Глава 8.
NERESA
Я лежу уже битый час в полном осознании того, что меня ждёт. Слабые лучи солнца попадают в комнату, светлые стены вокруг будто сужаются, а в голове стучит так сильно, что я едва сдерживаю слезы. Это не мой дом, не моя комната, и не моя жизнь. Я ведь загадывала в день своего рождения найти себя, неужели это моя участь? Неужели я должна стать домохозяйкой с тремя детьми и мужем насильником? Разве я заслужила это?
—Давай я поговорю с ней, — неожиданно раздается женский голос где-то за дверью.
—Не нужно вселять в нее чувство вины, как это сделал Андреа. Я сам разберусь, Кассио, зачем ты привез ее? — я вскакиваю с кровати, когд слышу голос Теодоро.
Быстро бегу к двери, и прижимаюсь к ней ухом.
—Следи за гребаным языком, Теодоро. Нерезе требуется хоть какая-то поддержка, и ты ее обеспечить не сможешь. Дай Мирелле поговорить с ней.
—У нас роспись через два часа, идите к черту, — снова возмущается мужчина. —После ЗАГСа делайте что хотите, мне нужно просто выполнить приказ Андреа!
Я хмурюсь, слыша эти странные разговоры, явно напрямую связанные со мной. Мне не хотелось получать поддержку от неизвестных людей, не хотелось ехать в ЗАГС, и тем более не хотелось находиться наедине с Теодоро, что продолжает быть моим самым страшным кошмаром в моей жизни, но здесь мое мнение не учитывается. Я быстро бегу в ванную, умываюсь, не смотря в зеркало, и выхожу из комнаты. Знаю, что выгляжу неопрятной, невыспавшейся, и скорее всего, уставшей, но меня это не волнует. В коридоре меня встречает пёс, что скалит зубы, но не рискует подойти. Я же не боюсь животных, тем более, если они в преклонном возрасте, который виден по плохим зубкам и сгорбленному позвоночнику.
—Цербер, ко мне! — выкрикивает мужчина издалека, и пёс сначала хочет поддаться приказу, а затем снова скалится, смотря на меня.
—Иди, малыш, — криво улыбнувшись, произношу я, — тебя зовут.
Я будто бы инстинктивно поглаживаю свой живот, тем самым вызывая у пса странную реакцию: оскал проходит, и он садится прямо напротив меня.
—Цербер, твою мать, иди есть! — снова кричат, но собака не реагирует, с интересом осматривает меня, а когда я решаюсь наклониться, вдруг делает тоже самое.
Вытягиваю руку, и неуверенно касаюсь его макушки, пёс же все ещё не сводит с меня глаз, когда я провожу ладонью по мягкой шерстке.
—Ты не хочешь есть? — спрашиваю я, пёс жалобно воет, а затем неожиданно приподнимается, и тыкает носом мне в живот, от чего я отскакиваю назад.
Странное чувство зарождается в груди от этого прикосновения. Мне вдруг хочется защищать не себя, а то, что находится внутри.
—Цербер? — Теодоро появляется в коридоре, от чего я замираю на месте, и со страхом смотрю в его сторону.
Воздух становится тяжелее, когда собака неожиданно поворачивается ко мне спиной, смотрит в сторону своего хозяина, что замер по ту сторону коридора, а мое сердце уходит в пятки. Мой взгляд оказывается на железной руке, и я вспоминаю ледяные касания металла на своей коже. Мурашки бегут по спине. Это невозможно забыть.
—Все... все в порядке? — неуверенно произносит Теодоро, осматривая меня с ног до головы. —Пес обидел тебя?
Я хочу истерически усмехнуться. Я предпочту быть загрызенной доберманом, нежели остаться наедине с мужчиной, который может сделать со мной вещи и по хуже.
—Пес — нет, — отвечаю я, дёргая плечами. Отвожу взгляд. —Синьор Романо сказал про роспись, мы едем?
Я не хотела этого, но сейчас мне просто нужно отвести подозрения от себя. Они все будут думать, что я подчинилась и приняла свою участь. Моей главной задачей было убедить в этом синьора Романо, и кажется, у меня это получилось. Ещё пару дней, и я сделаю все, чтобы избавиться от детей, пока Теодоро будет страдать о своей покойной жене в соседней комнате.
—Ох, я как раз хотел поговорить с тобой об этом..., — Теодоро мнется на месте, а я, чувствуя усталость, подхожу к стенке, и опираюсь об нее.
Тошнота неприятно дерет горло, но я покорно жду, что хочет сказать мне мужчина.
—Знаю, что мои извинения не помогут тебе...
Я перебиваю его, потому что слышать его голос становится тяжело.
—Ближе к сути, пожалуйста.
—Я женат, Нереза, уже семь лет, и не хочу ничего менять, — говорит он запредельно тихо. —И не хочу что-то менять. Знаю, что и тебе будет неприятно носить мою фамилию, поэтому давай заключим договор: мы делаем вид, что расписались, но официально ты все также останешься Риччи.
Лёгкая обида, смешанная с облегчением давит в груди. Ни я, ни он, не хотим того, что нам уготовила судьба, но оба знаем, чья это вина, и это самое обидное.
—Хорошо, — отвечаю я, и прижимаю ладонь ко рту, когда чувствую, что тошнота слишком быстро поднялась к выходу.
Срываюсь с места, и бегу в ванную, прямо к унитазу. Снова рвет, низ живота тянет, и я чувствую себя слишком плохо для похода в ЗАГС. Лай слышится позади меня, я едва убираю голову от унитаза, как мокрый нос упирается в мое бедро. Собака сидит у моих ног, и рассматривает меня.
—Эй, ты волнуешься, или следишь за мной? — кашляя, произношу я.
Пёс никак не реагирует, а затем смотрит в сторону двери, и снова тыкает носом мне в бедро. Я качаю головой, встаю, быстро умываюсь, и схватив маленькую потасканную сумочку, в которой был мой телефон и несколько сотен долларов, оставшихся от тех, что дал мне Оттавио, выхожу из комнаты. Теодоро стоит все там же, не двинувшись ни на дюйм.
—Можем ехать, — говорю я, снова отводя взгляд.
Он молча уходит, и я следую за ним.
Я возвращаюсь домой, если это место вообще можно назвать домом. Весь путь обратно я сидела молча, глядя в окно, но не видя дороги. Меня бросало в дрожь, хоть в машине было тепло. Теодоро не сказал ни слова, но его присутствие давило, как будто воздух в замкнутом пространстве становился тяжелее. Я не знала, на что он еще способен, но не хотела этого проверять.
В ЗАГСе все прошло быстро. Формальность, не более. Подписи, которых нет, свидетели, которых тоже не было. Официально — мы якобы женаты, но по сути это сделка. Я видела, как Теодоро играл свою роль, как его губы чуть шевелились в подобии улыбки, когда он накрывал мою руку своей. Теплая, сильная, чужаяю вызывающая отвращение. И только в машине, когда мои пальцы судорожно сжимали ремень безопасности, я заметила кольцо на его руке. Обручальное.
До всего, что случилось, я даже не слышала об истории консильери и его жены. Или есть. Никто не рассказывал мне эту историю, а я никогда не спрашивала о том, что было далеко от меня. Но сейчас мне хотелось узнать, но только не от него самого.
Мне хотелось побыть одной. Когда я наконец оказалась в своей новой комнате, первое, что я сделала, — пошла в душ. Вода стекала по коже, горячая, обжигающая, но я все равно дрожала. Хотелось смыть этот день, эту сделку, этот страх. Хотелось стереть все, что произошло за последние недели. Надев самую мешковатую одежду, я забралась на край кровати, схватила телефон и сразу же увидела пропущенные вызовы от братьев и сестры. Сердце сжалось. Я хотела им позвонить, сказать, что со мной все в порядке. Солгать. Но знала: стоит мне услышать их голоса — и я сломаюсь, разрыдаюсь, а я не могу себе этого позволить. Не сейчас.
Я открываю браузер и начинаю искать информацию о родах тройняшек, просто чтобы отвлечься. И понимаю, что это ад. Три жизни внутри тебя, три тела, требующие сил, пространства, ресурсов. Риски осложнений зашкаливают, почти всегда кесарево. Боль. Огромный живот, который перестает быть твоим, потому что в нем больше нет места для тебя самой. Тело разрывается изнутри, а потом — месяцы, годы восстановления. Недосып, истощение, страх. Я читаю и понимаю: правильно, что я хочу избавиться от них. Сжимаю телефон в руках, закрываю глаза. Я должна быть сильной.
***
Прошла неделя. Семь дней, в которых я существую, но не живу. Каждый вечер, стоит мне закрыть глаза, в голове снова и снова всплывает та ночь, как заезженная пленка, которая не перестает крутиться. Свет прожекторов, голоса, боль, страх, запах собственного бессилия. Иногда мне кажется, что я чувствую его на себе, даже после десятков душей.
Каждый день я стараюсь говорить с братьями и сестрой по телефону так, будто все хорошо, будто ничего не изменилось. Я улыбаюсь голосом, смеюсь там, где нужно, спрашиваю, как у них дела. Но они знают, яувствуют, потому что в их голосах есть напряжение, которого не было раньше. Они не спрашивают, счастлива ли я. Они спрашивают, все ли у меня в порядке. А я каждый раз отвечаю "да".
И каждый час моя рука сама тянется к животу. Привычка, которая становится частью меня все сильнее и сильнее.
Я не выхожу из комнаты. Теодоро оставляет мне еду за дверью, словно я больная, словно он боится меня так же, как я боюсь его. Я слышу, как он подходит, ставит поднос, задерживается на секунду, а потом уходит. Ни слова, ни попытки заговорить, и меня это устраивает. Но ночами я слышу его. Слышу, как он напивается, слышу, как его шаги становятся тяжелыми, неуверенными. Как он сшибает косяки, как гремит стекло, падают какие-то вещи. Иногда я замираю, затаив дыхание, прислушиваюсь, боюсь следующего шага. Боюсь, что он пойдет ко мне. Иногда он останавливается у моей двери, стоит, и я даже слышу, как он дышит. Иногда — как шепчет что-то себе под нос, я сжимаюсь, вжимаюсь в кровать, стараюсь дышать тише, молюсь, чтобы он ушел. Через минуту, две — он уходит, но страх остается. Меня пугает все, темные углы, тишина, скрип половиц за дверью. Но больше всего пугает сам Теодоро. Человек, которого называют моим мужем. Человек, который мог бы убить меня, если бы захотел. Или сделать что-то похуже.
В очередной вечер я листаю вкладки в интернете, ища способы как можно избавиться от эмбрионов внутри себя, но с каждым постом, с каждым комментарием, прочитанным мной, мне становится страшно от собственных мыслей. Виноваты ли они в том, что я оказалась не в то время, не в том месте, не с тем человеком? Виноваты ли они, что я просто глупая, а их отец ублюдок? Нет. Их вины нет, а моя есть. Моя — есть.
Я медленно провожу ладонью по гладкому животу, и задумываюсь о том, каково было моей маме, что выносила нас аж в тридцать девять лет. Наверное, ей тоже было тяжело, но наша разница в том, что она родила нас от любимого мужчины, который души в нас не чаял, а Тео... Я слышу, как он зовёт свою жену, как кричит, кидает бутылки в стену, как сходит с ума будучи одиноким. Мне его жаль? В моменте, когда я забываю, что он сделал со мной, я испытываю жалость, а затем пытаюсь избавиться от этого чувства. Нет оправданий тому, что он сделал. Их не должно быть. Я все ещё не знаю его историю, но моя становится для меня невыносимой, болезненной и травмирующей. Я умираю здесь. И умираю не одна, со мной ещё трое.
Стук в дверь заставляет меня затаить дыхание.
—Н-н-нереза, — непонятно произносит Теодоро за дверью. — Завтра едем в больницу... н-надо...
Он заикается, и мне становится страшно. Наверняка, он снова пьян. Недавно я слышала, как ему кто-то звонил, и он слал всех к черту, оправдывая себя тем, что выполнил свою работу. Не знаю, чем может заниматься человек по прозвищу "Мясник", но это явно не то, что касается кулинарии.
—Надо провериться, — еле заканчивает он, а затем я слышу шаги.
Он не ждёт моего ответа, просто молча уходит. У меня нет выбора, и может, все же стоит сделать то, что я задумала прямо перед походом к врачу?
Я начинаю по комнате туда-сюда, будто загнанный зверь в клетке. Голова гудит от мыслей, тело напряжено, руки дрожат. Мне нужно что-то сделать. Что-то, что поставит точку в этом кошмаре. Что бы поднять? Что-то тяжелое, достаточно массивное, чтобы вызвать кровотечение. Стул? Тумба у кровати? Я сканирую комнату взглядом, пытаясь найти предмет, который поможет мне избавиться от того, что внутри меня. От того, чего не должно быть. И вдруг я слышу лай. Резкий, громкий, прямо за дверью. Я замираю, сердце на секунду пропускает удар. Цербер снова играет? Потом — царапанье.
Я медленно подхожу к двери, не зная, чего ожидать. Осторожно открываю её, и передо мной оказывается пес. Он нервно вертится на месте, снова лает, бросает на меня быстрый взгляд и тут же бежит к комнате напротив. Дверь туда приоткрыта.
Я делаю шаг вперед, колеблюсь. Что-то внутри меня подсказывает, что не стоит туда заходить. Но собака лает, стоит перед дверью, скребется лапами, будто пытается привлечь внимание. Я приближаюсь и осторожно заглядываю внутрь. Страх сковывает горло.
Теодоро лежит на краю кровати, его тело подергивается в слабых судорогах, губы посинели. На простынях пятна рвоты, он задыхается, захлебывается, глаза закрыты. Я стою в дверях, застыла, не дышу.
Вот, это карма. Мой шанс. Если он умрет, всё закончится. Моя жизнь вернется на круги своя. Я больше не буду заперта в этом доме, больше не буду бояться шагов за дверью, не буду просыпаться в ужасе по ночам. Он исчезнет — и вместе с ним исчезнет мой страх. Я могу просто развернуться и уйти. Но внутри меня что-то ломается. Я срываюсь с места, подбегаю к нему, хватаю за плечи, пытаюсь поднять его голову. Он тяжелый, весь обмякший, но я тяну, заставляю его повернуться набок, чтобы он не захлебнулся.
— Эй, эй, — я не узнаю свой голос, он сорванный, панический.
Он слабо дергается, грудь вздымается в судорожном вдохе. Пес лает громче, мечется рядом. Я трясу Теодоро за плечи, хлопаю по щекам.
— Теодоро... эй, тебе нужно очнуться.
Мое сердце колотится, ладони липкие от пота. Я не понимаю, зачем я это делаю, но я не могу смотреть, как он умирает.Я не знаю, что делать. Мои руки дрожат, дыхание сбито, мысли скачут в голове, но ни одна из них не дает ответа. Теодоро по-прежнему лежит на краю кровати — его тело дергается, губы посинели, грудь вздымается слишком медленно. Если я сейчас ничего не сделаю, он умрет.
Собака мечется рядом, тявкает, будто подгоняет меня. Я сгребаю Теодоро за плечи и начинаю стаскивать его с кровати. Он тяжелый, неподъемный, но я цепляюсь за него изо всех сил. Его тело обмякает, скользит, руки не слушаются, и в этот момент внизу живота вспыхивает острая боль. Я резко выдыхаю, сжимаю зубы. Нет, не сейчас. Я не обращаю на это внимания. С трудом волоку его в сторону ванной, ноги Теодоро задевают пол, тело неповоротливое, а я едва держусь на ногах, но мне плевать. Я должна привести его в чувство. В ванной темно, но я нащупываю кран, срываю душ с держателя, даже не думая, есть ли тут слив на полу.
Направляю ледяную струю прямо на него. Вода тут же разбрызгивается по всему полу, разливается под ногами, намокает одежда.
— Очнись! — я почти кричу, продолжая лить воду ему на лицо, на грудь. — Ну же.
Он не реагирует. Мое сердце бьется так громко, что, кажется, заглушает шум воды. Я трясу его за плечи, лью воду прямо ему в лицо, колотящееся сердце забивает дыхание.
— Давай же, ну!
И вдруг он начинает давиться. Резкий вдох, хриплый, страшный, тело дергается, пальцы судорожно сжимаются. Он пытается подняться, кашляет, судорожно хватает воздух. Я застываю, и только тогда понимаю, что только что спасла своего насильника. Меня словно пробирает ударом молнии. Душевая лейка с грохотом падает из моих рук, вода продолжает литься на пол, но я уже этого не слышу. Я вскакиваю на ноги и бегу. Со всех ног, по мокрому полу, скользя, почти падая.
Забегаю в комнату, запираю дверь, дрожащими пальцами поворачиваю ключ, и только после этого позволяю себе дышать. Паника сдавливает меня со всех сторон. Низ живота снова простреливает болью, но я едва ее чувствую на фоне всего этого ужаса. Я спасла его. Почему, а главное, зачем?