Глава 15.
NERESA
Я лежу в кровати, уставившись в потолок, и пытаюсь осознать, как же мама справлялась с этим. Она была уже взрослой, когда выносила нас троих, но мне это не даёт никакого утешения. Я даже не могу встать самостоятельно — живот стал слишком большим и тяжелым, будто внутри меня растут не дети, а целая вселенная. Как она справлялась? Как ходила, как дышала, как спала? Я не могу представить её беспомощной, ведь мама всегда была сильной. А я сейчас чувствую себя черепахой, перевернутой на спину.
Мой организм меняется с пугающей скоростью. Казалось, ещё вчера я могла хоть как-то передвигаться, а сегодня даже перевернуться на бок — уже испытание. Аппетит стал просто зверским, и я больше не стараюсь себя ограничивать — в этом просто нет смысла. Ем так, будто хочу проглотить целый мир, и, кажется, тело только благодарит меня за это. Живот покрывается растяжками, но удивления я не чувствую. Это логично. Это естественно. И почему-то меня это даже не тревожит. Как ни странно, стресса стало меньше. Возможно, гормоны делают своё дело, а может, я просто начала принимать неизбежное.
После того, как мы с Теодоро побывали у Тизианы и Неро, он всё чаще берёт меня на эти встречи. Я не ожидала, но это действительно помогает. Смотреть, как Тео возится со своими племянниками, как они тянутся к нему, смеются, лепят свои ладошки к его лицу — это как-то... успокаивает. Рядом с ними мне становится легче, и, что удивительно, я меньше скучаю по своей семье. Наверное, потому что теперь у меня есть что-то похожее на семью здесь, в этом месте, в этой жизни, от которой я так долго пыталась отгородиться.
И ещё одно странное открытие — я привыкла к Теодоро. Его присутствие больше не вызывает того внутреннего протеста, который был раньше. Я все ещё стараюсь подавлять в себе отторжение, но это уже больше похоже на силу привычки, чем на настоящую эмоцию. Раньше он раздражал меня просто фактом своего существования рядом, а теперь... теперь мне кажется, что без него было бы даже сложнее.
—Теодоро! — кричу я, когда при попытке подняться, я чуть не скатилась на пол, словно кукла.
Он тут же влетает в комнату в одних шортах, пока по его шрамированной груди скатываются капельки воды, падающие на плечи с головы. Пена размазана по шее, и волосам, на шортах виднеются мокрые пятна. Я впервые вижу его обнаженным настолько, поэтому тут же отворачиваюсь, стараясь скрыть смущение.
—Что случилось? — взволнованно спрашивает он, подходя ближе.
—Я не могу слезть, — обиженно произношу я, потому что вина в этом, присутствует и его.
—Господи, я уже думал, что ты рожаешь, — облегченно проговаривает Теодоро, а затем я чувствую мокрую ладонь у себя под поясницей.
Он легко приподнимает меня, затем протезом опускает мои ноги, и вот, я уже сижу, уставившись на шрам, тянущийся от его шеи к самому паху.
—Тебя отвести в ванную? — говорит Теодоро, но я будто не слышу его, рассматриваю рубцовую линию так, будто никогда не встречала таких ран. —Эй, пингвиненок, ты слышишь меня?
Я мотаю головой, поднимая глаза на Тео.
—А? Пингвиненок? — переспрашиваю я, часто моргая.
Теодоро улыбается, пожимая плечами.
—Ты похожа на него, когда бываешь неподвижна.
Я открываю рот, чтобы возмутиться, а затем чувствую, как кто-то из малышей пинает меня со всей силы. Прижимаю ладонь к животу, и раздражённо качаю головой.
—Я не пингвин, — фыркаю, и уперевшись свободной рукой в край кровати, пытаюсь подняться. —И дойду до ванной сама, потому что я подвижная!
Поясницу ломит так, что при попытке встать, я то и дело, только кряхчу. Теодоро же молча подхватывает меня под мышки, и помогает опереться на ноги. Я с психом выпутываюсь из его рук, и переваливаясь с одной ноги на другую, двигаюсь в ванную. Доктор сказала нужно двигаться, я и двигаюсь.
Я выхожу из ванной, лениво поправляя халат на плечах. Вода ещё капает с кончиков волос, но мне лень их вытирать – пускай сами сохнут. Воздух в квартире свежий, с улицы тянет весной, лёгким ветерком. Солнце пробивается через тонкие шторы, оставляя на полу вытянутые полосы света.
Настроение у меня странное сегодня. Не тревожусь, не злюсь, ничего такого, просто раздражает всё. Ощущение, будто внутри что-то натянуто, как струна, и любой звук, любой лишний жест – и вот оно дребезжит, скребётся по нервам. Даже не понимаю, почему.
На кухне тихо. Я открываю холодильник, ощущая приятную прохладу, и взгляд сразу цепляется за белую упаковку. Рафаэлло. Теодоро снова купил. Похоже, заметил, что они мне нравятся, после той самой первой коробки. Тогда я ела их медленно, пробуя, привыкая к вкусу. Теперь просто беру и ем, не задумываясь.
Вынимаю одну конфету, аккуратно разворачивая обертку и кладу её в рот. Хрустящая оболочка чуть трескается под зубами, сладкий крем растекается по языку, кокосовая стружка липнет к губам. Ещё одну. Потом ещё. Я машинально жую, не глядя, будто мне нужно что-то занять рот, руки.
Вдруг, неподалеку показывается Цербер, лениво перебирающий лапами.
—Боже, они слишком вкусные, — я запихиваю четвертую конфету в рот, и чувствую, как пристально на меня смотрит пёс.
Кажется, что именно он является моим мужем, врачом, и будет тем, кто примет роды через несколько месяцев. Честное слово, он слишком наблюдательный.
—Еще одну, и все, — бурчу я, и распаковываю пятую конфету. —Честно.
Цербер лает, срывается с места, и бежит к спальне Теодоро. Предатель. Рафаэлло слишком вкусные, чтобы перестать их есть.
Когда я уже доедаю седьмую конфету, во рту слишком сладко, а радости намерено, Теодоро входит на кухню уже одетый, и с недовольным выражением лица.
—Миссис Сандерсон говорила, что тебе нельзя есть так много сладкого, — Теодоро подходит к столешнице, и касается пустых оберток конфет. —Кажется, тебе плевать.
—Тогда зачем ты купил их? — с укором говорю я, и скрещиваю руки над животом.
—Чтобы иногда ты ела их. Иногда, Нереза.
—Иногда настало, — смотрю на него исподлобья. —Я поела, спасибо.
—Каша с ягодами и тост с авокадо, — Теодоро кивает на другую столешницу около плиты. — Сначала ты должна была съесть их.
Мне кажется, будто ему жалко, поэтому чувство обиды быстро зарождается в груди. Я начинаю быстро дышать, и ощущаю, как слезы жгут уголки глаз. Лицо Теодоро в секунду меняется, он бегает взглядом по мне, будто пытается выяснить, что со мной.
—Нереза?
—Тебе жалко? — произношу я, и уже слышу, как мой голос превращается в жалобный писк. —Я могу выплюнуть, если ты хочешь.
—Нет, нет... Что ты..., — начинает тараторить он, а слезы уже бегут их глаз.
Ему жалко конфет. Наверное, он хотел съесть их сам, без меня, а я пришла, и все съела, как наглая, беременная дура. Руки начинают дрожать, и рыдание вырывается из меня. Я закрываю лицо ладонями. Они были такие вкусные, с кокосом и орешками, а ему жалко для меня и детей конфет. Что будет дальше? Он заберёт у меня кровать, потому что сам ее купил, и нам с малышами придется спать на полу? А если он заберёт мою подушку, что подарил, без которой я не могу уснуть? И в будущем будет говорить, что я не уважаю его, потому что съела его Рафаэлло?
—Нереза...
Холодный металл его протеза касается моих мокрых волос.
—Нереза, мне не жалко... ешь сколько хочешь, но это может повлиять на малышей, слышишь?
Я рыдаю ещё громче.
—Нет... не надо... Нереза, хочешь, я куплю тебе ещё тысячу таких упаковок? Господи, перестань рыдать, — тараторит он, и пытается оторвать мои ладони от лица. —Эй, ну перестань, мне не жалко, понимаешь? Я могу...Блядь, а что делать то? Просто доктор посоветовала воздержаться от такого количества сахара, Нереза.
Я плачу, тыльной стороной ладони вытирая слезы, и пытаюсь рассмотреть лицо Теодоро сквозь их пелену. Он искренне не понимает, почему я рыдаю, и в этот момент мне перестает быть грустно. Я делаю глубокий вдох, и хватаю со стола ещё одну конфетку, быстро разворачивая ее. Как только кокосовая стружка прилипает к моим пальцам, я обнюхиваю сладость, а затем пихаю ее меж губ Теодоро, вызывая у него недоумение.
—Ешь за меня, — всхлипывая, бормочу я. — Я буду нюхать, а ты будешь есть.
—Ты уверена... — непонятно говорит Теодоро, из-за конфеты во рту.
Я же открываю еще одну конфетку.
—Я нюхаю, ты ешь.
Теодоро, будто испуганный, кивает, и молча жуёт, наблюдая за тем, как я срываю обёртку с Рафаэлло. Если он будет жалеть, я буду только нюхать.
Когда конфеты заканчиваются, я облегченно выдыхаю, и смотрю на то, как Теодоро пытается пережевать все то, что я засунула ему в рот.
—Я, конечно, люблю сладкое, но не настолько, — с набитым ртом, говорит он, а затем смотрит на часы. —А ещё, сегодня я записал тебя в бассейн для беременных, и мы опаздываем.
—Спасибо, что не плавание с пингвинами, — фыркаю я, а затем задумываюсь, что это крутая идея.
Бассейн. В воде я буду чувствовать себя легче.
—Ну давай собираться! — восклицаю я, от чего Теодоро почти подпрыгивает на месте. — Наденешь мне носочки? Я не достаю.
Усмешка появляется на губах Теодоро, что измазаны белым кремом.
—Я куплю тебе носки с лапами пингвина, — бурчит он, и помогает мне подняться со стула.
—И вечером ты съешь ещё одну пачку Рафаэлло, — снова обиженно говорю я, и Теодоро не остаётся ничего, как просто согласиться.
Лучи солнца ложатся мягким светом на стеклянные стены комплекса, когда мы с Теодоро заходим внутрь. В воздухе влажный пар с легким ароматом трав, мягкий свет струится с потолка. Девушка на ресепшене — молодая, с приветливой улыбкой сразу же узнает нас, кивает, приглашает следовать за ней.
— Добро пожаловать, мисс и мистер Романо. Надеюсь, вам понравится у нас, — голос у нее мелодичный, ласковый, но я все равно ощущаю себя немного скованно.
Мы идем по коридору, и стены здесь будто мерцают от бликов воды. Девушка открывает передо мной дверь в раздевалку и жестом приглашает войти.
— Для вас подготовлен специальный купальник, — говорит она, открывая шкафчик и доставая белую ткань, гладкую и легкую. — Я помогу вам, если хотите.
Я киваю, потому что чувствую себя неловко в этом теле, округлом, тяжелом. Она осторожно помогает мне надеть купальник — он мягко облегает живот, поддерживает его, но не сковывает движения. Белый цвет делает меня похожей на призрак в зеркале.
Когда я выхожу к бассейну, первое, что бросается в глаза — его размер. Вода мерцает под светом, лениво колышется. Воздух кажется влажным, но прохладным, и я ощущаю, как по коже пробегает легкий холодок. Теодоро уже стоит у шезлонга, высокий, спокойный, смотрит на меня. А чуть дальше в бассейне кто-то есть — человек, которого, очевидно, пригласили специально для нас.
Я на мгновение замираю, потому что чувствую взгляд Теодоро. Он теплый, но под ним мне кажется, что я раздеваюсь снова, уже не от одежды, а от того напряжения, что поселилось между нами с того момента, как... Как он сделал это.
Я не позволяю себе вспоминать детали, но тело помнит. Оно напрягается от одной мысли, от воспоминания о том моменте. Тогда я тоже была обнажена перед ним — впервые, но не по своей воле. А сейчас — снова. Только теперь все иначе. Теперь я сама в этом белом купальнике, сама под его взглядом, но ощущение странное, будто я снова там, в той комнате, в тот момент. Я глубоко вдыхаю, медленно спускаюсь к воде, стараясь не показывать, как дрожат мои пальцы.
Мужчина представляется Зейном, и помогает мне войти в бассейн. Зейн поддерживает меня осторожно, почти невесомо, его ладони скользят под водой, придерживая меня за поясницу. Я медленно двигаюсь вперед, чувствуя, как вода мягко обнимает мое тело, делает его легче. В этот момент тяжесть уходит, даже тянущая боль в спине становится слабее, почти незаметной.
— Расслабьтесь, миссис, — его голос спокоен, обволакивает, как вода. — Пусть тело само движется, не сопротивляйтесь.
Я киваю, позволяя себе довериться этому ощущению. Вода удерживает меня, Зейн направляет, и впервые за долгое время мне кажется, что я не только передвигаюсь — я плыву. Но даже здесь, даже когда вода смывает напряжение, я чувствую его взгляд. Теодоро. Я не вижу его, но знаю, что он смотрит. Знаю, что его глаза следят за каждым моим движением. Он стоит у края бассейна, возможно, уже сел на шезлонг, но от его присутствия мне не становится легче.
Я привыкла к этому. Привыкла к тому, что он всегда рядом, что он живет в доме, в этой жизни вместе со мной. Я уже не вздрагиваю, когда слышу его шаги за дверью, не напрягаюсь, когда он говорит, спокойно сажусь за стол напротив него. Иногда даже ловлю себя на том, что мне становится спокойно от его присутствия. Я ведь уже не та женщина, которую он забрал, не та, что смотрела на него с ненавистью. Теперь... Теперь я просто живу. Но иногда я все еще вспоминаю тот день. Боль, страх, крик, срывающийся в глухую тишину. Я помню все это.
Но я помню и его глаза тогда. Красные, пустые, ведь он был не в себе. И, черт возьми, именно это знание помогает мне сейчас.
Если я думаю, что он был просто чудовищем — мне становится невыносимо. Но если я думаю, что он тоже был жертвой — тогда я могу видеть в нем человека. Человека, который теперь каждый день ухаживает за мной. Который заботится, приносит мне еду, помогает ходить, когда боль становится слишком сильной. Который смотрит на меня не так, как смотрел тогда, а иначе — с чем-то похожим на тревогу, на привязанность. Я скользну по воде еще немного, позволяя Зейну направлять меня, закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Я живу. И пока я плыву, я ощущаю эту легкость — если не в душе, то хотя бы в теле.
Я плаваю, пока не чувствую, что мышцы начинают сдаваться. С каждым движением вода будто принимает меня, несет, облегчает вес, делает тело почти невесомым. Я привыкаю к этому ощущению — легкости, свободы от собственного тяжелеющего тела, но силы все же не бесконечны.
— Думаю, мне пора, — шепчу я Зейну, останавливаясь.
Он кивает, осторожно направляя меня к бортику бассейна. Я выбираюсь из воды, чувствуя, как сразу становится тяжелее, как силы покидают меня вместе с уходящей поддержкой воды. Теодоро уже ждет, стоит у самого края бассейна, чуть наклонив голову. Когда я оказываюсь рядом, он молча накидывает на мои плечи теплое полотенце.
— Как вода, пингвин? — его голос звучит насмешливо, но в нем нет той жесткости, что была когда-то.
Я устало бью его по руке, недовольно глядя снизу вверх.
— Не называй меня так, — бормочу, чувствуя, как раздражение сквозь усталость поднимается во мне.
Но прежде чем я успеваю сказать что-то еще, чувствую, как живот становится тяжелее. Будто вода смыла поддержку, и теперь он давит вниз, нагружая поясницу. Я рефлекторно прикладываю ладонь, слегка поглаживая округлившийся силуэт, надеясь облегчить внезапное напряжение.
Теодоро замечает это движение.
— Что? — спрашивает он коротко, нахмурившись.
— Просто... — я глубоко вздыхаю. — Стал тяжелее.
Зейн, который до этого молча наблюдал, вдруг делает шаг ближе.
— Если позволите, миссис Романо, я могу научить мистера одному приему, который поможет облегчить нагрузку, — его голос по-прежнему спокоен, но взгляд внимательный.
— Чему? — Теодоро слегка сужает глаза, но интерес в голосе все же есть.
— Подъем живота, — объясняет Зейн. — Это особая техника. Если правильно поддержать живот снизу и чуть приподнять, это поможет снять часть давления с поясницы. Иногда это может быть полезно, особенно если синьора устала или испытывает дискомфорт.
Я удивленно моргаю, переводя взгляд с одного на другого. Теодоро молчит пару секунд, затем медленно выдыхает.
— Покажи, — говорит он наконец.
Зейн осторожно подходит, его руки теплые, но уверенные.
— Позвольте, — он смотрит на меня, ожидая согласия.
Я нерешительно киваю, и он аккуратно подкладывает ладони под живот, чуть поднимая его. В тот же миг я ощущаю, как напряжение в пояснице слабеет. Давление исчезает, и я вздыхаю с облегчением.
— Ого, — непроизвольно вырывается у меня.
Зейн чуть улыбается.
— Теперь попробуйте вы.
Я немного напрягаюсь, когда Теодоро делает шаг вперед. Он осторожно кладет ладони на мой живот, чуть медлит, словно боится сделать что-то не так. Его металлическая рука не такая подвижная, но он старается. Потом медленно поднимает, повторяя движения Зейна. Ощущение другое — его руки грубее, пальцы чуть жестче, но эффект тот же. Я невольно выдыхаю, чувствуя облегчение. Теодоро молчит, но его пальцы остаются на месте чуть дольше, чем нужно. Будто он прислушивается к чему-то внутри меня. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с его глазами. На миг между нами повисает тишина, наполненная чем-то сложным.
Затем он медленно убирает руки.
— Полезная штука, — негромко говорит он.
Зейн кивает.
— Вы сможете делать это, когда ей будет тяжело.
Теодоро ничего не отвечает, но я вижу, что он запомнил.
Я переодеваюсь медленно, чувствуя, как усталость сковывает тело. Вода забрала напряжение, но вместе с ним и все силы. Белый купальник сменяется мягкой тканью свободного платья, но живот все равно кажется тяжелым, и я машинально глажу его ладонью.
Когда я выхожу из раздевалки, Теодоро уже ждет. Он молча кивает мне, подстраивая шаг под мой, и мы направляемся к выходу. Зейн остается позади, прощаясь с нами сдержанным кивком. На улице воздух кажется прохладнее, чем я ожидала. Я зябко передергивая плечами, ощущаю, как свежий ветер касается влажных волос. Машина стоит совсем рядом, и я знаю, что через пару минут мы уедем, но в груди вдруг поднимается странное чувство. То ли гормоны, то ли что-то еще, но мне хочется... поблагодарить его.
Я ведь действительно почувствовала облегчение. Он был рядом, когда мне стало тяжело, учился, чтобы мне стало легче.
И я решаюсь.
Когда мы оказываемся у машины, я чуть замедляю шаг. Теодоро уже собирается открыть дверь, но я вдруг поднимаю ладонь и неуверенно касаюсь его плеча. Он замирает.
Я глубоко вдыхаю, поднимаюсь на носочки — это дается тяжело, но я все же дотягиваюсь до его щеки, касаясь ее мягким, легким поцелуем.
— Спасибо, — шепчу я, сама не зная, зачем это делаю.
В тот же миг он резко меняется. Я вижу, как его лицо застывает, как взгляд темнеет, словно я сказала что-то запретное. Еще мгновение назад он был просто серьезен, но теперь черты грубеют, становятся резче, и в воздухе между нами появляется что-то напряженное, тяжелое. Он молча отворачивается, резко открывает дверь машины, даже не посмотрев на меня.
Я жду, что он, как обычно, подаст мне руку, поможет сесть, но он просто делает шаг назад, давая понять, что я должна справляться сама. Я стискиваю зубы, недовольно моргаю, но ничего не говорю. Медленно устраиваюсь на сиденье, сама закрываю дверь.
Теодоро уже сидит за рулем, его пальцы с силой сжимают руль, а челюсть напряжена. Он даже не смотрит в мою сторону, просто заводит машину, и от этого внутри меня что-то сжимается.
Обида накатывает мгновенно. Я не понимаю, почему он так реагирует, почему его словно оттолкнул этот жест, почему моя благодарность оказалась чем-то неправильным.
И, что хуже всего, его холодность снова возвращает меня в прошлое. В тот день, в тот бар, в тот момент, когда он смотрел на меня иначе — не как на женщину, а как на что-то, что он сломал, растоптал, сделал своим.
Я думала, что теперь все иначе, но, может быть, я ошибалась?