Глава 17.
NERESA
Я сижу на полу, вытянув ноги, пока Тизиана отбегает к своему столику, усыпанному цветами. Ее коротенькие волосы едва достают до плеч, а челка лезет в глаза, но кажется, девочке это не мешает. Буквально полчаса назад Андреа привез ей целых три букета разных цветов, снял с них упаковку, принес несколько ваз, и рассыпал растения по столу, потому что так захотела его маленькая дочурка. Видя, как любящий отец заботится о дочери, хочется плакать от радости, потому что я не уверена, что смогу увидеть ту же самую картину со своей дочерью и Теодоро.
Я наблюдаю за тем, как Тизиана стоит у дубового стола, осторожно перебирая цветы. Она выглядит сосредоточенной: берет маленькие ножницы, ловким движением срезает стебель, словно это ее давняя привычка, и сразу ставит цветок в вазу. Лепестки розовых лилий, нежные пионы, скромные ромашки — все они постепенно обретают свое место, превращаясь в изящную композицию. Я наблюдаю за ней, но мои мысли далеки от этого.
Прошла уже неделя с того вечера, когда я высказала Теодоро все, что так долго носила в себе. Все, что так мучительно давило на грудь. Его холодность, отстраненность, бесконечное молчание — я не понимала, почему он ведет себя так, словно я призрак, а не живая женщина рядом с ним. Но теперь понимаю. Его покойная жена была для него всем, целым миром, и он, как мне кажется, готов оттолкнуть всех, лишь бы не потерять память о ней. Даже меня.
Сегодня он снова это доказал. Мы приехали в особняк, но как только я вышла из машины, он развернулся и ушел. Ни единого взгляда, ни единого слова — просто ушел, как будто меня здесь нет. Я стараюсь не думать об этом, убеждаю себя, что это неважно. Что мне достаточно этого — что я здесь, в его доме, что он все же рядом, хоть и не физически. Но что-то внутри меня противится этому обману. Мне не хватает его. Мне или малышам? Может, и тем, и другим. Я чувствую, как во мне растет новая жизнь, и не могу избавиться от мысли, что они, еще не родившись, уже чувствуют его. Их отца. А он... Он ведет себя так, будто нас нет.
Возможно, это просто гормоны, возможно, я преувеличиваю. Но в глубине души знаю: я не просто хочу, чтобы он был рядом ради детей. Мне нужен он. Настоящий, живой, не тень прошлого. Не муж Инессы, а мужчина, который смог измениться.
Мой живот не просто большой — он огромный. Почти восемь месяцев. Иногда мне кажется, что еще немного, и моя кожа просто не выдержит, что я лопну, как переспелый плод. Двигаться становится все сложнее, почти невозможно. Я переворачиваюсь в постели с трудом, каждый раз чувствуя, как тяжесть внутри меня сдавливает грудь, не давая нормально дышать. Вивьен старается помочь мне, делает все, что может, но иногда у нее просто не хватает сил. Особенно по утрам, когда мое тело кажется тяжелым, словно камень. Она тянет меня за руки, пытается приподнять, но это не всегда удается с первого раза. Мы смеемся, но я вижу, как ей неловко, и от этого самой становится не по себе. Отеки — они везде. На ногах, на руках, даже пальцы будто чужие, неповоротливые. Дышать тяжело, особенно ночью, и я почти не сплю.
Настроение скачет, как безумное. То я раздражена до слез, то мне хочется смеяться, то вдруг наваливается такая усталость, что я просто лежу и смотрю в потолок, ни о чем не думая. Я сама схожу от этого с ума, но ничего не могу поделать. Когда Оттавио или Назарио с Неей пишут мне, спрашивают, как я, я всегда отвечаю одно и то же: "Все хорошо". Но это ложь. Они далеко, и я не хочу, чтобы они волновались. Но на самом деле мне страшно, мне плохо, я устала.
Через время Тео входит в комнату Зизи, и они начинают играть. Она смеется, цепляется за его руки, болтает без умолку. Он смотрит на нее с теплотой, но стоит мне взглянуть на него — сразу отводит глаза.
А потом он забирает меня. Я медленно поднимаюсь, он подает мне руку, но не говорит ни слова. Мы едем домой в полном молчании. Я устала. Устала не только от этой бесконечной тяжести в теле, но и от тишины между нами.
Я не понимаю, как так быстро смогла отпустить ситуацию с клубом. С тем днем... С тем, как он почти убил меня своими действиями. Но, пытаясь понять его, я сделала это. Постаралась забыть, вычеркнуть. Ради себя, ради детей.И все же, что-то внутри меня не утихает. Потому что одно меня действительно обижает — не причиняла ему боли. Никогда. А он отталкивает меня так, будто это я заставила его страдать.
Когда мы подъезжаем к дому, поднимаемся к квартире, я чувствую, как внутри все сжимается. Мы входим, но я даже не успеваю сделать и нескольких шагов, как меня вдруг пронзает острая, резкая боль. Поясницу сводит так, что я на мгновение теряю дыхание. Я хватаюсь за стену, пытаясь удержаться на ногах. Холодная поверхность шершаво впивается в ладони, но я почти не чувствую этого. Все мое внимание поглощено болью, которая волной прокатывается по спине, заставляя меня непроизвольно согнуться.
— Черт... — вырывается у меня сквозь зубы.
Я чувствую его взгляд, Теодоро стоит рядом. Он видел, как меня скрутило. Вижу, как он будто собирается сделать шаг ко мне, вижу, как напрягаются его пальцы, словно он хочет подать мне руку... но не делает этого. Он мнется на месте, замер, будто боится приблизиться. И меня накрывает злость.
— Ты серьезно?! — вскидываю на него взгляд, а голос дрожит не от боли, а от ярости.
Почему он стоит там, ничего не делая? Почему снова смотрит на меня так, будто я пустое место? Зубы сжимаются, я выпрямляюсь, игнорируя боль, и сама иду в гостиную. Если он не хочет касаться меня, если ему проще стоять в стороне, то пусть. Только внутри все клокочет от обиды.
—Я позвоню Вивьен, она придет на ночную смену, — кричит Теодоро, и это заставляет меня злиться ещё сильнее.
Он думает, что таким образом помогает, думает, что все в порядке, но это не так.
—Иди к черту! — кричу в ответ, и зайдя в гостиную, устремляю взгляд на пианино.
В груди что-то болезненно сжимается. Возможно, если бы не все, что случилось... Если бы не Нью-Йорк, не Теодоро, не моя жизнь, которая внезапно перевернулась, — я бы сейчас сидела за пианино в доме Оттавио. Я бы скользила пальцами по прохладным клавишам, позволяла музыке литься свободно, легко, как раньше. В комнате было бы светло, пахло бы теплым деревом, возможно, кофе. А Нея сидела бы рядом, слушала бы меня, иногда тихонько напевая под звуки мелодии. Не было бы этого огромного живота, стягивающей все тело тяжести. Не было бы боли, которая гложет меня изнутри, не только физическая, но и та, что сжирает душу. Не было бы этого морального истощения, этой усталости, которая, кажется, никогда не пройдет. Я была бы счастлива. Эта мысль — крошечная, зыбкая, но она вонзается в меня так глубоко, что я даже вздрагиваю. Я была бы счастлива?
Пальцы непроизвольно сжимаются, и я отрываю взгляд от пианино. Даже если бы это было так, это уже невозможно. Той жизни больше нет. Осталась только эта — с тяжелыми днями, с холодом Теодоро, с болью в спине и в душе. Но, наверное, где-то там, в другой реальности, я все еще играю.
—Иди в спальню, Нереза, — слышу голос Тео за своей спиной, и с ухмылкой на лице, разворачиваюсь.
—Я хочу побыть здесь, — парирую я, не желая следовать его указам. —И не звони Вивьен, у нее выходной.
—Но...
—Да, мне нужна помощь, но я справлюсь сама, — фырчу в очередной раз, пробегая взглядом по лицу Теодоро.
Темные круги под глазами, виноватый взгляд, морщинистая кожа. Кажется, будто за последний месяц он постарел на несколько лет, или же просто недосыпает.
—Пойдем, я отведу тебя, — Теодоро вздыхает, и я готова согласиться, но знаю, как это будет.
Он будет держать меня под локоть, отводить глаза, стараться делать все очень грубо, хотя я чувствую и знаю, что он может по-другому.
—Не мучай себя, сходи на кладбище, замоли грехи вместо того, чтобы помогать мне, — язвлю я, криво улыбаясь.
Лицо Теодоро меняется, он стискивает челюсти, и почесывает культю у начала протеза. Браслет звенит по металлу, когда он двигает им. Я часто замечаю это.
—Не начинай, — бурчит он.
—А мы заканчивали? — бросаю я, и хочу пройти мимо него, но он хватает меня за локоть, не грубо, бережно.
—Нереза, мы все обсудили, я не хочу, чтобы ты нервничала. Давай остановимся на том, что было тогда.
Усмешка срывается с моих губ. Я слегка поддаюсь вперёд, заглядываю в его лицо снизу вверх.
—На том, что я ненавижу тебя, и считаю насильником?
Тео сглатывает. Считала ли я его тем, кто испортил мне жизнь? Да. Считала ли я его насильником? Нет.
Что-то изменилось во мне после всего, что я узнала. После того, как увидела раскаяние в его глазах. После того, как поняла, что он не просто холодный, жестокий человек, а тот, кто застрял в прошлом и не может из него выбраться. Да, он был ужасен, да, он сделал мне больно, но он был человеком.
Я видела это, когда он играл с Тизианой, когда смеялся, подхватывая ее на руки. Видела, как его глаза горели, когда он смотрел на Неро. Видела, как он заботился обо мне, пусть даже молча, на расстоянии. Видела, как он заботился о детях, пусть даже сам этого не осознавал.
Он может стать лучше, я знаю это. Он может быть другим, он уже это доказал. Но... Он не может позволить себе измениться. Потому что это будет означать, что он предал ее. Ту, кого он любил, ту, ради которой он держится за прошлое так крепко, что не видит настоящего. И это разбивает мне сердце.
—Да, — отвечает Теодоро, и разжимает жёсткие пальцы на моем локте.
—Почему ты такой слабый? — вырывается у меня, но я не жалею.
Сначала замолкаю, убеждаюсь в том, что Теодоро смотрит на меня, а затем продолжаю:
—Почему я проявляю к тебе снисходительность, а ты ко мне — нет? Что, черт возьми, с тобой не так?
Ощущение давления на органы заставляет меня нахмуриться, но я держу себя в руках, не проявляю слабости, лишь слегка облокачиваюсь на стену, чтобы не рухнуть от внезапно сломанного позвоночника.
—Чего ты хочешь, Нереза? — устало протягивает он, будто я последнее, что его интересует в эту минуту.
Я выдыхаю.
—Я потеряла родителей, когда была малышкой, затем вы оторвали меня от моего брата и сестры, судьба вручила это, — я киваю на живот. —Потеряла надежду на будущее, и ты спрашиваешь, чего я хочу? Нормальной жизни, заботы, счастья, в конце концов.
—А я здесь причем? — добивает меня Теодоро, и я истерически смеюсь, опуская голову.
—Действительно.
—Ну я же объяснял, что сделал это не специально...
—Но у тебя был выбор! — выкрикиваю я, мое сердце дребезжит так, как никогда.
Я не понимаю, почему злюсь на то, что он пытается оттолкнуть меня. Почему я, после всего, что случилось, не заслуживаю быть не просто инкубатором, а женщиной?
—У тебя был, тебе его дали! Теодоро, ты мог не принимать эту таблетку, ты мог не пить, мог не совершать все, что причиняло тебе боль...
—Но я не выбирал терять жену! — кричит он мне в лицо с такой яростью, будто я была той, кто заставил Инессу сесть за руль.
Его глаза наливаются кровью, он нависает надо мной, внушая страх, в очередной раз нанося рану моему сердцу и душе,
—А я не выбирала умирать от боли в пояснице, отекать по утрам, и отдавать все силы на то, чтобы мой организм мог обеспечивать детей всем, что им требуется! Я не выбирала быть матерью в столь раннем возрасте! Я не выбирала быть морально уничтоженной тобой, и я не выбирала быть частью твоей жизни. Я не выбирала ничего из этого.
Мой крик заполняет пространство.
—И я этого не выбирал. Мне не нужно ничего из этого. Мне нужна моя...
Тео затихает, веки дрожат, когда он смотрит на меня.
—Жена. Тебе нужна твоя жена, — выкрикиваю я, хочу выйти из гостиной, но Теодоро меня удерживает.
—Да, она и только.
—Ты только и можешь быть куском дерьма, — кричу я, отталкивая его от себя. —Только и можешь, что кричать мне о том, что я тебе не нужна! Я не хотела выходить за тебя, не хотела детей от тебя, не хотела жить с тобой!
Разум туманится, я не отвечаю за собственные действия. Я бросаюсь к тумбочке, со всей силы стараясь поднять ее, совершенно не думая о том, к чему это может привести. Сейчас, единственное желание — избавиться от детей внутри себя, что связывают меня и Теодоро. Он мне не нужен.
Теодоро подбегает, пытается оторвать мои руки от деревянной поверхности, но я держусь за нее слишком крепко.
—Я избавлюсь от детей! Избавлю тебя от груза, и избавлю себя от твоего гребаного присутствия, чёртов мудак! — кричу я, слезы льются из глаз, снова дёргаю тумбу, но Тео хватает меня железной рукой за локоть, и дёргает на себя. —Вы не дали мне сделать аборт на раннем сроке, кричали о том, что это ваша кровь, и сломали мне жизнь!
Спину ломит, все тело кричит о боли, а Теодоро словно обезумевший, крепко держит меня.
—Успокойся, мать твою! — рявкает он мне в лицо, и отталкивает к дивану. —Дети — мое наследие, и ты можешь валить нахрен, как только их родишь, но если ты попытаешься что-то сделать, я самолично тебя уничтожу.
—Тебе не придется трудиться, — задыхаясь, отталкиваюсь от дивана, бегу на кухню, чувствуя дрожь, хватаю нож, и незамедлительно режу запястье не поперек, а вдоль вены.
Кровь начинает течь по руке, на секунду я чувствую боль, а затем облегчение.
—Гребаная дура! — слышу голос Тео, он приближается, зажимает рану, а я падаю на колени, и пытаюсь вырваться из его хватки.
Я больше так не могу. Я не могу. Не могу.
Теодоро хватает полотенце со стула. Его движения резкие, хаотичные, но он не медлит ни секунды, обматывает им мою руку, сжимает так сильно, что я едва не вскрикиваю, но боль от его хватки тонет в другой — пульсирующей, жгучей, разливающейся по коже вместе с кровью.
Капли падают на пол, стекая по моему запястью, алыми дорожками окрашивают его пальцы. Я смотрю на это, но не ощущаю страха. Только пустоту. Если я умру, будет легче всем. Оттавио не придется волноваться за меня, Нея не будет издалека пытаться меня поддерживать, Вивьен не станет больше беспокоиться, когда у нее самой хватает проблем. Теодоро... Он, наверное, выдохнет с облегчением. Ведь тогда ему не придется больше терпеть моё присутствие, не придется бороться с тем, что он, кажется, уже ненавидит.
— Черт... — его голос дрожит.
Он стягивает полотенце сильнее, а мне становится холодно. Он хватает меня на руки, будто я невесома. Я слышу, как его сердце бьется слишком быстро, чувствую, как напрягаются его мышцы, как тяжело ему дышать. Он выходит, шаги гулко отдаются эхом, или это у меня в голове шумит? Меня кладут в машину. Холод кожаных сидений пробирает до костей, но я уже почти не ощущаю собственного тела. Все вокруг размывается, темнеет. Голова тяжелеет, веки опускаются, и я проваливаюсь в это вязкое, липкое забытье. А потом — голос.
Глухой, сорванный, почти умоляющий.
— Если она... А если она тоже...
Я хочу спросить: "Кто тоже?" Но губы не двигаются.
— Нереза, богом молю, я весь мир к твоим ногам... только не делай, как Инесса.
И последнее, что я слышу перед тем, как сознание окончательно покидает меня:
— Не уходи от меня.