СРЫВ*

Заснул я только под утро. Мои попытки что-то вспомнить приводили все к тем же ощущениям: мурашки по коже, запах корицы и ванили, тепло тела, выдох, оргазм. Причем, это последнее воспоминание снова и снова заставляло меня втягивать резко носом воздух и прикрывать глаза – настолько оно было ярким и острым. Я помнил какие-то кусочки парня, свои ощущения, но все это крутилось по кругу, не давая ответ на самый главный вопрос: откуда он появился в моем номере?

Даже во сне ко мне пришли именно физические ощущения: я кого-то целовал, страстно и долго, и мне было невыносимо хорошо. Когда это «хорошо» переросло в крайнюю форму удовольствия, я дернулся и проснулся: за окном светило яркое солнце, а сам я недвусмысленно обнимался с подушкой. Слава богу, этого никто не видел...

Часы показывали одиннадцать. Я умылся, попробовал привести себя в порядок, хотя бритвы у меня не было – со своей щетиной я сейчас больше походил на уголовника, чем на приличного человека, и глаза блестели как-то слишком уж воспаленно.

Дверь открылась, и в мою комнату заглянул Олли.

- Ты не спишь?

- Уже нет.

- Мы нашли его.

Я подпрыгнул, резко разворачиваясь.

- Кого?

- Человека, который к тебе подсел в баре.

- И что он сказал?

- Ничего.

- Как это?

- Мы его нашли со сломанной шеей, видишь ли.

Я с размаху хлопнулся на стул и чертыхнулся. Олли присел рядом и как-то многозначительно дернул плечом.

- Почему ты не спрашиваешь, кто он?

- Спрашиваю, - пришел я в себя, - спрашиваю. Просто я немножко... не ожидал такого поворота. Надеюсь, в его-то смерти меня точно никто не обвинит...

- Нет, в момент его смерти ты спал сном младенца под надзором врачей. Так вот, Ники... он психотерапевт. И специализировался на гипнозе.

Я медленно повернулся к Олли.

- Ты... ты серьезно?

- А что, похоже, что я шучу? – вдруг раздраженно огрызнулся он, и я увидел сероватые мешки под его глазами. Бедняга Олли... ему уже седьмой десяток, а он вынужден носиться по горной местности, ковыряясь в совершенно неинтересном ему деле...

- Извини, я просто... просто ошарашен. Выходит, помимо наркоты, был еще и гипноз? Ох, черт возьми, это же все объясняет...

- Это просто сфера его деятельности. Применял он его к тебе или нет - доказать мы не можем.

- Можем, - я вскочил и забегал по комнате, - еще как можем, дорогой Олли. Пригласим такого же специалиста. Независимого, чтобы никто не придрался. Пусть он снова помашет руками – или что они там делают – надо мной, и я выложу все, что делал под гипнозом. Пусть ведут протокол, пишут на камеры – что угодно. Без гипноза я ничего не помню, а вот с гипнозом все в моей голове прояснится.

- А ты уверен, что тебе хочется все знать? – вдруг тихо сказал Олли, не глядя на меня.

Я остановился.

- Что ты имеешь в виду? Вы еще что-то выяснили?

- Да нет, больше ничего, но... я видел фотографии. Это не монтаж. Ты не был без сознания. И на твоем лице отражаются весьма и весьма приятные эмоции. Ты хочешь вспомнить все это в подробностях?

Я молча смотрел на него и понимал: он прав. Да, видимо, мне было хорошо, но зачем мне это вспоминать? Однако...

-...однако я хотел бы вспомнить, как в моем номере оказался Фабиан.

- Его привел наш убиенный доктор, - пожал плечами Олли с таким видом, словно я задавал какие-то очевидные вопросы, - ты был прав, в поезде действительно работали камеры видеонаблюдения. Наш доктор пообщался с парнем и благополучно утащил его под локоток за полчаса до того, как подсел к тебе в баре.

- Но откуда он знал, что я именно в этом баре? Я мог быть в номере, мог лежать в термах, мог плавать в бассейне или кататься на лыжах...

- Этого он нам уже не расскажет, - развел руками Олли и встал, - скорее всего, тебя просто банально пасли. В общем, друг мой, твоя идея со вторым доктором неплоха, но подумай, что тебе это даст? Для суда оно, может, будет и неплохо, но нужно ли оно самому тебе?

- Нужно, - решительно кивнул я, - я не хочу жить с клеймом педофила. Я готов на все, чтобы доказать отсутствие у меня какого бы то ни было злого умысла.

Олли вздохнул, пожал плечами, потоптался. Идея ему явно не нравилась, но спорить он не стал.

- Как скажешь. Я подумаю, как это все организовать. Кстати, если хочешь, можешь уже уходить отсюда.

- Олли, а фотографии? Откуда они появились у прессы?

- Эту часть отрабатывают венские специалисты, - отмахнулся адвокат, - я за ними не слежу, они и без меня справятся, это же твои ребята. Судя по всему, ниточка приведет-таки к Метцгеру. Ну, или его людям.

- А Фабиан?

- А что – Фабиан? – Олли медленно повернулся ко мне от двери, - Фабиан тоже уже в порядке, он благополучно ушел домой.

- Он в курсе, что это был... гипноз?

- Нет, не в курсе. Об этом не в курсе даже мы с тобой, потому что данный факт пока не доказан, Ники. И вообще, почему ты так за него переживаешь?

В его голосе я снова услышал нотки подозрительности и решил поумерить свой пыл.

- Просто он, кажется, неплохой парень. Жаль, что он попал в такой переплет, - я сделал вид, что начал собираться, и Олли, постояв еще несколько секунд, тихо вышел.

...когда спустя два месяца закончился судебный процесс, я напоминал самому себе выжатую на высоких оборотах тряпку. Полинявшую, порванную, замусоленную тряпку, потерявшую форму. Обвинения с меня были сняты, поскольку я находился под воздействием наркотических средств и – одновременно – в состоянии гипнотического транса. Несмотря на это, я все равно подал в отставку и снял свою кандидатуру с выборов: я ощущал себя не способным больше ни на что, даже на ежедневную рутину. Мне нужен был перерыв. Отдых. Пауза. Они меня победили? Пусть так. Мне все равно. Я не готов пока жертвовать всем ради каких бы то ни было идей.

С помощью приглашенного специалиста мою память вернули на законное место, и я в полусне выложил под протокол и про разговор в баре, и про то, что парень уже был в моем номере, когда мы с доктором туда пришли... дальше я в подробностях описал, какое невероятное наслаждение я получил от секса, и эту часть, с согласия суда, не стали заслушивать публично – парню все еще не исполнилось восемнадцати, и информация могла негативно сказаться на его репутации. В общем, в суде-то оно не прозвучало, зато я, очнувшись от сеанса «воспоминаний», погрузился в жесточайшую депрессию.

Я все вспомнил. Все подробности, все мелочи, все детали. И легче мне от них совсем не стало. Стало, наоборот, только хуже, потому, что я внезапно ощутил... тоску. И невероятное желание увидеть Фабиана еще раз.

Во время процесса я видел его издалека – он давал показания, бледный, напряженный, с дрожащими губами. Ему тоже предложили воспользоваться услугами «восстановителя памяти», но он отказался; когда он отвечал на вопросы, он не смотрел в мою сторону, и мне казалось, что он вот-вот заплачет. Мне ужасно хотелось ему как-то помочь, и я, чтобы отвлечься, вертел в руках ручку, грыз дужку очков, до боли стискивал кулаки... Наверное, со стороны это было не заметно. Но Олли сидел рядом, и он видел все. И я не уверен, что он правильно понял все мои тщательно скрываемые эмоции...

Огромное чувство вины перед этим парнем мешало мне жить. Все это время – и до восстановительного гипноза, и после – я помнил, что он мне сказал о своих первых эмоциях, и терзался от собственной нечуткости. Я помнил, как он разочарованно смотрел на меня во время моего спича про выборы, помнил, как он отчаянно переспросил – ну неужели он совсем-совсем мне не нравился?... А я тогда ответил – хоть и в вежливой форме - «нет». Я тогда не помнил, что, на самом деле, мне все это нравилось, нравилось, безумно нравилось... и он, и все, что между нами происходило. Пусть это было под гипнозом и наркотиками, но это было! И мне было хорошо! Тогда я этого не помнил. Зато знал теперь. И мне очень хотелось извиниться перед ним, взять свои слова обратно, исправить как-то свою неловкость... но пообщаться во время суда нам не удалось ни разу – формально это было запрещено, а фактически я просто ни разу не успел его догнать: парень успевал уходить до того, как заканчивалось заседание.

Сейчас, когда все закончилось, я ощущал себя морально выпотрошенным.

Два месяца мое грязное белье перетрясали в суде. Ворошили все мои похождения, вспоминали биографию чуть ли не до начальной школы, искали бывших подружек, опрашивали друзей и по кругу заставляли слушать показания экспертов, докторов, следователей... Я был вымотан. Мои друзья как-то незаметно дистанцировались – а я и не настаивал на обратном процессе. Бывшая жена забрала Макса и уехала к своим родителям, в Грац. Я не препятствовал – незачем ребенку находиться в гуще всей этой суматохи и слушать про папины прегрешения.

Работы у меня больше не было. Разумеется, я мог бы подать прошение и восстановиться, если бы захотел; но я не хотел. Мое имя полоскали на местных телеканалах, моя физиономия украшала первые страницы местных газет, интернет заполонили фотографии моей голой задницы... появились шутки про «прокурора с фигурой аполлона», стал популярным мем «Если меня будет наказывать такой прокурор, я буду нарушать закон каждый день»... журналисты все еще пытались осуждать мое аморальное поведение, а интернет уже бурно меня одобрял и даже собирал подписи под петицией «перестаньте лезть в личную жизнь прокурора». На домашний телефон то и дело звонили редакторы различных ток-шоу, приглашая на программы; я неизменно отказывался, но программы все равно выходили, хотя и без меня; меня обсуждали, о моих похождениях говорили, брали интервью у моих коллег и бывшей супруги... все это было мучительно. Я не был публичным человеком. Даже в магазин мне приходилось выходить, нацепив бейсболку и темные очки. Это не всегда спасало, и в магазине я то и дело слышал за спиной шепот и робкие просьбы дать автограф. Ко мне прочно прилепилось прозвище «Красавчик-прокурор», хотя прокурором я уже перестал быть, а красавчиком не считал себя никогда.

Едва только был вынесен оправдательный приговор, я побросал в сумку какие-то вещи, сел в машину и уехал из Вены.

Наверное, это было с моей стороны очень глупо, но я ехал в Зальцбург. Там венские новости двухмесячной давности мало кого уже интересовали, и я наконец-то выдохнул: можно было ходить по улицам, не закрываясь газетой. Да и ходить мне особенно не хотелось: хотелось гулять одному в тишине и, по возможности, не встречать людей вообще. Никаких. Нигде.

Cидя в кафе на въезде в город, я забронировал себе на месяц маленький двухкомнатный домик в спокойном районе Гнайс – далеко от центра, у озера... Побыстрее избавившись от гостеприимных хозяев, передававших мне ключи, я запер все двери и завалился спать.

С недавних пор у меня появилась новая фобия: я перестал ощущать себя в безопасности. Мне казалось, что нигде, даже в собственном доме, я не могу чувствовать себя защищенно: я по сто раз вскакивал и проверял, закрыты ли двери; не открыты ли окна; нет ли в моей квартире посторонних... я так устал бороться со всеми этими демонами, что сейчас, проверив все замки, просто отключился – и проспал всю ночь, не просыпаясь.

Это был вожделенный отдых тела, а для моей нервной системы – то самое лекарство, которое было необходимо уже два месяца.

Телефон я отключил и забросил куда-то в шкаф: я не хотел больше ни видеть, ни слышать связи с миром. Я наконец-то ощутил себя отдохнувшим и способным жить дальше.

Наверное, подсознательно я поэтому и приехал в Зальцбург, но сознательно идея оформилась только утром: мне нужно найти Фабиана.

Зачем? Я не знал. Я хотел просто извиниться, просто поговорить с ним, объяснить... что? Я и сам пока не понял. Просто мне это было необходимо, и ни о чем другом я думать не мог.