14
Так проходит два дня.
На третий день я, подходя к школе, вдруг вижу на парковке машину Никитина, и у меня против воли начинает бешено колотиться сердце.
Но я отворачиваюсь и, стараясь быть спокойной, захожу в школу. На стенде висят изменения в расписании с тремя красными восклицательными знаками, из которых я понимаю, что первых двух уроков у нас сегодня не будет. Я могла бы уйти домой, но потом химия и биология, где мне надо быть.
Черт... И что делать все это время?
Можно было бы пойти в столовую, но там сто процентов сейчас тусуется весь наш класс, а находиться рядом с ними мне совсем не хочется. Наверняка и Никитин где-то там...
Но про него лучше вообще не думать.
И тут вдруг ситуацию спасает физрук, который, насвистывая, спускается по лестнице со второго этажа.
- Петренко! - радостно восклицает он. - Долги когда будем сдавать?
- Здравствуйте. На шестом уроке? - неуверенно предполагаю я.
- Не будет у вас физры шестым уроком, - машет он рукой. - Отпускаю. Оценки я всем выставил уже, ты у меня одна с несданными нормативами болтаешься. Надо или сдать, или справку мне принести, что не можешь.
- Давайте сейчас сдам, - со вздохом предлагаю я.
Справку мне мама просто так не выдаст, потащит к врачам, так что это долгая песня. А мне сейчас все равно делать нечего.
- Давай, - соглашается физрук. - Переодевайся и приходи сразу на поле, я там буду с третьеклашками.
Я иду в пустую женскую раздевалку (малыши, наверное, у себя в кабинете переоделись, мы тоже так делали в их возрасте), надеваю штаны, футболку и кроссовки и плетусь на спортивную площадку.
Мелкие, похожие на цветной горох, дети прыгают в длину, но по факту больше балуются и барахтаются в песке, а физрук подзывает меня к себе.
- Так, Петренко, давай сейчас со мной стометровку, потом двести метров челночным бегом, а потом отдохнешь и два километра бахнешь. Я уже смотреть не буду, это так, на твою честность.
- Хорошо, - покорно киваю я и вдруг замечаю на том пятачке, где в прошлый раз парни играли в футбол, какого-то человека со строительной рулеткой. - Ой, а кто там ходит?
- Где? - физрук оборачивается и тут же расплывается в довольной улыбке. - А, так это же нам будут делать футбольное поле. С искусственной травой! Разметкой! И нормальными воротами! Все как полагается.
- Наша команда выиграла, получается? - недоверчиво переспрашиваю я.
Я ведь думала, что Никитин не успел на те соревнования, а без него они вряд ли справились бы, но, может, я чего-то не понимаю?
- Нееее, не выиграли, - машет рукой физрук. - Четвёртое место заняли или пятое.
- Откуда тогда площадка?
- Спонсорский дар, - довольно говорит физрук. - Должны за лето все смонтировать, а с сентября, может быть, даже секцию по футболу у нас откроем. С таким-то покрытием, почему бы и нет?
- Понятно, - бормочу я, смутно догадываясь, кто же этот загадочный спонсор.
Но никак это не комментирую.
И сто, и двести метров я пробегаю достаточно легко, а вот два километра даются мне непросто. Примерно на середине дистанции начинает напоминать о себе ушибленная коленка, а еще сегодня на редкость жарко, солнце палит как ненормальное, и когда я доползаю до конца последнего круга, то футболку и штаны можно просто выжимать.
- Я все, - говорю я, еле ворочая языком.
- Молодец, Петренко, - хвалит меня физрук и делает себе какую-то пометку в тетради. - Потом журнал возьму и нормально отмечу. Но ты не переживай: у меня оценки не пропадают. Ну всё, прощаемся? Увидимся уже на выпускном. Хорошо тебе написать экзамены.
- Спасибо, - без особой радости говорю я.
Честно говоря, я не уверена, что пойду на выпускной, несмотря на то, что уже сдала на него деньги.
На гудящих от усталости ногах я иду обратно в школу, захожу во все еще пустующую женскую раздевалку и с облегчением сдираю с себя потные вещи.
И вот как теперь идти на остальные уроки?
Мой взгляд падает на дверь душа, которым обычно никто не пользуется. Интересно, он вообще рабочий?
Я заглядываю туда и проверяю воду. Включается. И даже тёплая. Места там, конечно, нет, и даже одежду некуда повесить (всего один крохотный крючок), но её можно оставить тут на скамеечке, быстренько ополоснуться и выйти. А вытереться футболкой, например.
Поколебавшись, я раздеваюсь почти догола. Трусы всё-таки снимать не рискую - а вдруг кто зайдёт? - и проскальзываю в душ. Там уже раздеваюсь до конца, вешаю трусики и футболку на небольшой крючок, надеясь, что они не сильно промокнут, и включаю самый небольшой напор воды.
С удовольствием ополаскиваюсь, смывая с себя пот и пыль спортивной площадки, и вдруг сквозь шум воды слышу какой-то шорох в раздевалке.
Пришли девчонки из других классов?
Черт. Неловко будет выйти к ним почти в голом виде. Я выключаю воду, кое-как обтираюсь своей футболкой, которая тут же превращается в мокрую тряпку, надеваю трусики и, прикрывая грудь руками, выхожу в раздевалку.
И застываю. Зажмуриваюсь, снова открываю глаза, но картина не меняется.
В раздевалке нет моих вещей. Все скамейки, все крючки абсолютно пустые.
Меня захлестывает паникой.
Где моя сумка? Обувь? Одежда? Ничего не осталось, кроме трусов и насквозь мокрой футболки. Даже если я её сейчас на себя надену, это все равно будет выглядеть ужасно, на мне ведь даже лифчика нет!
Если это чья-то шутка, то это очень злая шутка. Кто мог...
Я вдруг замираю. Во-первых, потому что внезапно понимаю, кто мог такое сделать. А во-вторых, потому что слышу голоса в коридоре. Знакомые голоса! Смех Коломазова, хихиканье Рогова и возбуждённый басок Уточкина, которой почти кричит:
- Тёмыч! Скорее! Иди сюда! Ты даже не представляешь, что мы тебе щас покажем!
Никитин...
Там Никитин! Он же сейчас зайдет и увидит меня...
Меня охватывает такой ужас, что я тупо замираю посреди раздевалки, все ещё прижимая к себе мокрую футболку. Наверное, если бы я могла сейчас разумно оценивать ситуацию, я бы рванула в душ, закрылась там на этот хлипкий крючок и не вышла бы оттуда больше никогда. Просто никогда в жизни.
Но всё моё тело сковывает оцепенением, и я в буквальном смысле слова не могу сделать ни шага. По щекам льются слёзы, а внутри все сжимается от унижения и позора. От жуткого позора, который через несколько секунд станет ещё сильнее. И после этого мне останется только умереть.
- Ну и что там? - раздается совсем близко ленивый, тягучий голос Никитина. - Девки голые? Парни, вам сколько лет? Вы серьёзно думаете меня этим удивить? Да мне достаточно только свистнуть, и передо мной любая разденется.
- Нееее... - противно хихикает Уточкин, и ему вторит смех кого-то из пацанов. - Там реально сюрприз. Тебе понравится!
- Сомневаюсь, - холодно отрезает Никитин. - Я за девчонками не подглядываю. Скорее это они за мной.
Давайте, пацаны, эти развлечения без меня как-нибудь.
- Да нет, Тёмыч! - отчаянно вскрикивает Коломазов. - Не уходи! Ты глянь только, знаешь там кто? Там же Петренко!
И тут я слышу самый жуткий звук в моей жизни.
Звук открывающейся двери.
В длинное, растянутое во времени мгновение я успеваю увидеть растерянное лицо Никитина и его пронзительные голубые глаза. Больше никого не вижу. Только его. Видимо, все остальные стоят за его спиной.
А потом происходит неожиданное. Не открывшись до конца, дверь резко захлопывается. А потом за ней внезапно раздаются звуки ударов. Один, другой, третий... Им вторит тихое, будто бы от боли, скуление.
- Где её одежда? - хриплым от ярости голосом спрашивает Никитин. - Где?!
И снова удар, как будто кого-то швыряют в стену.
- Там... Мы думали... Тёмыч, ты че? Это же она нас всех...
Ещё один удар.
- Мой нос... Черт, мой нос!
- Быстро пошли и принесли сюда все, что у нее забрали, - чеканит Никитин. - Все вещи. Десять минут вам на это. И мне похрен, где вы будете их сейчас брать. Если ещё раз хоть один из вас к ней полезет...
- Но ты же сам ее чмырил!
- Мне можно. Вам, ублюдкам, нет. В следующий раз я вам не только нос, я вам все кости переломаю. И мне за это ничего не будет. Ясно?
- Дда...
Я слышу торопливые шаги, и внутри меня словно перещёлкивается какой-то рычаг. Тело отмирает. У меня нет ни сил, ни мыслей, я даже не могу понять, что Никитин за меня заступается. Я просто знаю, что надо бежать. И торопливо бегу в душ. Забиваюсь там в угол, не включая света, сворачиваюсь в комочек и сижу.
Горячие слёзы капают на голые коленки.
За что, за что, за что, за что?..
Дверь снова скрипит. Кто-то заходит в раздевалку.
- Ира... - слышу я хриплый голос Никитина. - Ир, это я! Не бойся.
Я беззвучно давлюсь рыданиями.
Слышу странный шорох, как будто кто-то снимает с себя одежду.
- Ир. — Его голос ещё ближе. — Открой дверь и протяни руку. Я дам тебе свою футболку. Она плотная и длинная. Тебе как платье будет.
Плотная...длинная...
Я могу ему верить?
- Они сюда не зайдут, - почти шепчет Никитин. Его низкий, какой-то отчаянный шепот раздается совсем близ-ко, сразу за дверью. - Обещаю. Никто не зайдет. Давай, Ир. Открой дверь.
И я почему-то встаю и чуть толкаю от себя дверь душевой. Она была не заперта, я ее, оказывается, не закрыла, но Никитин все равно не зашел ко мне в душ.
Хотя, получается, мог.
Значит, ему можно верить?
В дверную щель пробивается немного света, и я, поколебавшись, доверчиво просовываю через нее ладонь. В нее тут же опускается теплая плотная ткань. Убираю руку с добычей обратно и прямо так, не включая света, на ощупь натягиваю на себя чужую футболку. Свою мокрую холодную я брезгливо отшвыриваю куда-то в сторону.
Меня окутывает терпкий мужской запах.
Футболка пахнет Никитиным - пряным парфюмом, солоноватым потом, а еще немного землей и травой. Запах такой же, как в тот раз, когда он нес меня на руках, а я к нему прижималась. И это странным образом успокаивает.
- Закрой глаза, пожалуйста, - сорванным от слез голосом хриплю я. - Я сейчас выйду.
- Закрыл, - через паузу отзывается Никитин.
Я делаю глубокий вдох и выхожу из душевой.
На свету ситуация обретает пугающую реальность, и я вдруг осознаю, что это все правда: у меня украли одежду, Никитин видел меня почти голой, и сейчас я стою напротив него, одетая только в трусы и его футболку.
Футболка, кстати, и правда длинная, мне почти до колен. И ткань черная, не просвечивающая, с логотипом какого-то футбольного клуба на груди. Скрывает все, что нужно.
Никитин стоит, нахмурившись. Его широкая смуглая грудь вызывающе обнажена, но веки плотно сомкнуты, и от этого известный футболист, наглец и выскочка кажется неожиданно беззащитным. Словно тоже доверяет мне.
- Можешь открывать, - ломко говорю я.
Длинные густые ресницы распахиваются, и на меня в упор смотрят пугающие голубые глаза.
Никитин ничего не говорит. Я тоже молчу.
За дверью раздаются шаги.
- Сейчас приду, - бросает он и выходит в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.
- Мы... мы только сумку принесли, потому что она в коридоре была, - блеет кто-то, кажется, Коломазов.
- А одежда в мусорке, - скулит Уточкин. - Ее уже мусором закидали, она там где-то в баке, на дне...
- За такое в спорте вас бы до кровавых соплей избили, - холодно цедит Никитин. — И руки бы в жизни не подали. Наказание будет позже. Компенсируете ей каждую нитку. И я от себя еще вам добавлю. А сейчас потерялись нахрен.
Когда звук торопливых шагов стихает, он возвращается ко мне в раздевалку.
- Вот твоя сумка. Одежды и обуви нет. Понесу тебя на руках, - ставит меня перед фактом Никитин.
Я мотаю головой.
- Почему?
- Все увидят.. будут говорить... не хочу!
Он делает глубокий вдох и трет лоб сбитыми до крови костяшками пальцев.
- Так. Иди в душ, закройся там, я схожу в машину и вернусь. У меня там куртка есть с капюшоном. Укроешься, лицо спрячешь, никто не поймет, что это ты. Окей?
Я робко киваю.
- Сумку я твою заберу, сразу кину в машину.
Когда Никитин уходит, мне вдруг кажется, что это все еще часть той злой шутки. Что сейчас кто-нибудь ворвется с телефонами, начнет меня снимать, тыкать пальцем, мерзко ржать, но как ни странно, ничего такого не происходит.
И Никитин возвращается, как и обещал. На нем новая светлая футболка, тоже, наверное, взял из машины.
Словно маленькую, он укутывает меня в свою необъятную куртку, а перед тем, как поднять на руки, смотрит мне в глаза.
- Я их потом убью, Ир, - спокойно говорит он. - Обещаю.
- Не надо, - бормочу я и, пока Никитин несет меня через всю школу, я прячу на его груди свое лицо, как будто это самое безопасное место в мире.