Голос из ящика
для меня важно
чтобы вы оставляли
звезды и комментарии,
этим вы помогаете продвигать
историю, и мне от этого
безумно приятно, спасибо❤️
____________________________________
Я медленно спускалась по лестнице.
Не люблю лифт — особенно, когда внутри тревога.
Лучше слышать каждый шаг, чувствовать холод бетона под руками, быть в контроле, даже когда лестница гремит под каблуком.
Первый этаж встретил меня запахом пыли и кофе — видимо, Таня заварила очередную бодягу.
В холле было пусто. Только охранник сидел у мониторов, один глаз на экран, другой — на телефон.
Я прошла мимо. Он чуть дернулся, когда узнал меня, но не сказал ни слова.
Встала у стеклянной двери. За ней — вечерняя Москва. Густой трафик, свет фар, снежная пыль на тротуарах. Я стояла, скрестив руки на груди, и ждала.
Через десять минут подъехала тёмно-синяя "Волга". Винт вышел первым, обогнул машину, открыл заднюю дверь.
Из неё, чуть неловко, вылез невысокий парень в бежевой куртке и вязаной шапке. Бледный. Глаза как у загнанного зверя. Соломин.
Он выглядел моложе, чем я ожидала. И слабее.
Винт взял его за плечо и мягко подтолкнул ко входу. Я отошла от стекла, приоткрыла дверь и стояла, пока они шли по коридору.
— Привет, — сказала я спокойно, когда он вошёл.
Он кивнул — быстро, как школьник на пересдаче.
— Я... Я не понимаю, в чём...
— Пока не надо понимать, — перебила я. — Пошли.
Вела его по коридору — медленно, не глядя назад. Он шёл следом, звук его шагов отдавался в стенах.
Я почувствовала, как он напряжён. Как потеет, даже несмотря на холод.
Винт остался у дверей, а я открыла ту же переговорную, что использовали для Теней.
Тихо, пусто, закрытая комната. Я жестом показала ему сесть. Он сел. Я — напротив.
На столе положила распечатку — акт отгрузки, отчёт приёма, и ту строчку, где его фамилия.
Он опустил глаза.
— Знаешь, что это?
— Это... Это бумага.
— Соломин.
Он сглотнул. Глянул на меня исподлобья, будто пытался просчитать, что я знаю. Он не понимал, проверка это или допрос.
— Четыре ящика, — сказала я. — Где они?
Он ничего не ответил.
Я наклонилась чуть ближе:— Смотри, я не спрашиваю, кто тебя заставил. Я спрашиваю, где ящики.
Он моргнул. Сильно. Потом откинулся и выдохнул.
Плечи опали.
— Они... их нет уже. Их продали. Сразу. Я только расписался, мне сказали, что это «доля». Что это... мол, так надо. Я не трогал ничего!
— Кто сказал?
Он поднял глаза.— Я не знаю имени. Он приезжал раз, сам, ночью. В очках. Машина чёрная. Я не знаю...
— Что за машина?
— Я не помню. Точно... — он замялся, — «волчок», кажется. Тёмно-серый, старый.
Я быстро сделала пометку в голове.
— Кто дал тебе задание расписаться от чужого имени?
Он отвёл глаза.
— Кто, Соломин? — уже жёстко.
— Терентьев сказал... что это по согласованию... что сам Валера знает... Он сказал, что если я откажусь — меня скинут под поезд. Я думал — это всё по делу. Но потом начали звонить... спрашивать... я понял, что что-то не то.
Я смотрела на него, вникая в каждое слово.
Он говорил правду — я это видела.
Он не был игроком. Он — пешка.
Испуганная, маленькая, но пешка в большой схеме.
— Всё, что ты мне сейчас сказал — ты повторишь это под запись. С протоколом. Ты подпишешь, что был введён в заблуждение. И если врёшь — я узнаю. Быстрее, чем ты дойдёшь до метро.
Он молча кивнул.
Я выдохнула, встала, подошла к двери и позвала Винта:— Оформляем. Сейчас.
Повернулась к Соломину:— А ты, зайчик, остаёшься тут. Пока не скажу.
Он кивнул — быстро, с облегчением. Почти с благодарностью. Он думал, что его спасли.
А я знала: это только начало.
За ним — Терентьев.
А дальше — кто-то, кто решил начать игру без нас.
Когда Винт вышел из комнаты, чтобы позвать юриста и включить запись, я осталась с Соломиным наедине. Он сидел, не поднимая головы. Я смотрела на него в тишине. Ни капли жалости. Ни капли доверия.
Я встала из-за стола. Медленно обошла его.
Поставила ладонь на его плечо — так, будто вот-вот прижму к полу.
— Знаешь, что меня бесит больше всего?
Он не ответил.
— Что вы, крысы, всегда думаете, что это «не ваша вина». Что «вы просто расписались», «просто не знали». Но потом, когда гробов много, вы первые начинаете ныть. Сказать тебе, сколько людей умерло, пока ты думал, что просто бумажку подписываешь?
Он сглотнул, глаза дёрнулись вбок, но молчал.
— Ты подписал смерть. Ты прикрыл кражу оружия.
А теперь сидишь тут — трясёшься. И надеешься, что мы тебя простим. Что отпустим.
Я резко наклонилась к нему, глядя в глаза:— Я жестче. Я холоднее. И я никому не прощаю вранья. Даже если ты ссышь от страха.
Он задрожал.
— Если ты мне соврал — если в этой истории есть ещё хоть одно имя, которое ты скрыл — я тебя заверну в брезент и повешу на задний двор, как напоминание всем, кто забыл, кто мы.
Он не выдержал — задышал чаще, сжал руки в кулаки, и быстро закивал:— Я больше ничего не знаю, честно... клянусь... я не врал! Я всё сказал! Всё!
Я выпрямилась. Голосом, как выстрел:— Тогда говори это на запись. И смотри мне в глаза, когда будешь. Если моргнёшь — я тебя урою.
Дверь открылась. Винт вошёл с человеком в очках, юрист — наш. Он поставил диктофон на стол и включил запись.
Я встала сбоку, рядом с Соломиным, не отводя от него взгляда. Он начал говорить — дрожащим голосом, но без запинок. Повторил всё. Про Терентьева. Про машину. Про «долю». Про угрозы.
Я не вмешивалась. Только стояла, холодная, неподвижная. Он чувствовал, что ещё шаг — и его жизнь закончится. И потому — не врал. Нигде.
Когда запись закончилась, юрист выключил диктофон и встал. Винт остался.
Я повернулась к нему:— Забери его. Вниз, в подвал. До вечера. Под охрану.
Соломин вскинулся:— Подвал?..
Я даже не глянула на него:— Хочешь — называй это «комнатой отдыха».
Он не посмел спорить.
Винт кивнул и вывел его за собой.
А я осталась в тишине. Села обратно в кресло, положила ноги на край стола. Взяла в руки сигарету — и зажгла. Хоть и бросила.
Сегодня — можно.
Началась охота.
_____
Я сидела на кресле, закинув ногу на ногу, и листала бумаги, которые только что подписала. Всё ещё не отходила от разговора с Соломиным — внутри было холодно, но рука не дрожала.
Разложила документы аккуратно, по кучкам. Осталось только прошить — скрепить в единое.
Я потянулась за степлером. Ни на столе, ни под ним — ничего. Чёрт.
Я на автомате потянула ручку тумбочки.
Первая — пусто. Папки, ручки, какие-то старые квитанции. Закрыла. Вторая — салфетки, коробка чая и несколько жевательных резинок в пыли.
— Ну что ж ты безответственный такой, — пробормотала я, уже усмехаясь, — я ж знаю, у тебя точно есть степлер.
Открыла третью. Тут было больше всего хлама: куча блоков для заметок, коробочка с зажигалками, свёрнутые провода и что-то тяжёлое в глубине. Я наклонилась ближе, сунула руку и достала.
Блокнот. Красный. Кожаный. Небольшой, на резинке, уже потрёпанный по краям. Валера никогда не вел дневников. Всегда говорил: "что в голове — то и главное." Но почему-то этот блокнот не отпускал. Я положила его перед собой. Просто смотрела. Ничего особенного. Но внутри — что-то тянуло.
Я откинулась назад, протянула руку, медленно стянула резинку и открыла первую страницу.
Пусто.
Совсем.
Я нахмурилась. Перевернула.
21.08.1989.
И у меня в груди что-то споткнулось.
Сердце дрогнуло, потом выдало резкий, тяжёлый удар. Дата. Моя дата. День, когда я исчезла. Когда меня забрали, и никто не знал куда. Только пустота. Только вопросы. А он...Он, оказывается, помнил.
Я медленно опустила взгляд ниже.
"Сколько можно искать во тьме, если даже тени не отзываются?"
"Сегодня снова ничего. Ни слухов, ни слов. Ни её."
Моё дыхание сбилось. Я перевернула страницу.
"Все говорят — забыла. Уехала. Предала. Но я помню её глаза. Такую не забывают."
"Если бы ты умерла, я бы почувствовал. Это не смерть. Это что-то хуже."
"Мне как будто половину сердца вырвали. Я хожу, дышу, даже улыбаюсь иногда. А внутри пусто."
"Я не сплю. Я всё время думаю — где ты? С тобой ли плохо, или без меня? "
Я перелистывала дальше. Рука дрожала.
Страницы были в разном почерке — одни быстро нацарапанные, другие ровные, будто он старался быть спокойным.
"Сегодня снилась ты. Как будто вернулась. Стоишь в коридоре и смотришь. Я побежал к тебе — исчезла."
"Мне кажется, я сойду с ума ."
"Говорят, что пора забыть. А как забыть, если в сердце только ты."
"Мне больно дышать без тебя."
"Сильный. Я сильный. Но где ты, черт побери?"
Я вытерла слезу, даже не поняв, когда она скатилась. Сидела с блокнотом перед собой,
и будто снова оказалась рядом с ним — тем, прошлым. Тем, который жил в ночи, в ожидании,
которого никто не утешал, и который каждый день писал — вместо того, чтобы сойти с ума.
Перевернула ещё одну страницу. Она была почти пустой. Только короткая фраза:
"Ты не умерла. Я тоже. Значит, встретимся."
Я прикрыла глаза и задержала дыхание.
Этот блокнот —
это не просто записи.
Это всё, что он не говорил вслух.
То, что прятал, что не мог показать. Даже мне.
И он вёл его всё это время. Без гарантий, без надежды, просто... чтобы не забыть.
Я аккуратно закрыла обложку, провела по ней ладонью, и прижала к груди. Пусть теперь это у меня. Он потерял меня, но не отпустил.
А я...
Я нашлась.
Я долго сидела, не двигаясь. Блокнот всё ещё был у груди, будто я боялась отпустить, будто если положу обратно в ящик — это всё исчезнет.
Слова крутились в голове, строки всплывали одна за другой, и я вдруг поняла — он писал это не в надежде, что я вернусь. А потому что по-другому было нельзя. Потому что это был его способ выжить.
Я положила блокнот на стол. Медленно, бережно.
Как память. Как огонь.
За окном уже сгущались сумерки. Валера бы сказал — "самое красивое время, когда город прячет шрамы под неоном." Я усмехнулась, глядя в стекло.
Пальцы скользнули по краю папки с отчётами, но я не открыла её. Не могла. Сейчас — нет.
Я подошла к окну, открыла створку, впуская в кабинет вечерний воздух — прохладный, пахнущий выхлопами, пылью и каким-то неуловимым электричеством большого города.
Он скучал по мне каждый день.
И никто — никто — этого не знал.
Пока я шептала в темноте, закрывая рот руками, чтобы не слышали, пока я жила среди чужих,
пока пыталась не умереть — он писал.
Писал мне. Не зная, что я это когда-то прочту.
Я обернулась, взглянув на блокнот.
Он лежал посреди стола — как часть комнаты, как сердце, оставленное на виду.
Я подошла снова. Открыла наугад.
"Я не сплю. Просто смотрю на потолок и думаю, как бы она отреагировала, если бы я сказал, что скучаю."
"Смеялась бы? Молчала? Или просто смотрела тем взглядом — тем самым, от которого у меня всегда останавливается всё."
"Возвращайся. Я не могу дышать, я не могу уснуть, я не могу без тебя."
"Слово пацана — если найду, больше не отпущу."
"Даже если ты будешь ненавидеть."
У меня перехватило дыхание. Я будто снова там. В августе. В темноте. В той пустоте, где его не было.
И всё, что оставалось — надежда.
Я снова закрыла блокнот. На этот раз — медленно, как будто ставлю точку. Пока. Не навсегда.
Потом поднялась и пошла к двери. Сначала тихо, без звука, а потом, будто что-то в груди щёлкнуло — я вернулась, взяла блокнот с собой и спрятала в карман пальто.
Пусть будет при мне. Он и так хранил меня все эти годы — теперь моя очередь.
Я выключила свет, вышла в коридор и закрыла за собой дверь.
Коридор встретил меня тусклым светом ламп.
Всё здание будто выдохлось к вечеру — воздух стал тяжелее, как будто офис тоже знал, что мы играем на грани.
Я шла медленно, пальцы в кармане сжимали обложку блокнота. Он будто пульсировал — как напоминание:
"он скучал. он искал. он не сдавался."
Внутри всё ещё дрожало.
Но я держала спину прямо, как учили.
Никаких слабостей. Ни слез. Ни взгляда назад.
Ты либо Фрост — либо мишень.
На повороте показался Артём.
Стоял, прислонившись к стене, курил, глядя в окно. Увидел меня — потушил сигарету о подоконник, выпрямился.
— Долго ты, — пробормотал. — Я уже думал, тебя там в шкаф закрыли.
Я промолчала.
Не хотелось сейчас с ним бодаться.
Он почувствовал.
— Всё норм? — спросил чуть тише. — Вид у тебя как после похорон.
— Нашла кое-что, — коротко ответила я. — Личное.
Он кивнул, не спрашивая. За это я его иногда и уважала — знал, когда молчать.
— Пошли. Вахит звонил. Сказал, у него новости. Будет через полчаса.
— Хорошо. Где остальные?
— Таня ушла, остальные проверяют тех, кто снаружи. Мы с тобой вдвоём.
Я кивнула. Мы пошли обратно по коридору, в сторону кухни — там иногда собирались, когда нужно было остыть.
На столе — пара чашек, записка от Тани «кофе на плите, не обожгитесь». Я налила себе, села на подоконник, поджала ноги и блокнот к груди.
Артём стоял напротив, прислонившись к дверному косяку.
— Ты ведь в блокноте его нашла что-то, да? — спросил он наконец.
Я молчала пару секунд, потом медленно сказала:— Он вёл его с того дня, когда меня не стало. Каждую грёбаную неделю. Иногда — каждый день.
Артём тихо выдохнул.
Даже он — и то замолчал.
— Он думал, что ты умерла? — спросил шёпотом.
— Нет, — покачала я головой. — Он знал, что я жива. Просто... не знал где. И не знал, вернусь ли.
— И теперь не помнит.
Я кивнула, стиснув челюсть.
— Словно всё, что он берегал, исчезло у него из головы, а у меня — в груди. Но, — я посмотрела на него, — он писал. Он помнил. Значит, оно там. Просто глубоко.
— Вернётся, — сказал Артём. — Оно не пропадает. Ты ж сама знаешь.
Я кивнула.
Хотела сказать "надеюсь", но не сказала.
Я не надеялась. Я знала.
Он вернётся. Иначе — не он.
В этот момент снаружи послышались голоса.
Вахит вернулся. Судя по шагам, шёл кто-то ещё.
Я поставила чашку. Выпрямилась. Всё.
Перерыв окончен.
Теперь — снова в дело.
Мы едва успели вернуться в кабинет, как Вахит уже швырнул на стол папку. Громко. Без вступлений. Внутри всё оборвалось — я поняла, это не просто отчёты.
— Нашли, — сказал он резко. — Тех, кто стрелял. Тех, кто устроил аварию.
Я медленно подняла взгляд. Слова были простые, но в воздухе — будто пепел. Уже горит, просто мы ещё не заметили.
— Кто? — спросила я, почти шепотом.
— Ореховские, — сказал он глухо, будто выговаривая яд.
Я сразу напряглась. Ореховские. Москва. Жёсткие. Кровавые. Без тормозов. Эти не ведут переговоры — они ставят на колени.
— Тени уже знают, — продолжил он. — Готовятся. Но не рыпнутся, пока Валера не вернёт память. Без него — они ничего. Он центр. Сердце. Всё остальное — мышцы без мозгов.
Я вцепилась в край стола. Всё внутри гудело.
Слишком быстро всё. Я только-только отобрала одну головоломку — уже кидают новую.
Я уже хотела открыть рот, начать думать, что делать, собирать по кускам карту, шаг за шагом.
Но Вахит вдруг резко посмотрел на меня. Жёстко. Очень.
— Ты в это не лезешь.
Я прищурилась.— Это...
— Это не Дом быта, Саша. И не твой отец.
Это Орехи. И они, — он ткнул пальцем в стол, — добираются до людей через самое уязвимое.
Валера для них — ящик. А ты — ключ. Если ты начнёшь копать, ты не выйдешь живой. Поняла?
Я не ответила. Только смотрела.
А он продолжал:— И если он узнает, он не будет строить план. Он сожжёт всё. И себя вместе с этим городом.
Я молча стояла, чувствуя, как внутри всё сжалось в комок. Он был прав. Ореховские — это не зацепка. Это — война. А я ещё не решила, насколько мне дороги те, кто вокруг. Потому что если я полезу — в огне будут все.
— Подумаю об этом позже, — сказала я тихо, почти себе.
Вахит кивнул.— Вот и правильно. Не спеши умирать, Фрост.
Я перевела дыхание и сразу переключилась:— По поставке...
Я рассказала всё. Быстро, чётко, без пауз. О накладных. О фальшивых копиях. О смене кодов.
И о том, кто этим занимается — не напрямую, а через прослойки.
Вахит слушал, молча, не перебивал. Когда я закончила, он чуть усмехнулся, коротко:— Ты не Фрост. Ты, чёрт возьми, следопыт. Сказал бы кто, что ты по подписям поймёшь, где нас наебали.
Я устало выдохнула.
Он подошёл, положил руку мне на плечо:— Всё. Ты молодец. Но теперь едем в Казань. Крис плохо, и я не могу сидеть здесь, когда она там.
Я кивнула. Внутри сразу — сжатие. Как будто с места снова срывают. Но Крис — это семья. Это святое.— Поехали.
Мы вышли из кабинета. Артём шёл рядом, молча, будто тоже перегруженный всем. На выходе — машины. Те самые. Те, что нас везли утром — когда я ещё верила, что будет день без стрельбы и красных блокнотов.
Мы сели.
Я — снова сзади.
Рядом — пустота.
Её занимал бы Валера.
Машины тронулись.
Москва осталась позади.
Теперь — только дорога.
И я — со своим молчаливым огнём внутри.
Я уснула резко. Без сопротивления, без мыслей, просто — отрубилась, словно тело решило взять паузу, а сознание отступило куда-то далеко, вглубь,
туда, где не слышно ни голосов, ни выстрелов,
ни улиц, ни Артёма с его язвительными фразами.
Но сон не был спокойным.
Он был рваным, тяжёлым, будто кто-то держал меня за плечи, не давая выбраться на воздух.
Мне снилась темнота. Не просто темнота — густая, липкая, та, что залезает в горло, в глаза, в уши.
В ней кто-то шептал. Не разобрать слов, только дыхание, тяжёлое, злое, будто чьё-то присутствие за спиной.
Я обернулась — в темноте кто-то стоял. Высокий, чёрный силуэт. Сначала — молча. Потом начал медленно подходить. С каждым шагом — тишина вокруг меня трещала, как лёд под ногами в весеннюю ночь.
Я хотела закричать — не смогла.
Рот был как будто зашит изнутри.
Тот, в темноте, уже тянул ко мне руки —
и в этот момент из-за спины кто-то закричал:
"Саша, не смей! Не туда!"
Я дёрнулась — и очнулась.
Резко выдохнула. Глаза открылись сразу, будто от вспышки. Машина ехала, плавно покачиваясь на неровной трассе. Салон был полутёмный, но впереди уже светало. Тусклое, раннее утро пробивалось сквозь стекло, окрашивая всё в бледно-синий.
Я села ровнее, сглотнула, провела рукой по лицу.
Вахит заметил движение — повернулся через плечо:— Саш, всё норм?
Я кивнула, всё ещё пытаясь дышать ровно.— Просто... сон дерьмовый.
— Тебя трясло. — Он чуть прищурился. — Ты вслух что-то сказала.
— Мне приснилось... что я где-то в темноте. Один человек был. Как будто ждал меня. И кто-то кричал, чтобы я туда не шла. Но я не видела лиц. Только страх.
— Знаешь, что это? — спокойно спросил он.
— Что?
— Память, — сказал он и медленно перевёл взгляд на дорогу. — Не твоя. Его. Ты подцепила обрывки. Внутри же держишь. Оно к тебе липнет.
Я немного помолчала. Потом спросила:— А если оно к нему не вернётся?
— Вернётся, — сказал Вахит уверенно. — Мы ему поможем.
— И как ты себе это представляешь?
Он усмехнулся, завёл руку за голову и сказал почти весело:— Давай сделаем сценку. Ну ту, когда ты нажралась и в Дом Быте суету навела. Кричала, швырялась, пела, а потом Валера тебя в качалку тащил.
Я вскинула бровь, подозрительно:— А ты откуда это знаешь?
Он хохотнул, посмотрел на меня в зеркало:— Ты реально думаешь, что только девочки обсуждают "поцелуйчики и обнимашки"?
Я недоверчиво сощурилась.— Ну-ка, ну-ка...
— Он, когда тебя в качалку вёл, думал, что ты отключишься. А ты — наоборот. Разоралась, как ведьма. Ну вот, он тебя поцеловал. Дважды.
Я резко поднялась с сиденья, опёрлась на спинку переднего кресла:— Он что?!
— Ага, — Вахит не скрывал удовольствия. — Один — чтобы ты заткнулась. Второй — когда ты наконец замолчала.
— Вот же... — я прикусила губу. — А мне не сказал ни слова!
Вахит на секунду посерьёзнел. Потом, тихо:— Потому что знал — зазнаешься. Но, по правде, он в тебя влюбился ещё тогда, когда Адидас только представил тебя "Универсаму". Ты его бесила. Очень. Но вот — не выходила из головы. Словно застряла где-то между нервами.
Я не ответила.
Только улыбнулась.
Сначала уголком губ. Потом шире.
А потом просто откинулась на спинку, снова свернулась клубком на заднем сиденье
и, чувствуя, как всё внутри становится чуть тише, теплее, живее —
закрыла глаза.
И уснула.
Без кошмаров.
На этот раз — с улыбкой.
_____
— Саша. Эй. Саш...
Кто-то тронул меня за плечо.
Я что-то пробормотала в подушку, не открывая глаз.— Ну, давай уже, — голос Артёма был слишком бодрым для такого утра. — Мы приехали.
Я поморщилась, потянулась, сонно зарылась в воротник куртки, будто надеясь спрятаться в нём с концами.
— Саша, вставай, — он уже открыл дверцу. — Не позорься, ты вроде Фрост, а не простуженный бобик на заднем сиденье.
— Отвали, — буркнула я сквозь зевок, но всё-таки села.
Морозный воздух Казани хлестнул по лицу, будто крича: «Добро пожаловать обратно». Двор, родной подъезд, потрескавшийся асфальт — всё было на месте. Я вылезла, захлопнула за собой дверь.
Вахит стоя рядом поднёс ворот к лицу.— Отдыхай. Я буду рядом. И... аккуратно.
Я кивнула.— Спасибо за всё. Правда.
Артём хлопнул меня по плечу.— Не теряйся, Фрост.
Я коротко махнула им рукой и побрела к подъезду.
Ключ в замке щёлкнул, как будто возвращая мне право на свою тишину. В квартире было пусто.
Тихо, почти мёртво. Ни голоса, ни шагов, даже холодильник молчал.
Я прошла в комнату, не включая свет, только стянула с себя куртку, переоделась в домашнее — старую майку и штаны с вытянутыми коленями — и, заперев дверь на ключ, села на кровать.
Плечи всё ещё несли на себе чужие разговоры, дорогу, выстрелы. Голова гудела. Я села, подтянула сумку ближе, расстегнула её.
Там он был. Тот самый блокнот. Тот, что я украла из ящика Валеры. Красный, твёрдый, потёртый. Чужой. Личный. Мой.
Я положила его перед собой. Провела пальцами по обложке. Села ровнее. Открыла.
На второй странице — всё та же дата.
21.08.1989. И дальше — почерк.
Неровный, злой, напряжённый.
"Сегодня тебя нет. Нигде. Просто испарилась.
"Красивая, ты не могла уйти просто так.
Никто не знает. Никто не видел. Но я знаю — ты не бросила. Что-то случилось. Я найду. Обещаю."
Переворачиваю.
"День шестнадцатый. Обошел всех. Даже тех, кого не хотел видеть. Ноль. Никто. Я ищу тебя, слышишь? Я ищу тебя, блять. И ты должна дождаться. Где бы ты не была. Обязана. "
Сердце сжалось. Листаю дальше.
Страницы... много. Даты. Периоды. Иногда месяц тишины, а потом — новый взрыв мыслей.
"Год. Слишком больно. Прошел год, как ты исчезла — а я умер. Без тебя я никто. А мне говорят — живи. А как сука жить, если ты моя жизнь? Сердце не бьется без твоего."
Я вцепилась в край страницы, сжала. Челюсть напряглась. Следующая запись:
"Я не жил. Я собирал. Людей. Дела. Город. Всё, что ты называла хаосом. Я сделал из этого порядок. Только чтобы вернуть тебя."
"Родная, ты не веришь, что я люблю. Потому что не говорю. Но я ищу тебя. Всюду. Даже там, где говорят, что не ищут — хоронят. И если ты мертва — я всё равно доберусь. И найду тех, кто это сделал. И все уничтожу. Всех."
Я сглотнула, пальцы дрожали.
Следующая страница — позже, уже после того, как он начал выстраивать свою группировку.
"Москва теперь подо мной. Я поднял это. Без тебя. Ради тебя. Чтобы никто и никогда не смог забрать тебя снова. Даже ты сама."
Я откинулась назад, уткнулась в подушку, сжала блокнот в руках. Он писал мне три года. Своей рукой. Без надежды. Без даты окончания. Он держал себя только ради того, чтобы найти меня.
И я...А я даже не знала.
Слёзы шли ручьем. Это чувство внутри — будто всё сжалось до точки. Я прижала блокнот к груди, закрыла глаза. Комната наполнилась тишиной.
И только моё дыхание — медленное, тяжёлое.
Ты искал меня, Валера.
А теперь я тебя верну.
Во что бы то ни стало.
__________
ТГК: Пишу и читаю🖤
оставляйте звезды и комментарии ⭐️
