрому лбу.
—Эй, эй... Нери, даже не вздумай отключаться. Нереза, твою мать, даже не думай.
Паника, страх, и звенящие слова Инессы в голове. Она права — я не имею права на ошибку.
—Дави на газ, черт возьми! — рявкаю я мужчине, и придерживая одной рукой голову Нери, хватаюсь протезом за пистолет.
Навожу его на итак испуганного водителя, и прижимаю к его виску дуло.
—Быстрее!
Все происходит словно во сне. Нет, хуже — как в кошмаре, где сознание то ныряет в темноту, то всплывает на поверхность, но реальность все равно остается искаженной, ненастоящей.
Я не помню, как дошел от машины до больницы. Только холодный вес ее тела в моих руках, липкую влагу на ладонях — кровь, ее кровь, и собственное хриплое дыхание. Стены вокруг плывут, свет режет глаза, а ноги подкашиваются, но я не останавливаюсь.
— Помогите! — мой голос чужой, срывается на крик.
И вот — наконец, те самые лица, люди в белых халатах, знающие, что делать. Их голоса гулко отдаются в голове, а руки уже выхватывают ее у меня из рук, исчезая за дверями. Я делаю шаг вперед, но мир резко качается, я хватаюсь за стену, но все равно оседаю вниз. Кто-то подхватывает меня, чьи-то пальцы скользят по виску, по груди — острое жжение, и я вздрагиваю.
— Твою мать, синьор Романо, у вас черепно-мозговая и перелом ребер! Как вы вообще ее донесли?
Я слышу слова, но их смысл проходит мимо. Они неважны. Единственное, что имеет значение — чтобы с ней все было в порядке. С малышами. Я пытаюсь спросить, открыть рот, но губы не слушаются. Голос застревает в горле.
— Она...
Но меня уже не слушают — перед глазами снова мутнеет, мир гаснет.
Я понимаю. Сейчас, в этом моменте, где боль разъедает грудь, где кровь все еще липнет к пальцам, а сознание рассыпается на осколки, я понимаю. Если у меня есть выбор — память о кошке или они, живые, дышащие, теплые — я выбираю их. Я выбираю Нерезу. Ту, что смотрела на меня с верой, даже когда я сам в себя не верил. Ту, что все еще здесь, все еще борется. Ту, чьи глаза ищут меня в этом мире, а не в прошлом. Я выбираю детей. Троих крохотных существ, ради которых я готов отдать все, даже жизнь, даже самое дорогое, что есть во мне. А Инесса... Она найдет меня. В другой жизни, в другом времени. Она обещала. Она всегда держала обещания.