Глава 4.
|NERESA|
Мир рушится. Не громко, не с грохотом, не взрывом — он трескается, раскалывается изнутри, как старое стекло, медленно покрываясь паутиной тонких, едва заметных трещин. Я смотрю на тест в своих руках, и кажется, что это не мои пальцы держат его, не мои глаза читают этот безжалостный вердикт. Две полоски. Четкие, отчетливые. Без права на ошибку.
Еще недавно моя жизнь была обычной. Простой. Возможно, даже скучной. Я не стремилась к великим свершениям, не строила воздушных замков. Жила, как могла, как умела. Заботы, дом, пианино, привычные маршруты, знакомые запахи, тишина одиночества, когда все спят, которая порой казалась уютной, а порой — невыносимой. Я не думала, что счастлива, но я жила, и мне этого хватало. Смерть родителей потрясла нас всех. Это был удар, который я, казалось, уже пережила. Приняла. Смирилась. Потому что что еще остается, когда забирают самое дорогое? Время не лечит, но учит дышать даже с дырой в груди. Я думала, что справилась. Но теперь — теперь я снова падаю в пустоту. Я сжимаю тест в руках, а внутри все скручивается в тугой, невыносимый узел. Это не может быть правдой. Я не хочу, чтобы это было правдой. Я даже не знаю его имени. Не знаю, как звучит его голос, не помню его лица. Только смутные, грязные образы, скомканные, смазанные, вызывающие тошноту. Я не хотела этого. Я не выбирала этого. Меня использовали, и теперь это часть меня. Я задыхаюсь, комната давит на меня со всех сторон, в висках стучит, в груди тяжело, будто внутри меня не сердце, а холодный камень.
—Так, — Нея выхватывает тест из моей руки, и садится напротив, укладывая ладони мне на колени. —Сейчас я позвоню Лексе, и попрошу ее купить специальные таблетки, которые избавят тебя от мук, хорошо?
Лекса — наша одноклассница, которая славилась своей любовью к беспорядочным половым связям. По слухам, она делала уже три аборта, и на постоянной основе использовала таблетки экстренной контрацепции, но мне кажется, ее способ не подойдёт мне, ведь пришло три месяца с того момента...
—Если тетя и дядя узнают..., — шепотом произношу я, и смотрю в сторону двери.
Назарио уже ушел, а мы с ночи с Неей не спали, и ждали момента, чтобы украсть тесты на беременность у тети. Я забираюсь на кровать, и Нея делает тоже самое. Тишина. Она окутывает нас, как теплый плед, плотный, мягкий, почти осязаемый. Я лежу, уткнувшись лбом в ее плечо, вдыхаю знакомый запах — что-то сладковатое, с нотками ягод, легкий, успокаивающий. Нея медленно гладит меня по волосам, проводя пальцами по спутанным прядям, а я сжимаю ее футболку в кулаке, как будто она — единственное, что удерживает меня от падения в бездну. Я думала, она осудит меняю думала, отвернется, скажет, что я сама виновата, что довела себя до этого. Но она только обняла меня крепче, шепча, что я не одна. Что она рядом.
— Никому не говори, — мой голос дрожит, почти теряется в тишине, но я знаю, что она слышит. — Пожалуйста, Нея. Никому.
Она не отвечает сразу. Ее пальцы продолжают двигаться по моим волосам, словно запоминая каждую прядь.
— Хорошо, — наконец говорит она, и ее голос спокоен, тверд. — Никому.
Я сжимаю глаза, из последних сил удерживая слезы. Я боюсь. Не только позора, не только взглядов, перешептываний за спиной. Я боюсь Оттавио. Он не простит мне этого. Для него честь семьи — все. Он всегда был сильным, несгибаемым, а я — его младшая сестра, его слабость, его ответственность. Он не потерпит такого стыда. Я знаю это, я знаю его. Но что мне делать? Что делать с тремя месяцами беременности? Куда идти? Как спасаться?
— Ты не обязана решать все прямо сейчас, — шепчет Нея, словно слышит мои мысли. — Ты не одна, Нереза. Мы что-нибудь придумаем.
Ее тепло — моя единственная точка опоры. Я прижимаюсь к ней еще сильнее, пытаясь запомнить этот момент. Потому что дальше все будет только сложнее.
Я закрываю глаза, но это не помогает. Картинки вспыхивают в темноте, как рваные кадры из фильма, который я никогда не хотела бы смотреть. Тот грёбаный поход в клуб.
Я помню, как Назарио уговаривал меня пойти. Говорил, что это просто развлечение, ничего серьезного. Я тогда улыбнулась, пожала плечами — да, наверное, она прав. Какая, к черту, разница? Но разница оказалась огромной. Я помню, как мерцали неоновые огни, как громыхала музыка, вибрациями проходя через грудную клетку. Помню липкие, жаркие тела на танцполе, запах алкоголя, тяжелый, удушающий. Я не пила много, только пару глотков — просто, чтобы расслабиться. Но когда он появился, когда взял меня за руку и потянул ближе, голова уже кружилась. Я не помню его лица. Только силуэт, размытый, расплывающийся в полумраке и глаза, серые и пустые. Его руки — уверенные, настойчивые, несмотря на протез. Потом был поцелуй — странный, тягучий. И еще горький привкус во рту, а дальше мир поплыл. Я пыталась сопротивляться, но тело становилось ватным, движения замедлялись, будто я утопала в смоле. Я не могла ничего сделать. Ничего. А потом... Потом было только темно.
— Нери, — Нея чуть двигается, шепчет мое имя.
Я открываю глаза, резко, прерывисто втягивая воздух. Нея рядом, она теплая, настоящая, я не одна. Я не знаю, когда я заснула, но теперь я снова просыпаюсь от крика.
— Чей тест?
Резкий удар полотенцем по голове — раз, второй.
—Кто из вас стал шлюхой?!
Я зажмуриваюсь, инстинктивно отстраняясь от Неи, но та только прижимает меня к себе сильнее. Тетя Дарси стоит над нами, в руке скомканное полотенце, на лице — смесь ярости и шока. Ее взгляд метается между мной и Неей, словно она пытается определить виновную. Я не могу говорить. Горло сжимается, в ушах грохочет кровь. Нея открывает рот, будто хочет что-то сказать, но я цепляюсь за ее руку, сжимаю изо всех сил. Нет. Не говори. Потому что если она узнает правду... Боже, если он узнает правду...
—Кто из вас? — рычит тетя, и поднимает тест к верху.
Дура. Я гребаная дура, положила его на тумбу, и просто уснула, черт возьми. Тетя Дарси бьёт Нею по голове полотенцем, и я вижу, как она смотрит на меня, ожидая реакции. Если я не признаюсь, она может попытаться причинить боль Нее, чтобы вытащить из нас правду.
—Я, — отвечаю хрипло, жмуря глаза.
—Вот что с вами делают поездки, — с отвращением произносит тетя, и бросает в меня полотенце. — Мы растили вас гребаных десять лет, чтобы вы в восемнадцать нам детей наплодили? Черта с два, я расскажу все Армандо, пусть решает, что делать с тобой.
Тетя уходит, меня трясет, и мы с Неей слышим, что она говорит, когда дверь закрывается.
—Что Селеста была шлюхой, что эти.
Мама не была такой, нет... Это я, не она.
Рыдания вырываются из меня, когда я осознаю, что будет, когда дядя Армандо узнает. Мне было восемь, Нее и Назарио — тоже. Мы стояли на пороге нового дома, сжимая друг другу руки, и тогда еще не до конца понимали, что произошло. Родители исчезли так внезапно. Словно их просто стерли из нашей жизни, оставив вместо теплых объятий и знакомых голосов только тишину. Мы были слишком малы, чтобы осознать весь ужас потери. Мы знали, что их больше нет, но по-настоящему поняли это позже. Когда оказались в доме дяди Армандо. Тогда, наивные, мы думали, что жизнь останется такой же, как раньше, просто теперь с нами будут другие взрослые. Но очень быстро пришло осознание: это не наш дом. Дядя Армандо никогда не поднимал на нас руку, но и ласки от него мы не видели. Он не кричал, но его холодный, тяжелый взгляд давил сильнее любых слов. Он не требовал невозможного, но работа по дому легла на нас с Неей, как неизбежная обязанность, а Назарио с детства работал во дворе и на ферме. "Если живете здесь, должны быть полезны", — сказал он однажды, когда я пожаловалась, что устала мыть полы. Никаких послаблений, никаких угощений. Пока наши сверстники ели конфеты и ждали, когда родители принесут домой сладости, мы знали — в нашем доме этого не будет. Единственная еда — простая, нужная, чтобы насытиться, но не для удовольствия. А еще эта комната, маленькая, тесная, с одной двухъярусной и одной обычной кроватями, которые стояли так близко, что, протянув руку, я могла дотронуться до Неи. В шкафу — едва ли хватало места для нашей одежды, окно маленькое, света почти не было. Мы прожили так десять лет. Мы понимали, что не нужны Армандо. Что он взял нас к себе не из любви, а потому, что должен был. Нам некуда было идти. Мы не могли требовать лучшего. Мы просто жили. Но в глубине души я знала: если бы не Нея, если бы не Назарио и их тепло, я бы не выдержала.
—Мы скажем, что тебя изнасиловали, Нереза, мы расскажем правду, и Оттавио накажет его. Найдет, и накажет, — тараторит сестра, пытаясь успокоить меня. —Разве в Каморре разрешено насилие над женщинами? Разве Назарио не говорил, что женщин берегут?
Я мотаю головой, всхлипывая.
—Я не должна была поддаваться на уговоры Назарио, и идти в тот клуб, — проговариваю я, хватаясь за футболку Неи. —Я не должна была, Нея.
—Это Назарио должен был следить за тобой, грёбаный придурок. Если бы я поехала с вами...
Слишком много если бы. Это произошло, и этого не изменить. В слезах, в панике, я поднимаю свою футболку, и смотрю на живот. Он не такой плоский, как был, будто бы я плотно поела, и, наверное, я заметила его рост раньше, просто пыталась убедить себя, что это не то, о чем я думаю. Нея кладет руку мне на живот.
—Расскажем правду дяде, и позвоним Оттавио, поняла? Он поможет тебе избавиться от ребенка, отвезёт в клинику, и мы... сделаем все, что нужно, — тараторит сестра, а я понимаю, что ничего нельзя сделать с тем, что моя психика больше не станет прежней. —Пойдем, тебе нужно умыться.
Мы проходим в ванную, я не могу спокойно смотреть в свое отражение в зеркале, поэтому Нея умывает меня, протирает лицо полотенцем, и мы уже идём в комнату, как крик дяди раздается по всему дому. Я надеялась, что он окажется на ферме, но он дома, и мне пришел конец.
—Гребаная Риччи, иди сюда! — мы с Неей переглядываемся.
—Не смей говорить ему, что ты виновата, потому что это не так. Не забывай, скоро мы переедем в Остин, и забудем о дяде, как о страшном сне, — Нея вселяет во мне каплю уверенности, и мы проходим с ней в гостиную комнату.
Там стоит дядя, его седые волосы слегка взъерошены, а за его спиной стоит тетя Дарси, вкладывая в руку мужа свернутое полотенце. Черт.
—Рассказывайте, — хмыкает дядя Армандо, и я задыхаясь от паники, быстро тараторю, рассказывая о том, что оказалась опьянена таблетками, и меня изнасиловал мужчина, чьего имени я даже не знала.
Наверное, если бы я помнила все до мельчайших подробностей, мне бы было ещё хуже, но те таблетки спасли часть моего разума. Скрывать сейчас смысла не было, дядя либо убьет меня, чтобы избежать позора, либо заставит выйти замуж, чтобы никто об этом не узнал.
Когда я заканчиваю свой рассказ, дядя резко поддается вперёд, и мы с Неей бежим в рассыпную, чтобы избежать удара. Тошнота, как специально, подкатывает именно сейчас.
—Кто это был, черт возьми? Как ты додумалась ходить по клубу одна?! Куда смотрели твои тупые братья? — рявкает дядя, ударяя полотенцем по всем предметам рядом с собой. — Как же вы меня заебали!
Дядя гонится за мной с вопросами, как выглядел тот мужчина, я же дрожу, плачу, и пытаюсь вспомнить.
—У него был протез! Протез на правой руке! — выкрикиваю я, прячась за прутьями лестницы. — Очень высокий, нет руки, с серыми глазами. Больше я ничего не помню, честно!
Дядя Армандо снова замахивается, нависая надо мной, но не бьёт. Его дыхание сбивается, лицо меняется за секунду.
—На протезе были надписи? — спрашивает он чуть спокойнее.
Я жму плечами, смахивая слезы с щек. Я не видела. Ничего не видела. Дядя же резко достает из кармана телефон, а затем проведя пару манипуляций, показывает мне фотографию. Я присматриваюсь, тошнота подступает сильнее, и меня бросает в дрожь.
—Он?! — рявкает дядя.
Я, в шоковом состоянии смотрю на фотографию, и неуверенно киваю. Кажется, это был действительно он, только вот откуда у дяди его фото? Они знакомы?!
—Дарси, неси успокоительное и рабочий телефон, — дядя вдруг хватается за сердце, и его ноги подкашиваются. — Она беременна от Мясника.
Какого, к черту, мясника?
Тетя ахает, и бежит за телефоном и таблетками, Нея же подбегает ко мне, и хватает меня за плечи.
—Кто был на фотографии? — тихо спрашивает она, пока дядя опускается на ступеньку лестницы, и тяжело дышит.
—Это был тот мужчина, который..., — тошноту уже невозможно сдерживать, я бегу в туалет, падаю около унитаза, и меня рвет.
Пока из меня выходит все, что я ела вчера и сегодня, краем уха я слышу, что говорит дядя, и это повергает меня в шок.
—Алло, Стефано, это Армандо Риччи. Мне нужна встреча с капо Каморры, это срочно.
Руки дрожат, я снова рву, а Нея, пришедшая вслед за мной, собирает мои кудрявые волосы.
—Мне нужен именно капо, Стефано, потому что дело касается чести моей семьи. Если то, что я только что узнал — правда, то очень скоро вам придется отдать мне должность моего покойного брата Бруно.
Слыша имя отца, я запрокидываю голову, и вытираю губы тыльной стороной ладони.
—Ты тоже это слышишь? — спрашиваю у Неи, чей взгляд выглядит испуганным. — Он сказал что-то о папе.
—А ещё он звонит боссу Техаса, Нереза, — закусив губу, произносит Нея. —Стефано Крионе.
Оттавио работал на него, мы все знали это от Назарио. Кажется, дела плохи. Я прикладываю ладонь к животу, и ощущаю отвращение к тому, что находится внутри него.
—Звони Лексе, — проговариваю я тихо. — Надо избавиться от ребенка внутри меня как можно скорее.