Разрушение

Лия встречает меня с объятиями, равносильными тайфуну, так что Курт, стоящий у машины, почти дергается, чтобы меня защитить. Но подруга опоминается и выпаливает:

— Прости, прошу, прости, тебе больно, я тебя ранила...

— Нормально, в порядке, — выдыхаю и, как бы абсурдно не звучало, старательно отодвигаю ощущение боли в костях, — Мы опоздали, извини, дорогу перекрыли, стояли в пробке.

Вместо положенных полутора часа, наш путь до загородного дома Питера занял два с половиной часа. Думаю, не стоит повествовать о том, что я измоталась. Курт бесконечно предлагал мне затормозить на обочине и передохнуть, ведь меня мутило и укачивало. Вестибулярный аппарат не к черту, знаете ли. Однако шел ремонт, воздух был заполонен пылью и запахом горячего асфальта, так что остановка наверняка послужила бы финальной точкой к рвоте. Я уже блевала на обочине несколько месяцев назад, поэтому сообщаю свое экспертное мнение: это отстойный опыт. Не рекомендую. Один балл из десяти. Есть единственный плюс: убираться не нужно.

— Ничего страшного, главное ты здесь, — чувственно кивает.

Да, она очень боялась, что я не приеду. Уговаривала по телефону, а когда получила согласие — продолжала тревожиться о том, что я передумаю. Час назад я получила от нее СМС:

«Бо? Ты едешь?»

Ей до последнего момента не верилось, что план осуществится. И мне, честно, не верилось тоже. Потому что концепт состоит в следующем: провести со мной вместе два выходных дня. Я не уверена, что вынесу это, но Лия и Питер убедили меня, что я могу уехать в любой момент. Курт тоже повторял это вновь и вновь.

— Я приеду за тобой после первого звонка. Неважно в какое время: будь то ночь. Я сразу сяду за руль, хорошо?

Ага. Все верно. Курт здесь не предусмотрен по умолчанию. Никто его не звал. Я не знаю что чувствую по этому поводу. Скорее всего ничего. Мои ненависть и сочувствие как будто постепенно сменяются безразличием. Я переживала о Курте еще совсем недавно, но вот прошло трое суток — и переживания, вроде бы, испарились. Вчера, после группы поддержки, после моего раннего сна, мы просидели на кухне час за разговорами. Они были ни о чем. Словно каждый из нас сделал вид, что...все нормально? И это, наверное, поспособствовало моему равнодушию. Я больше не пыталась уколоть его, но также не пыталась согреть. Нам необходимо сепарироваться друг от друга за кратчайшие сроки. Я до сих пор не допускаю мысли простить его или хоть как-то принять, а Курт, пусть и не смирился с таким исходом, не старается исправить мнение о себе. Я полагаю, что он убедил себя в навязчивой идеи: «Жизнь Бо будет хорошей лишь тогда, когда она не будет связана с моей». И это правильно, ведь так? У нас не было доказательств того, что это ошибка. Но у нас имеются веские доводы утверждать, что это истина.

И все равно, где-то там, глубоко внутри, то, что я ежесекундно закапываю, порой...нет, хватит. У нас не будет будущего. Хотя, конечно, оно может быть, если я поступлю, как идиотка.

В нем осталось то, что я люблю. Курт не противен мне в целом. Я люблю его руки: в них тепло. Люблю его голос, как бы не отнекивалась: он постоянно вызывает во мне эмоции, трепет. Люблю его обращение «девочка»: оно роднее родных. Люблю его смех: за последние полтора месяца он смеялся всего раз, в больнице, при слове «рангутанг», но именно тогда то я и поняла, что это звучит не менее прекрасно, чем прежде. Люблю его плечи: за них комфортно держаться. Но вот в чем проблема: я люблю в нем детали, но не люблю его самого. Наверное не люблю. Я забыла как ты чувствуешь себя, когда любишь сердцем. Помню, как расспрашивала его о чувствах в палате. Задавала два вопроса. На один он ответил: «Я бы назвал это справедливой злостью и несправедливым сочувствием». А на второй, который я не способна разобрать до сих пор, выдал: «Не знаю, милая, прости».

«— А когда тебе плохо с человеком, но и без него тебе плохо? Когда ты говоришь гадости, но тебе самой от этих гадостей тошно? Когда ты не можешь на него смотреть, но как только его нет с тобой, ты хочешь его обратно? Не из-за чувства безопасности. Из-за чего-то другого, но ты отрицаешь, отрицаешь так рьяно, что даже веришь себе на какое-то время. Как называется это?»

Я говорю о равнодушии и безразличии, но разве это так на самом деле? Разве я не занимаюсь стабильной работой под названием:

«Заставить себя не смотреть на Курта, сделать его призраком в своих глазах»?

Это пограничное состояние утомляет. Я одариваю Курта теплом, затем холодом, а потом не одариваю ничем. Вероятно, причина в том, что я не знаю себя. Я не знаю кто я такая, меня расщепили на молекулы — откуда мне знать? Клянусь, недавно я отметила, что потерялась в последовательности дней недели. Курт был сбит с толку, когда мягко поправил меня:

— Среда перед четвергом, котенок, не наоборот.

Так что от меня ожидать? Я требую от себя слишком многое. Сначала, дай бог, разберусь в элементарном, а позже, надеюсь, наберусь сил на нечто более сложное — как, например, анализ чувств к парню.

К счастью, период отстраненности выпал удачно. Я не буду скучать сегодня и смогу отлично провести время с друзьями. Мы будем жарить колбаски, играть в теннис и веселиться с бокалом вина ночью.

Стоп. Кто-то серьезно поверил?

Я бы выписала себе Нобелевскую премию просто за то, что стою сейчас на ногах. И мне следует поскорее сесть, к чему Лия и торопит.

— Пойдем, давай, в доме тепло, камин, — она берет меня под руку и принуждает шагать.

Я поворачиваю голову, следя за тем, как Курт отдает мой рюкзак Питеру. Они коротко общаются о чем-то, и парень кидает на меня быстрый проверочный взгляд. Мы не попрощались, не подержались за руки, он не обнял меня напоследок — не то чтобы я хочу этого, просто это единственный оставшийся ритуал между нами. И я к нему привыкла. Перед сном Курт дотрагивается моего предплечья или ладони, желая спокойной ночи. Перед тем, как уходит на прогулку со Стичем, вставляет пару заботливых фраз, хотя мы оба знаем, что он вернется через пятнадцать минут. Есть в таких привычках что-то, что держит тебя на плаву. Они помогают не запутаться, не сбиться — ты чувствуешь себя уверенне благодаря тому, что знаешь наперед хоть какую-то мелочь. А в моем состоянии это важно.

Потому, не успев Лия затащить меня в просторный каменный дом богача-Питера, я торможу и хмуро смотрю на нее, веля успокоиться. Она ежится, наблюдая, как я возвращаюсь, проходя мимо паучка, который уже направлялся к нам. Курт, кажется, потерял дыхание на мгновение. Нет, это незаметно остальным, но я знаю его слишком хорошо, чтобы выдвигать такие гипотезы. Как только мое тело оказывается рядом с его телом, я привстаю на носки и обнимаю его, окольцевав шею. Он сразу склоняется и поглаживает меня по спине, безмолвно упрашивая встать на ступни ровно, что я и делаю, спускаясь на пятки. Вот еще одна вещь, которую я люблю в нем: запах. Еловый лес вокруг нас, да любые ароматы мира — они не сравнятся с его ароматом.

— Нам пора прекратить подобные касания, но не так быстро, — тихо выдыхаю в недовольстве собой, — Мне нужно что-то, что стабильно. Я говорила.

Курт слабо кивает и, уверена, до него доходит суть. Его нос трется об мое плечо, и он чертовски наслаждается этим мигом между нами, я ощущаю, как он старается детально сохранить это для себя, оставить в сердце.

— Ну, не могу сказать, что я против, — вдруг поддразнивает, хоть и не звучит весело, но, господи, я так благодарна за то, что он стал развозить драму или делать это неловким для меня.

Одновременно с этим меня нещадно ударили молотком. Мой мозг судорожно восстанавливает картинку прошлых нас. А ведь Курт постоянно меня дразнил. Это была его черта характера, и иногда она бесила, да, но в большинстве своем я ее обожала. Ладно. Я проиграла. Равнодушие рукой смело. Теперь что-то покалывает, но я без понятия как это обозвать.

— О, правда? — какое-то подобие усмешки, — А я то считала, что ты хочешь поскорее от меня отделаться.

Он так тихо дышит, так прячется, так отчаянно борется со своими эмоциями. Очень жаль, что нельзя щелкнуть пальцами и забыть все плохое, вернуться к хорошему.

— Пожалуй бывает. Например, когда ты выходишь из машины, не закрыв окно, — продолжает, чем вызывает у меня маленькую улыбку.

Я разрываю объятия, и его рука ложится на мою щеку. То, сколько нежности в этом крохотном жесте — сложно описать.

— Мне стоит делать это чаще, верно? Раздражать тебя весело, — пожимаю плечами.

Его губы расползаются в красивой улыбке, отчасти счастливой. Он тоже ловит флешбеки, вне всяких сомнений. И тоже отгоняет жестокую реальность, стремясь зависнуть в этой передышке.

— Делай, я не против, — искренне бормочет, это рвется из него необдуманно, — Делай всегда.

Я туплю взгляд к вытянутым шишкам вокруг нашей обуви. Лия и Питер переговариваются о чем-то своем, чтобы нас не смущать. Я обязательно получу расспросы. Лия не из тех, кто лезет туда, куда не просят, но не в этой ситуации — она не успокоится. В чем ее винить? Я бы не успокоилась тоже.

— Я не выдержу два дня. Сломаюсь завтра — сто процентов, — мотаю подбородком.

— Ты себя недооцениваешь, — хмурится, вновь скрепляя наши глаза и не убирая ладонь с талии, утопая в том, что я позволяю ему не убирать так долго, — Твой прогресс растет не по дням, а по часам, девочка. Ты делаешь удивительные вещи, Бо.

Я роняю голову, не соглашаясь, и он склоняется к моему виску, поглаживая щеку напоследок, еще пару секунд.

— А теперь иди, а то твоя подруга еле сдерживается от того, чтобы опробовать все известные виды убийств, — я моментально хочу извиниться, хотя он сказал это в шутливой форме, и Курт продолжает, — Мне нравится это.

— Что? — вскидываю брови, — Почему?

Он засовывает руки в карманы джинсов, отвечая так, будто все очевидно:

— Мне нравится, что у тебя есть люди, которые хотят тебя защищать и, при надобности, надирать зад таким мудакам, как я. Это хорошо. Лия ведет себя так, как должны вести себя настоящие друзья, — я слушаю чуть ли не с открытом ртом, поражаясь его легкому и довольному заявлению, — Так что когда она начнет крыть меня матами, не вздумай меня защищать.

— И не планировала, — увиливаю, отчего Курт снова улыбается.

— Хорошо. Ты умница. Звони и пиши, если захочешь. Отвечу сразу.

И он обходит машину, как будто поторапливая себя, чтобы не обнять меня вновь.

Я шагаю к широкой лестнице дома, где у колонны стоят ребята. За домом, по словам Лии, есть поле для гольфа. Вот только не смейте мне давать в руки клюшку — это последнее мероприятие на которое я собираюсь тратить свои силы и нервы.

***

Я держу в руке железную палку, пока Питер объясняет как верно ударять по мячу. Лия хихикает сбоку от выражения моего лица, которое буквально означает:

— Господи, отвалите от меня, вы что, поехавшие?

На улице тепло: к тому же на мне надет плотный шерстяной свитер и жилет. Все болтается, ноги в черных джинсах смотрятся палочками под этим громоздким месивом верхней одежды. Солнце слепит ярко, поэтому паучок нацепил темные очки в виде звезды с цветной оправой, где нарисованы малюсенькие персонажи из «Спанч Боб». А с учетом его новой стрижки, которая делает голову вытянутой, он уже не так похож на Тома Холланда, так что складывается ощущение, будто меня учит сам Патрик Стар, не иначе. И я медленно схожу с ума.

— Мы не будем практиковать сильные удары, — вставляет между пламенной речью, активно жестикулируя свободной руки, — Нас интересуют маленькие, легкие...

Да ладно, серьезно? О, ты не шутишь? А я и не заметила, что лунка, черт ее подери, находится в одном метре от мяча! Они сделали это специально, чтобы мне не приходилось замахиваться. Если бы я знала что Питер фанатеет от гольфа, то не сунулась бы в этот дом ни ногой. Но я не знала! И это издевательство!

Да и к тому же активность моего мозга скоро спадет вновь. Как только Курт уехал, мы зашли в дом. Там меня напоили теплым чаем, я съела один крекер и попросила о сне. Никто не спорил и не расстраивался: меня просто ответили в гостевую спальню. И так я проспала два часа. Сейчас четыре дня. Почему-то все дружно решили, что я — бодрячок и бодрячком продержусь еще долго. Лия взяла на себя роль мамочки, а Питер массовика-затейника. Где там моя кровать? Я заблужусь пока дойду, так что нет смысла удаляться в «туалет». Здесь, при желании, можно собрать человек пятьдесят — и всем будет свободно. Тем не менее я не советую Лие выходить за Питера замуж, потому что в таком случае мы будем видеться раз в несколько лет: я ни под каким предлогом не вернусь на это поле второй раз!

Моника была права. Иногда клише бывают правдивыми. Вот одно из них: все богачи — гольфисты.

— Гольф — очень серьезный вид спорта. Нужно занимать правильную стойку, иначе может случиться вывих голеностопа или запястья...

— Малыш, прекрати, у меня голова взрывается, — смеется Лия, вставая с бежевого пледа на газоне и подходя ко мне, — Просто ударь мяч, если он закатится — круто. Если не закатится...

— Дойти до точки, где он остановился, и стукнуть снова, да, — тихо ворчу, — Все? Можно бить?

Питер почесывает шею, кривясь и протягивая:

— Ну...типа того...хотя лучше...

Я цокаю и стукаю по мячу: он задает движение и...попадает в лунку. Мои глаза лезут на лоб, Лия подпрыгивает, а Питер разводит руками с придыханием:

— Талант! У тебя талант! О господи, Бо, это чудо!

Похороните меня, пожалуйста.

— Да, это моя подруга, — горделиво кивает Лия, легко обнимая меня за плечи, — Она самая лучшая.

Напишите на могильной плите: «Убита занудством».

— Нет, теперь я требую соревнований, — говорит Питер, мотая головой, — Давай, еще по мячу...

— Я пас! — пихаю клюшку девушке и приподнимаю ладони в знак капитуляции, — Посмотрю со стороны. Играйте вдвоем.

Лия неугомонно посмеивается, очевидно зная мои не озвученные мысли, но продолжая подыгрывать своему молодому человеку. Они идеальная пара. Скрепились, привязались и влюбились по уши. Ощущение, будто они стали похожи внешне. Нет, я не называю свою подругу Патриком Старом, ни в коем случае. Но что-то в чертах их лиц объединилось, стало общим. Интересно...у нас с Куртом было также?

— Бо, — почти стонет Питер, сгибая колени, — Ну прошу! Лия не умеет играть.

— Эй! Я никуда не уходила! — шутливо обижается она.

— Значит научи, — безвредно хмыкаю, — Из тебя прекрасный наставник. Я вот тебя послушала и сразу забила гол, — он неугомонно глядит на меня глазами жалостливого кота, и я вздыхаю, — Хорошо. Но только раз. Пожалуйста. А потом домой. Я немного...вымоталась. Извини.

Это чистая правда. Парень стирает игривость и серьезно отвечает:

— Конечно. Сразу пойдем отдыхать.

То, что происходит сейчас, — это итак для них отдых. А для меня это труд. Они понятия не имеют, что я закладываю всю себя в то, чтобы держать концентрацию. Я ни в коем случае никого не виню, не выставляю в плохом свете. Они чудесные, заботливые и нежные — просто не до конца понимающие, и это нормально. Я счастлива за тех, кому не приходилось сталкиваться с тем, с чем столкнулась я.

Питер поправляет свои гетры на ногах, которые почти доходят до чашечек. Белые шорты идеально выглажены — дело рук Чарльза. Он вроде как домработник, а еще дворецкий — ну все вместе. Странный мужчина лет сорока пяти. Обмолвился со мной коротким приветствием, а добрые шутки Лии пропустил. Она сказала, что обожает его дразнить и ждет момента, когда увидит хоть намек на улыбку — потому что пока он походит на психопата. Невесело оставаться с ним под одной крышей...

Но Питер убедил, что Чарльз начал работать на его семью еще до того, как мы все родились. Он сдержанный, потому что проявляет профессионализм. И, по секрету, поделился, что однажды рубился с ним в Фифу на плейстейшен. Я не поверила и пробормотала:

— Ну я не совсем чокнутая, в сказки не верю.

Лия поддержала:

— Вот-вот, я то же самое говорю!

Простите, но мне сложно представить, чтобы этот сухой мужчина с идеальной осанкой и манерами взял джойстик. Питер ловкий лжец: не добавил, что в руках дворецкого были чипсы. Потому то и закрадываются малые сомнения. А вдруг так не врет?

— Я вас сфоткаю! — Лия возвращает меня к реальности, об которую я стукаюсь лбом.

— Нет! — испугано выпаливаю, делая шаг назад, будто это чем-то поможет, ведь она уже достала телефон, — Прошу, нет, не надо!

Она расширяет глаза и медленно опускает смартфон, наблюдая за тем, как мои плечи часто вздымаются. Питер мечется между нами глазами, моментально забывая про гольф и все что с ним связано.

— Почему? Ты чудесно выглядишь...

— Да что ты несешь?! — перебиваю, — Господи, ты совсем? Ты почти сделала это, ты почти нажала, твою мать, — я мотаю головой и пячусь назад, обнимая себя и желая спрятаться под одеялом.

Она шутит? Она не может быть серьезной сейчас, нельзя фоткать меня вот так, без спроса, нет, так нельзя.

— Бо, — неровно бормочет, шагая ко мне навстречу, —Прости, я не знаю, это же, мы, ну, мы постоянно снимали друг друга...

— Раньше, — выдыхаю, не прекращая дрожать, — Это было раньше. С чего ты взяла, что я захочу этого теперь? — она тормозит, так как тон моего голоса повышается по мере ее приближения, — С чего ты взяла, что я захочу иметь такое фото? Или чтобы хоть кто-то из вас его имел? В чем твоя проблема, а? — почти плачу, ломаясь от внезапной перегрузки, — Я уродливая, я отвратительная...

— Нет, это не так, нет, — тревожно отрицает с нахмуренными бровями, — Ты чудесная. Всегда. Ничего не изменилось. Я вижу ту же самую Бо. Ты для меня не поменялась.

Питер не влезает, смекая, что я не вынесу нового внимания. Он отходит и садится на плед, смотря себе под ноги, и мне так чертовски жаль. Я все испортила. Я все порчу. Я ошибка. Меня пригласили сюда, были вежливыми, а я протянула всего пару часов, мой мозг сварился всмятку.

— Поэтому ты так таращилась на меня в больнице? — всхлипываю, и Лия приоткрывает рот в растерянности, — Та же самая Бо, да? Что-то прежде ты не косилась на меня, будто я...

— Не вини меня, — останавливает, — Не надо. Ты перенервничала, — я жмурюсь и трясусь как осиновый лист, — Это наша оплошность. Не надо было играть в гольф. Извини меня за это, но не накидывайся за другое, за то, к чему я не причастна.

Она сокращает расстояние и утягивает меня в нежные объятия. Мое лицо уткнуто в ее плечо, пока ладони подруги пытаются снять напряжение в моем теле с помощью трепетных касаний. Я никогда не общалась с ней в таком тоне, никогда не хамила. Я не знаю что на меня нашло. Говорила же: стабильность. Если хоть что-то идет не так, я падаю и разбиваюсь. Я не смогу функционировать нормально и через года. Это останется неизменным: сначала улыбка из-за дебильных очков Питера, а затем истерика из-за фигни. Я ничтожная. Ничтожная. Ничтожная...

— Прости, пожалуйста, — шепчет и, от некой безысходности, раскрывает свою кофту и укрывает меня ей по бокам, — Дыши, я рядом, я тебя держу, — утешает на ухо, — Мне жаль. Ты можешь вернуться домой. Если устала и мы тебе надоели — это нормально. Мы не обижаемся. Это нормально. Поступай в свою пользу: только так, Бо.

Ее белая футболка намокла от слез. Меня потихоньку отпускает, та вспышка страха исчезает, но утомленность накатывает волной. Я не собираюсь ехать к Курту. Каждый раз, когда у меня случается срыв, я вспоминаю, кто причина моего состояния, и даже один взгляд на парня становится противен. Я была в подвале двадцать дней. Меня держали в плену. А сегодня я сама висну на шее урода, который запихнул меня в Адово логово. Эти внутренние качели когда-то закончатся? Почему я продолжаю тянуться к Курту? Да, редко, но продолжаю. Кто мне истолкует это чувство? Как будто бы... во мне есть клубок пряжи, и как бы я не дергала нитку на себя, она все равно тянется к парню. Словно и в парне есть такой же клубок, и концы наших нитей стремятся соединиться во что бы то ни стало. Я буквально ощущаю, что они способны слиться в одно целое, если я прекращу удерживать этот гребаный шерстяной моток.

Шутить с ним сегодня было хорошо. Я действительно выкинула из памяти все те сокровенный мгновения между нами. Мы не могли прожить и пол дня без подколов: и они сопровождались...поцелуями. Теми, от которых внизу живота затягивался узел.

Мне так горько от того, что это не повторится.

И так горько от того, что я потеряла знание того, как это чувствуется. Я имею лишь знание о том, как тебя пожирает боль. Заглатывает и пережевывает. Выплевывает и снова всасывает, смакуя, но не проглатывая, чтобы ты не умер.

Я просто хочу жить.

Человек, из-за которого я не живу, — Курт Уилсон, — тот, из-за которого я жить когда-то начала. До встречи с ним я была максимально несчастной. Он дал мне многое. Например, уверенность в себе. Я стеснялась быть голой перед зеркалом даже в одиночестве, а Курт каким-то чудом измельчил все комплексы в щепки. Я полюбила каждый дюйм своей фигуры, и это заслуга парня, не моя. Тут не о чем спорить. Я не пыталась переборот зажимы. Курт сам запихнул в меня свободу. Подбадривал, ласкал, поощрял. Его глаза горели вожделением, когда дело доходило до близости. Я не понимала почему. У него были десятки, если не сотни, женщин. Что именно он нашел во мне? Да, я имела приятные бедра и грудь, но с областью ног и живота обстояли, по личному мнению, траблы. А он этим восхищался. Глядел на меня, как на какую-то супермодель с обложки глянца.

Курт объяснял, что я не должна быть кем-то. Я должна быть Бо. Не подстраиваться под кого-либо. Некоторые разговоры не успели выветриться насовсем.

«— Правда...из-за чего ты прекратила писать книгу? У тебя чудесная песня. Ты умеешь обращаться со слогом.

Я пожимаю плечами, сидя на его коленях и вырисовывая круги на голом торсе.

— Мама сказала, что это чушь, — стеснительный ответ.

Он закусывает внутреннюю сторону щеки и переплетает наши пальцы. В нем столько злости, но она не выражается в агрессивной форме. Скорее...переходит в досаду от несправедливости.

— Если это то, что приносит тебе удовольствие здесь, — его рука выскальзывает из моей и ползет к груди, где он прикладывает ее, выглядя слегка смущенно от того, что боится выразиться неправильно, — Ты не должна это бросать.

Курт внимательно смотрит на меня, чтобы уловить эмоции. Ему до сих пор страшно говорить о подобном со своей стороны. Он переживает, что понимает что-то неверно и может сбить меня или запутать.

— Как я буду зарабатывать деньги на книгах? — вздыхаю, — Писательство не приносит большую зарплату, увы.

— Я бы купил твою книгу. Твои книги бы все покупали, — серьезно отзывается и выглядит так, будто его обидела безнадежность услышанного, — Да и тебе не нужно думать о деньгах. Мы же вместе.

Я цокаю:

— О, ну да, поверю, что так будет всегда, ага!

Парень замирает на секунду, а затем тянет меня к себе, чтобы я плотно расположилась сверху него. Это похоже на то, когда человека накрывает приступ паники.

— Замолчи, не шути так, — хрипит грубовато, однако за этим прослеживаются нотки страха, — Мне не нравится.

Порой Курт похож на ребенка, у которого отнимают мороженное или леденец.

— Ладно, тогда заставь меня замолчать, — кидаю двояко, чтобы сместить ракурс.

Окей, он воспринял это настолько близко к сердцу. Потому что намек на секс не срабатывает — вот это нихрена себе!

— Курт, — выдыхаю, — Мой мальчик. Мы будем вместе столько, сколько ты того захочешь.

Он склоняет голову на подушке, совсем недовольный ответом.

— Я хочу до конца жизни.

Ну, да, я уже упоминала про ребенка. Об этом и шла речь. Ему двадцать три, он является грудой мышц, работает на боях без правил, пугает всех и вся, а здесь, дома, наедине со мной, выдает вот такие капризы.

— И я хочу того же, — улыбаюсь и оставляю поцелуй на выбритой челюсти, — Это я и имела в виду. Мы будем вместе столько, сколько ты того захочешь: потому что я не перестану хотеть быть твоей никогда. Понимаешь?

Парень расплывается в облегчении и на нем вырисовывается дерзкая ухмылка, что пускает по конечностям разряд приятного тока. Примечание: я кайфую от данного тока с такой мощью, что подумываю не мелочиться и залезть в электрический щиток нашей прихожей. Ну а что? Разве это не то же самое?

— Меня устраивает, — довольно сообщает, сжимая талию в собственнической форме, — И что ты там говорила? Заставить тебя замолчать?

Конечно он не мог пропустить мое предложение...

— Эээ...не то чтобы...мы делали это уже дважды сегодня, так что отложим на завтра, а лучше на послезавтра.

Он почти надувает губы, клянусь. Сильные руки отпускают талию и принимаются поглаживать спину в более невинной форме.

— Так трудно, — бормочет, когда я прижимаюсь виском к его ключицам.

— Что именно? Не заниматься со мной близостью каждый час? — усмехаюсь.

— Это тоже, но я про другое, — обнимает меня предплечьями, — Когда ты говоришь, что хочешь быть моей всегда или что-то подобное...я чувствую, словно хочу трахнуть не твое тело, а твою душу и сердце, — прямолинейности ему не занимать, и я чуть-ли не давлюсь воздухом от смущения, — Словно я хочу залезть тебе под кожу, сблизиться до боли. Но я не понимаю как это сделать, а потому сразу пытаюсь зарыть в тебе свой член. Это странно, да?

Странно ли, что ты трахаешь мое сердце такими признаниями? Дайте-ка пораскинуть. Нет, признавайся дальше, я не против.

— Это называется любовью, — выговариваю со всем стеснением.

Курт расстроено стонет:

— Ты все называешь любовью. Я чувствую так много, а описание всего одно».

Он так любил меня...тогда почему подвел? Поселил внутрь вихрь жизни, а немного погодя вытащил и уничтожил каждый орган.

— Бо? Поедешь домой? — переспрашивает Лия, и я обнаруживаю, что нахожусь здесь, на поле для гольфа, не в нашей с Куртом постели.

Одиноко и пусто. Меж ребер сквозит промозглый ветер.

— Я останусь, если вы не против. Если вы не устали, — сглатываю, — Со мной сложно, а еще скучно. Честно, без понятия, почему ты позвала...

— С тобой скучно? — дразнит, отстраняясь, чтобы заглянуть в мои глаза, — Вроде бы не зеваю.

Я цокаю, испуская онемевшее от страдания:

— Иди ты.

Она смеется и кивает, натягивая мою черную тонкую шапку на уши.

— А знаешь, мне нравится. Да, ты другая Бо, — заявляет, дотрагиваясь щеки с любовью, — Прошлая Бо заикалась от каждого звука, а нынешняя Бо — дерзкая. Мы всю жизнь мечтали быть как крутые сучки из фильмов.

— Дак я сучка? — слабо улыбаюсь, — Спасибо за комплимент.

— Та еще сучка, — хихикает, — Пойдем ужинать. Научишь меня хамить Питеру: пока получается отстойно.

Мы шагаем в дом, преодолевая метры искусственного газона. Паучок плетется под боком, поддерживая меня ненавязчивой похвалой. Чарльз накрывает длинный прямоугольный стол с белоснежной скатертью. Выставляет тарелку супа на плоскую тарелку, а рядом кладет несколько столовых приборов. Вытянутые окна с деревянной рамой открывают вид на задний двор. Скоро закат, поэтому оранжевые лучи солнца лежат на до жути отполированном паркете: он наверняка был менее белым при покупке.

— У Вас будут отдельные пожелания к ночным закускам? — обращается дворецкий, и я аж вздрагиваю, что веселит ребят.

Господи, да он точно проходил курсы «Как стать Каспером». Я ерзаю на стуле со спинкой, выше моей головы, и мямлю:

— Ночные закуски?

Чарльз медленно кивает, светя своей лысой макушкой.

— Мистер Миллевски предпочитает коротать время за орешками со вкусом васаби или креветками. Миссис Кёрт выбирает фрукты. Что мне приготовить для Вас?

Я кошусь на тех самых мистера и миссис: они, черт их подери, хихикают. С добром, без толики издевки. Тут не поспоришь: я похожа на оленя в свете фар. Не смеяться — преступление.

— Чай без сахара. Спасибо большое, — выдыхаю и дворецкий слегка теряется, переводя взгляд к Питеру.

Он не помогает, а лишь скрещивает руки на груди, бросая вызов: «Ну же, находи подход к гостю!». Всем ясно, что дело не в стеснении. Я не запихну в себя нечто хитрее чая. Мне бы пару ложек ужина осилить — уже «вау».

— У нас есть морепродукты, ягоды, сухие снэки, колбаски...

— Чарльз, я благодарна, но остановлюсь на чае, — вежливо повторяю, — Не предлагайте, пожалуйста, снова. Я попрошу, если что-то понадобится.

Он смиренно принимает слова и...пятится спиной в наклоне к выходу, мелко шаркая пятками. Мои глаза выпучиваются, и я резко поворачиваюсь к друзьям, чтобы скрыть реакцию, а они, в свою очередь, зажимают рты, краснея и без пяти секунд лопаясь от хохота. Как только странные движения перестают доноситься до ушей, Лия сдается первой. Из нее льется звонкий смех, а вслед раздается и веселье Питера.

— Какого черта это было? — выходит изо рта со всем удивлением, — Он похож на...заводную куклу. Что это такое?

Питер бьет себя об грудь, кажется, готовый потерять сознания от ржача.

— Его так учили, — задыхается, — В какой-то школе. Удаляться лицом к людям, не поворачиваться задницей.

— Что? — глупо улыбаюсь, — Ты прикалываешься?

— Ты сама видела, — вскидывает рукой к выходу из столовой, пока Лия вытирает слезы в уголках глаз, — Более того: если ты закончил с ним диалог и никуда не уходишь, он первый начинает уходить, и делает это также. Мое любимое занятие, когда грустно: спросить его о какой-нибудь фигне, получить однозначный ответ и стоять в ожидании этого шоу. Я с ним с детства, но с каждым годом смеюсь с этого сильнее.

— Вы все еще уверены, что спать с ним под одной крышей — безопасно?...

Лия гладит меня по предплечью, инициативно поясняя:

— Он безобидный. Учтивый. Это мы неандертальцы. Но, прости меня господи, я ничего не могу с собой поделать.

— А потом снимут фильм: дворецкий устал от насмешек и убил всех в доме, — почесываю затылок.

— Тебе переживать не о чем: ты с него не смеялась, — успокаивает Питер.

— Уж надеюсь, — бурчу, разглядывая картины на стенах, — Надо поставить пунктик: не смотреть на него впредь. Я могу не сдержаться и стать потенциальной жертвой.

— Раз расклад такой, давайте есть. Убегать от него непросто: он драит весь особняк, так что крайне вынослив, — паучок обводит тяжелой белой ложкой комнату, — Запасаемся силами.

Я согласна. Без шуток. Питер прав.

Суп легкий — ощущение, что его приготовили специально для меня. Пожалуй, так и есть, потому что вчера Курт достаточно долго говорил с Питером по телефону. Лия, сидящая рядышком, принимает пару попыток влить в мой желудок оставшуюся половину, но я отказываюсь: к счастью, она не настойчива и проницательна.

— Расскажешь о группе поддержки? Как тебе там? — аккуратно пробует подруга, ставя ступни на выступ стула, чтобы опереться подбородком на согнутые колени.

Я писала ей СМС о том, что собираюсь пойти туда, и она напечатала, что это потрясающая идея. Мы не сошлись в энтузиазме — логично.

— Да, мне тоже интересно, — проговаривает Питер после того, как вытер краешки рта салфеткой, — Но если тебе некомфортно — закроем тему.

Я неловко жую губу. Тут и делиться то нечем.

— Ну...все милые. Есть чай и сладости. Занятие длится полтора часа. Познакомилась с девушкой. Моника. У нее красные волосы. Она пообещала нарисовать меня.

— Ого, — неподдельно улыбается Лия, — Скинешь потом результат. А еще что? Другие девушки? С кем-то поладила?

Мое сердце неожиданно екает от имени, которое всплыло на поверхность. Серо-голубые глаза воссоздаются по крупицам, а бархатный тембр вновь звучит в ушах. Это, вероятно, заслуживает внимания. Они хотя бы посмеются.

— Я встретила там одного мужчину, — прочищаю горло, — Он завязал мне шнурки. У меня пальцы трясутся, самостоятельно не получается, — Курт, к слову, вчера купил кроссовки на липучке, чтобы я не волновалась о том, что мне нужно попросить о таком Лию или Питера, — Сам предложил. Его зовут...Билл. Он сказал, что работает там. Почему-то я ответила: «Сторожем?».

Лия таращится и начинает посмеиваться: вровень ее парню.

— Что, такой неотесанный?

— Нет, он очень красивый, — резво опровергаю.

Лия чуть затихает, впиваясь в меня долгим зрительным контактом, и как же я благодарна, что Питер ничего не заметил, потому что я и без того хочу дать себе подзатыльник. Приходится избегать взгляда подруги. Не она одна в шоке с моей неоднозначной реакции.

— Он ведет занятия у анонимных наркоманов, — восстанавливаю покой в тоне, — Куратор. Ему двадцать четыре, но в мае исполнится двадцать пять.

— А как выглядит? — выведывает с прищуром.

Твою же мать, она знает толк в том, за какой рычаг лучше дернуть.

— Высокий. Волосы средней длины: шоколадные. Серо-голубые глаза. Спортивный. Умный. На нем была белая футболка и темно-серые джинсы. И у него, эм, приятный голос, запах и смех.

Я покраснела. С какого-то хрена я правда заливаюсь краской и прячусь за волосами. Если упомяну выданное прозвище «маленькая мышка» или то, что он болезненно похож на Курта — до добра не доведет. Лия заподозрит меня в симпатии или, что еще хуже, связи. А ничего такого нет. И не будет. Он мне не нравится. Мне ничего не нравится. О чем речь?

— Он обиделся, когда ты назвала его сторожем? — хихикает Питер.

— Нет. Он как-то...умилился что-ли.

Лия, черт возьми, прекращай пялиться в душу.

— А потом что?

Паучок, заткни рот паутиной, ради бога...

— Ничего, — снова кусаю губу, — Попрощались.

«Мне пора, мышонок».

У меня и сейчас возникают мурашки. Не в плохом плане — это пугает. Мы вряд-ли встретимся вновь. Разве что пересечемся в коридоре на секунду, но так и не остановимся поговорить. В конце то концов мои кроссовки теперь на на шнурках.

— Неловких ситуаций тебе не избегать, — дразнит парень.

А Лия помалкивает. Вот только ее неровный вздох чрезмерно красноречив.

***

Я уснула на коленях Лии посередине «Шрек 3». Диван в комнате отдыха громадных размеров. Я не зря назвала это комнатой отдыха. Ее нельзя определить чем-либо другим. Тут навороченная стерео-система, ахреневший по диаметру телевизор, консоли, пуфики, звездная подсветка на потолке, а в углу стоят два массажных кресла. Мы хорошо проводили вечер, но моя психика быстро отказала. Это буквально было так:

— Блин, осел такой тупой...
Мозг резко уходит в сон.

Меня не стали будить и перекладывать в спальню. Питер ушел, Лия укрыла нас плотным пледом, прижалась со спины и тоже уснула.

Мы открываем глаза почти одновременно, потягиваясь, но все же принимая решение поваляться подольше. Я лежу впритык к ней, пока она перебирает мои волосы.

— Ты плакала ночью, — шепчет.

Я поднимаю нос и ежусь в вине. Видимо это стало настолько привычным, что происходит вне контроля.

— Прости.

Подруга поджимает губы и заправляет локон за ухо, обводя лицо внимательными глазами, в которых плещется сочувствие и боль.

— Это ты меня прости, — выдыхает с дрожью, — Так забылась в Питере, что не углубилась в твое отсутсвие, — ее вот-вот настигнут тихие, не истеричные слезы, — Я бы хотела оправдать это чем-то другим, но я должна быть честной. Ты не представляешь, как меня гложет вина.

Я веду головой болезненный круг, проглатывая ее сдавленные слова.

— Нет. Прекрати. Я не держу на тебя зла. Я не считаю, что ты поступила плохо. У тебя своя жизнь, — говорю отрывками, чтобы не расплакаться, — Ты не должна бегать за мной или еще что. Поэтому не смей себя винить.

Она не согласна, но не пытается спорить, чтобы не вносить тревогу. Вчерашний день был интенсивным, и сейчас я слаба — это очевидно заметно. Как и полгала: придется уезжать раньше. Позвоню Курту как только встану умываться. Мне нужен покой, отсутсвие шумов, более родные стены. Квартира, в которой мы живем, уже стала мне домом. Я люблю свою комнату, вид из окна, нашу кухню и наш диван. Да, он намного меньше дивана Питера, но это не играет никакой роли. Когда ты во что-то влюбляешься, тебя перестает привлекать другое в той же мере.

— Ты простила Курта? — спрашивает искренне, без давления.

— Нет, — тихо отвечаю.

— Но ты простишь его?

— Нет.

Плечи Лии опускаются в неком облегчении. Дурацкая пижама с оленями делает обстановку чуть менее серьезной. В комнате свежо, просторно и уютно. На столе за моей спиной, вероятно, стоят закуски. Если только Чарльз не шастал ночью, а я, черт возьми, надеюсь на это.

— А Билл?

— М?

— Искра случилась?

Я прикрываю глаза, выбирая правду. В Лие нет намека на игривость. Она выведывает, чтобы узнать мою нынешнюю жизнь, чтобы понять, что происходит не только вокруг меня, но и во мне.

— Сложно сказать. Что-то было. Он назвал меня «маленькой мышкой». Дал такое прозвище, потому что мой голос был...писком.

Лия нешироко улыбается, мягко кивая.

— Очень хорошо. Раз он работает там, то не обидит тебя. Уже заранее ему верю, — но она улавливает, что во мне есть яркая неуверенность, и добавляет, — Расскажи прямо. Не таи.

— Он похож на Курта, — проговариваю с утомленным выдохом, — Внешне.

Подруга хмурится, а секундой погодя кладет ладонь на свой лоб. Я ожидаю любой ее реакции, но не этой:

— Будем надеяться, что это не то о чем я думаю.

После этого диалога прошло два часа. Мы закрыли тему и перешли к утренней рутине. Я не стала добиваться толкования подавляюще странного заявления. Мне сполна хватает кавардака, и если в мою черепную коробку поступит хоть одна новая дилемма — это прямая дорога в палату психиатрической больницы. И поверьте, от капельниц и медикаментов я более чем не в восторге.

Курт приехал достаточно быстро: ремонт дороги каким-то чудом успел завершиться. На нем выражено завуалированное чувство тоски: он скучал по мне эти сутки, хоть и притворяется, что все в порядке. Полагаю, если бы я была уверена в его смерти двадцать дней, то испытывала бы то же самое. Ему невмоготу расставаться и на час. Как он справится, когда мы расстанемся навсегда? Не моя проблема.

Я отказываюсь от объятий, так как пребываю не в нежном настроении. Тем не менее парню достаточно просто видеть меня. В нем мечется какая-то тревога, но другого уровня, и в конце концов, спустя полчаса пути, он выдает то, что крушит мое существо в пух и прах.

— Завтра выхожу на работу.

Шестерни в голове задают бешенный темп, а паника подступает к горлу.

— Что? Я останусь одна? На целый день одна?

Нет, невозможно, никак. Мои пальцы вцепляются в ремень безопасности, легкие горят от неадекватной циркуляции кислорода. Скажите, что это долбаная неудачная шутка.

Курт не светится от счастья. Поэтому он переживал: знал, как я восприму жестокую новость.

— Деньги, — поясняет, звуча как будто оправдывается, — Я не могу сидеть дома, правда не могу, Бо, я обязан как минимум оплачивать съем жилья, покупать лекарства и свежие, качественные продукты, пойми меня правильно...

— Но у нас не будет возможности говорить по телефону! — я готова захныкать, — Курт, что мне делать...если кто-то вломится, пока тебя не будет, как в тот день? Кто меня защитит? Нет! Курт, нет...

— Я научу тебя кое-чему, — нелегко отвечает и затормаживает в лесу, куда мы съехали три минуты назад.

Я осматриваю дикие ели за окном, будучи совершенно потерянной, и отчаянно произношу:

— Научишь чему?

Парень заминается на секунду, а следом...достает пистолет из-за спины, и мой желудок падает с грохотом. Это не муляж? Это реальное оружие? Я такое видела только на картинках. У Дэвиса не было огнестрельного. Он повторял, что есть, но его не было. Откуда он у Курта? Что вообще происходит? Сердце стучит как бешеное, когда я поднимаю взгляд к сосредоточенным карим глазам.

— Стрелять.