Желтый

Doth with their death bury their parents' strife.

The fearful passage of their death-mark'd love...»

Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»

Драма – это боль. Она режет людские сердца медленно, с каждым разом все сильнее и острее, впиваясь в самое сердце.

Ирония – смех. Тихий, мнимый, смешанный с болезненными слезами несправедливости.

Драматическая ирония – союз двух слов. Хрупкий узел, сплетение чувств людей: реальных и выдуманных.

Печальная игра судьбы. Она притворно влечёт за собой наивных людей и оставляет лишь на них отпечатки, угольные и въедающиеся в кожу. Отпечатки смерти. Они приводят к концу, к трагедии, многих персонажей книг и фильмов. И к концу самих людей. От нее пали многие, и Ромео с Джульеттой.

«Нет повести печальнее на свете...»

Возможно и так. Но для меня отыскалась, печальная повесть жизни. Повесть двух людей. Я с ними не знакома, они меня не знают. Я не знаю их имен, и они мое тоже. Мне не известно о их жизнях, о их судьбах, но кусочек, возможно маленький фрагмент, я все же лицезрела. Печальный эпизод их истории.

Мне нравится смотреть в раскрытое окно, вздыхать бодрящий воздух, касаться ослепительных лучей и наблюдать за людьми, которые мельтешатся внизу, наблюдать за их жизнями. Как нити судеб следуют за каждым из них, незаметно касаются друг друга и заново расплетаются, и никто, кроме меня об этом даже и не задумывается. В эти моменты мне кажется, что мне дана власть, неоспоримое могущество, я ощущаю силу, дар наблюдать за людскими судьбами. Я ощущаю себя Богом. Мимолетная эйфория, способствующая более облегченной форме жизни. Так спокойнее...так легче жить, иногда ставя себя выше остальных. Так чувствуется хоть какая-то значимость, которой на самом деле нет.

В тот день я вновь выглянула в окно, распахнула заскрежетавшие ставни, посыпался редкий снег и растворился в людской суматохе. Я услышала его игру. Скрипач, одиноко играющий на выходных под моим окном. Мне нравилось завороженно внимать его тихие душещипательные мелодии. Медленные, острые...живые. он плавно проводил смычком по хрупким, почти призрачным струнам, и эфы отражали магический звук, который не способен повторить ни один инструмент.

В раскрытый футляр скрипки прохожие бросали монеты, которые с перезвоном сыпались на бархатное дно. Но этого было недостаточно. Почему такие таланты должны зябнуть на холодных улицах, пытаясь заработать на жизнь? Почему такая несправедливость? Я не понимаю... Я бы с удовольствием бы слушала его музицирование вечно, лирическое, нежное...трепещущие, подобно соловьиному пению. Но почему же другие этого не слышат? Серая толпа людей проходит мимо таких нежных и одиноких чувств, которые сплетаются в звуке и раздаются возле него. Они разве не слышат? Неужели люди, закрыв глаза, закрывают и уши? Не понимаю...

Я вновь погрязла в раздумьях, внимательно слушая Скрипача и подперев подбородок ладонью. Он одиноко стоял на холодной улице и плавно проводил по тонким нитям, словно играл на моих «струнах души». Он не играл, он вливал чувства. Я не могу это описать, я могу лишь чувствовать...

Я наблюдала за музыкантом, упорхнув в миры мыслей, но вдруг в глаза бросилось нечто яркое, сквозившее и разрезавшее толпу на две неаккуратных полосы. Я пригляделась и заметила желтую шапку, которая была надета на молодую, еще юную девушку, явно спешащую по своим делам. Она молниеносно врезалась в прохожих, извинялась и продолжала пробиваться сквозь серую массу. Очередной представитель общества, ничего не замечающего вокруг себя. «Учитесь спокойствию у часов, они, даже если опаздывают, никуда не спешат.» Ведь если спешить, можно многое упустить. Сейчас она, как и все вокруг, пройдет и отряхнет его эмоции и чувства, ведь никому нет дела до чужих.

Она пробежала мимо Скрипача, даже не заметив и не услышав его. Я лишь фыркнула и уже оторвала взгляд от желтой шапки, как заметила, что снова нечто яркое вторглось в мое маленькое пространство. И это вовсе не была улица, на которой играл Скрипач, это был Скрипач, которого окружала улица.

Девушка остановилась, вернулась назад и встала около музыканта. Она внимательно слушала его, аккуратно, словно боясь спугнуть. Завороженная, настоящая... Композиция закончилась, смычок остановился, струны замолкли, воздух замер, и началась другая мелодия – тихая мелодия слез и плача. Словно продолжение дрожащего плача скрипки. Его чувства наконец были выпущены в мир реальности сквозь нее. Они были услышаны. Она плакала, тихо, и от этого было еще больнее. Я удивленно посмотрела на нее и на Скрипача, который подошел к ней с обеспокоенным видом и начал что-то расспрашивать. Но я понимала, она заплакала из-за мелодии. Она поняла боль несправедливости, она не прошла мимо, заткнув уши. Она...не слышала, она слушала...Впустив в себя страдания чужого.

После того, как Желтая успокоилась, она стряхнула жемчужные слезы с красных щек, тоскливо улыбнулась и засунула руку в карман куртки, начав что-то тщательно искать. Достав денежную купюру, девушка собралась бросить ее на багровое дно распахнутого футляра, словно заполненное потом и кровью Скрипача, но тот остановил ее, что-то сказав. Она засунула деньги обратно и улыбнулась, уже счастливее. И я словно так и услышала: «Истинные слезы слушателя – дороже каких-либо денег. Вы услышали мою скрипку.»

Услышали...

Но это лишь мое восприятие. Я словно могла сама вставить им реплику, свою собственную. Я автор, они лишь персонажи. И снова струя власти просочилась по венам, подобно заряженному электричеству, а затем моментально потухла с возникшей мыслью – «А ведь я тоже персонаж».

Девушка ушла, в спешке попрощавшись со Скрипачом, и он улыбнулся, продолжая смотреть ей вслед, а затем начал играть более позитивную мелодию, словно пробужденный от длительного и мучительного кошмара ярким желтым солнцем.

Наступило следующее утро. Моросящий воздух уходящей осени, хрустящий снег под подошвой, маленькие зеркала, разбросанные на дорогах. Люди, дома, город и они. Скрипач и его муза. Девушка пришла на тоже самое место, так же внимательно слушая его мелодии. А я наблюдала за ними. Для меня это действительно стало сродни книги. Я читатель. Я наблюдатель. Они персонажи. Они актеры. Вначале мне оказалось это обычным коротким сплетением нитей, которые затем бы мгновенно оборвались. Но я была не права. И чем дольше я начала погружаться в их историю, тем сильнее я начала привязываться к совершенно мне не знакомым людям. И в один момент я спросила саму себя: «Почему же? Что в них есть такого, чего нет у других?», а затем получила ответ: «У них нет масок». И тогда я поняла, почему все серые, а они не такие. На них нет масок, они открытые, словно распахнутые книги. Их хочется читать, они настоящие. Они...живые, как и их чувства...

А на мне есть маска, тяжелая и невыносимая. Но благодаря им, я словно исцелялась. И ведь они даже не подозревали, что лечат не только свои истерзанные жизнью души, но и мою тоже.

Каждые выходные я раскрывала окно, и в мою комнату влетали звуки, словно бабочки на бархатных крыльях. Я словно снимала маску и наслаждалась. Вначале приходил Скрипач со своим волшебным инструментом, а затем, словно муза вдохновения, к нему спускалась Желтая. И они наслаждались присутствием друг друга, им был больше никто не нужен. Они отыскали смысл в друг друге. И я им завидовала. Найти смысл...для меня это было чем-то непостижимым. Смысл жизни...возможно, он был в них. Мой смысл...

И незаметно минул месяц, а под моим распахнутым окном до сих пор струилась живая мелодия, которая постукивала ко мне в сердце, и я радушно впускала ее внутрь. Зима становилась все холоднее: на стеклах рисовался ледяной ажур, на дорогах повсюду были разбросаны горы, словно пещеры йети, весь город был окутан в снежную простыню, но мелодия, словно вестница самой Весны, теплой и благоуханной, прогоняла злостную погоду, заставляя открывать окно и впускать бодрящую морозную стужу.

И вот наступили очередные выходные. После тяжких рабочих будней я по привычке заглянула в окно, хотя знала, что и Желтая и Скрипач еще не пришли. Зимний воздух проник прямо в легкие, стало приятно и свежо, словно я нашла отдушину в запертой комнате. В запертом мире.

Тогда мои глаза вновь заметили лимонную вязанную шапку, мелькающую под моим окном. Это была вновь та девушка, ставшая музой Скрипача. Было еще прохладное утро, час после рассвета, я не ожидала, что она придет так рано, и музыкант, видимо, тоже. Вид у нее был обеспокоенный и мрачный, она металась из стороны в сторону – куда-то спешила. Заалалевшие щеки, покрасневшие пальцы, которые она старалась растереть и согреть, но было безрезультатно. Значит она уже находилась уже здесь какое-то время. Она ждала Скрипача минуту, полчаса, час, когда бы я не выглядывала, она продолжала верно его дожидаться. Но его не было, почему-то именно тогда, именно в тот день, он опоздал. И она ушла. Желтая поникла и, словно на прощание, посмотрела на их маленькое место, затем отвернулась и начала медленно исчезать вместе с серой толпой.

Мне казалось, что она надевала маску. Серую и лживую.

И для меня Желтая потухла. Наступил закат. И ее солнце село.

И потом я увидела на другом конце улицы его – запыхавшегося и бегущего Скрипача, напомнившего мне Желтую в первый день. Он бежал сломя голову к их тайному месту, но солнца уже нету. Закат не отвратим. И тут я вновь ощутила себя Всемогущим. Я могу крикнуть, я могу позвать его, сказать, что Желтая рядом, ее еще можно догнать...но я промолчала. Я поняла. Я не автор, я – лишь читатель. Безмолвное немое создание. Я чего-то боялась, боялась вмешаться, боялась всего. И не стала.

Если бы у меня бы возможность повернуть время вспять, если бы я действительно была Всемогущим. А я им и могла стать в тот момент, каждый человек – Всемогущий, он может менять и свою жизнь, и окружающих людей, но не каждый способен на это. Это и есть – Страх.

Она исчезла, его муза и его солнце растворились за линией горизонта, и в душе Скрипача поселилась вечная ночь. Его солнце село со светилом Желтой. На них появились серые одноликие маски.

Музыкант приходил каждый день в надеже вновь увидеть ее, но она просто испарилась, словно ее, действительно, никогда и не было. Она оставила после себя лишь боль и тоску. Я больше не могла слушать его мелодии. Он не проводил по струнам, он их резал, они источали кровь. И я навсегда заперла окна. Режущие, пронзающие...кричащие. Легкость сменилась свинцом, печаль – бритвенной болью, Живость – смертью. Это больше не те мелодии, воодушевляющие и словно ранние пташки, щебечущие под окном, теперь это смертельный реквием. Одинокий и пропитанный скорбью.

Вскоре и Скрипач окончательно исчез, словно и его никогда не было.

Смогла бы я тогда стать ткачом их жизней, соткать из двух разных нитей одно длинное полотно, сплести их судьбы навсегда гордиевым узлом, смогла бы я стать Богом? Нет...Смогла ли я бы хоть когда-то перестать всего бояться? Смогла бы действительно...стать человеком?

Была ли их судьба уже вписана в пролог их краткой истории, подобно судьбе двух влюбленных, стоящих на двух песчаных берегах реки смерти? Был ли шанс?

Теперь я буду всю жизнь мучиться эти вопросом, могла ли я изменить их судьбу? Стоило ли сохранять нейтралитет третьего лица? Стоило ли...

Это и есть драматическая ирония. Герои слепы, а читатель – нем.