Разрушение

Я просыпаюсь от звука закрытия двери: ненавязчивого, приглушенного — одного его мне хватает. Видимо, заходила Иви. Она будит меня, как только девочки уходят в школу. В этот момент в доме всегда пахнет свежим завтраком: тостами, яйцами, беконом. Миссис Уилсон нежно помогает мне умыться, а затем кладет в тарелку всего помаленьку. Беседует о жизни, рассказывает о юности, на что я правда стараюсь отвечать — но порой не получается.

И, уверена, этот устоявшийся за три дня ритуал не был бы изменен, если бы не Курт, который обнимает меня так крепко и так и ранимо во сне. Я чувствую его мирное дыхание на волосах, ощущаю его мощное тело против моего маленького, греюсь в его крепких руках — и, возможно, это бы стало каким-то внутренним шагом к сближению, однако...

Однако все гораздо сложнее. Одним утром он просто пропал. Покинул родительский дом, покинул меня и исчез. Поначалу я злилась, потом поняла причину такого поступка, а под конец скучала. Весь вчерашний день я провела в тоске по нему, а потому, когда он написал свое неожиданное СМС, не смела отказать во встрече. Даже предложила делить одну постель. А сейчас...во мне нет ни грамма тепла. Вот одна из причин, не позволяющая придти хоть в малую норму: наша нестабильность. Брендон Ленновски сказал, что если остров посреди океана накрыло цунами, то в следующие разы ты будешь остерегаться даже малейшего подъема волны. С Куртом Уилсоном никогда не бывает глади. С ним я всегда в шторме. Все наши разговоры крайне эмоциональные и изматывающие. Я отхожу от каждого такого еще сутки. Восстановление — тот результат, который от меня ожидают. Но как я восстановлюсь, если в моей жизни до сих пор нет спокойствия? Если в моей жизни происходят слезные сцены по ночам с касаниями, которые напоминают ржавчину на металле — неровные, неправильные, кривые, корявые, грубые, оборванные...да хоть еще сто подобных синонимов — они идеально описывают происходящее.

У меня нет баланса. Курт не помогает, а ухудшает — верно подмечено им самим. Я не прошу многого. Я прошу остаться, если хочешь остаться — не потому что мне необходимо это присутствие сердцем, а потому что так у меня будет что-то неизменное, устойчивое, нерушимое.

Мой остров затопило цунами. Вода смела до крупицы суши. И я нуждаюсь в том, чтобы мне дали дерево. Дерево, которое выстояло и которое выстоит. Поэтому, да, коль так удобно: я хочу, чтобы Курт стал для меня гребаной пальмой. Я хочу полагаться на него. И, надеюсь, мистер Уилсон говорил с сыном именно об этом.

Я в курсе, что он тоже потерян и сломан. Я в курсе, что ему невероятно сложно и приходится справляться в одиночку. Он не был хорош в таких вопросах, но ему придется стать, потому что иначе между нами не появится определенность, что сущий кошмар для моей убитой психики. Раз уж мы определились, что расстаемся через пару месяцев, а пока сосуществует бок о бок — пусть оно так и будет. Без ответвления с маршрута. Без перепадов. Серое и блеклое «ничего» — дайте мне это, я заплачу, если назначите цену. Продам дом или свои чертовы органы — главное, не сердце, потому что за него не отдадут много. Оно остановится еще на подходе к донорскому центру.

Мой желудок до сих пор проживает невероятный стресс — я объясню. Первая причина — физическая. Мне тяжело дается еда и все, что с ней связано, будь то даже запахи. Вторая причина — психологическая. Он скрючивается при воспоминаниях о подвале, а воспоминания никуда не уходят. И это похоже на ад.

Вчера я читала статьи в интернете, касательно здоровья. Я научилась понимать, что инсульт и инфаркт миокарда — разные вещи. Если бы у меня случился инсульт, я бы осталась инвалидом на все свои последние никчемные дни. С инфарктом можно существовать, и, к слову, вполне себе долго. Там написано, что у молодых людей сердце будет биться столько, сколько они будут соблюдать врачебные рекомендации. И тут все вновь упирается в упомянутую проблему: нестабильность. Если Курт не угомонится, то я не протяну и пары лет. Мне по горло хватает собственных мучений, а вкупе с его страданиями — это слишком.

Поэтому я решаю поговорить с ним. Доходчиво. И, пока я размышляю об этом, он просыпается. Тихий стон исходит из приоткрытых пухлых губ, а глаза приспосабливаются к свету. Шторы не закрыты: я не делаю этого, чтобы видеть солнце. Мне критически важно его видеть.

— Бо, — хрипло бормочет парень, осознавая, что я давно не сплю.

Я поворачиваюсь на бок, к нему лицом, и он напрягается от моего вида. Низкие брови сводятся в ожидании, пока я подбираю выражения — ведь во мне нет желания ранить или обидеть.

— Хочу обсудить одну вещь, — сглатываю, — Выслушаешь?

— Конечно, — отвечает без промедлений.

Я обращаю внимание на его израненные костяшки, и ощущаю, как в нем возникает чувство неловкости. Возможно, он дрался с кем-то? Или ударил в стену? Сострадание и сочувствие особенно обострились в последние полторы недели. Я виню себя в этом, порой осуждаю, но никак не избавляюсь. Словно...это часть меня, я такая, какая есть, и не все в человеке можно сломать. Ключевые моменты не исчезают: хоть выбивай их сапогами, что со мной и делали.

— Мне нужна конкретика, — наконец выдыхаю, прикрыв веки, так и не сформулировав нечто более мягкое, — Я прочла все про инфаркт. Долгая жизнь светит лишь в условиях покоя. Ты покой не даешь, понимаешь? Весь этот переполох продолжать нельзя. Либо будь рядом, либо вообще не будь. Либо дай мне свое мужское плечо, либо уйди и не подходи никогда. Прекрати меня терзать своими терзаниями. Мне итак очень трудно.

Я открываю глаза, но боюсь поднять взгляд, боюсь увидеть, что моя речь отправилась в пустоту, боюсь увидеть новую вспышку боли в его эмоциях. Но Курт...аккуратно цепляет мой подбородок, и меня поражает неумолимое спокойствие и твердость. Я знаю, что это не подлинная картина, что там, за этой маской, скрываются как минимум стыд и вина. Однако, господи боже мой, это выглядит максимально реалистично.

— Буду рядом, — тепло его голоса поначалу обволакивает меня чем-то мирным и безопасным, — Ты умница, — и, погладив меня по щеке, он переводит тему, — Кровать Китти, конечно, рай, по-сравнению с раскладушкой. Я вроде как выспался. А ты?

— Да, здесь хорошо...

Он вылезает из кокона одеяла, и мне почти хочется броситься с извинениями, потому что я наблюдаю, как его распахнутые и выпущенные на волю чувства сворачиваются в конверт, запираются глубоко, ближе к внутренней части спины, на все замки. Как шкатулка, которую захлопнули и швырнули в угол. Мы работали над тем, чтобы он показывал себя, гребаную вечность, а теперь я попросила его об обратном. Попросила его исключить истинное, выдавать ненастоящее. И, что самое кошмарное, он не спорит. Смиренно прячется, при это явно считая это верным. Он полагался на меня целиком и полностью, следовал моим разъяснениям, учился элементарному. Я рассказывала ему о чувствах, направляла. Поэтому у него нет никаких сомнений: если я сказала так, значит правильно так, я смыслю в этих делах больше. Даже если это означает спуститься в подвал, быть одиноким, быть без поддержки. Я рвусь схватить парня за руку, прижать к себе, прошептать, что ошиблась, что мы пройдем это вместе, помогая и грея друг друга сообща. Но я не делаю этого. Потому что у меня нет ресурсов на то, чтобы утешать его. У меня нет ресурсов ни на что, а мучения Курта медленно вьют из меня веревки, подводя к тотальной отрешенности от мира.

— Пойдем умываться, котенок, — все такой же ласковый тон, — Потом завтракать. Хочешь, я съезжу за твоими любимыми хлопьями?

***

Следующие две с половиной недели проходили в тишине. Нет, мы общались, я имею в виду другое. Я не заметила в Курте ни капли боли. Он не выглядел как тот, кому плохо. Но стабильно раз в три дня парень уходил в ванную по вечерам и застревал там дольше обычного. И, несмотря на то, что его глаза были слегка красноватыми позже, они все также выражали спокойствие.

В основном Курт занимался поиском подходящей квартиры и ездил в Стелтон, чтобы собрать вещи. Перевез в родительский дом комод и прочую мебель — в нашем съемном доме часть интерьера была, как оказалась, не «родной».

Еще я слышала, как Курт обсуждает с отцом работу. Хорошая должность, высокая зарплата, юридическая направленность, вот только...это офис с графиком пять/два. Ему предстояло носить рубашки и галстуки, сидеть за столом с восьми до шести. В прошлом боец без правил — в настоящем «белый воротничок». Это светлый путь, так живет большая часть населения, но этот путь не для Курта Уилсона. Он не привык к подобному и навряд-ли привыкнет.

Как то раз, когда мы смотрели комедийный фильм вечером, на ноутбуке Китти, я спросила:

— Что ты чувствуешь по поводу...новой сферы деятельности?

И Курт ответил коротко, привычным размеренным голосом:

— Это хорошее место.

Все были сконцентрированы на мне. Иви, Норман, девочки — они заботились, смешили, успокаивали. И никто не заботился о Курте. С ним разговаривали родители, не отталкивали, но при этом не беспокоились:

— Ты в порядке?

А на мое такое беспокойство он выдавал стабильное и уверенное:

— Да.

Были в этом и свои плюсы. Мне становилось лучше. Я наконец поняла, что прогресс есть. У кошмаров бывают выходные, плюс два килограмма, ходьба осуществляема, и порой выползает слабая улыбка. Наблюдая за мной, Курт только убеждался в том, что обязан зарывать свои эмоции все глубже и глубже. Единственное, что давало мне облегчение — я знала, что он не искоренит чувства, как прежде. Они слишком сильные для того, чтобы их было возможно выжечь. Курт не превратится в камень внутри, несмотря на то, как сильно он старается быть камнем снаружи.

Мы не спали в одной постели. Парень расположился на диване в гостиной, и никто из нас не выдвигал предложений о совместном сне. Тем не менее между нами было и есть достаточно контакта. Я общаюсь с ним, я сижу с ним рядом за обеденным столом, я не против касаний, я не против слов любви.

Курт редко говорит «я люблю тебя», полагаю, он пытается заткнуть себя большую часть времени. Порой проваливается, потому что это вылетает из него неожиданно и резко. Однажды я прижалась к его телу без предупреждения, когда он сел на край кровати, чтобы  пожелать мне спокойной ночи. Я просто сломалась при виде тех самых покрасневших глаз, которые никак не сочетались с его чертовым не дрожащим:

— Добрых снов.

Он замер, задержал дыхание, втянул меня в более крепкие объятия и выпалил тихое:

— Я люблю тебя.

Я отвела голову, соединив наши глаза, и прошептала предельно доходчиво:

— Я знаю, Курт. Спасибо.

Парень понял, что я говорю не поверхностно. Понял, что я в курсе его работы над контролем, и закусил губу, пробормотав:

— Тебе правда лучше?

Это всадило в сердце нож. Потому что он точно знал о чем спрашивает, так как сам притворяется. И Курт боялся, что я притворяюсь тоже.

— Правда, — честно кивнула я, — Спасибо, что ты держишься ради меня, Курт. Я это очень ценю.

Он смутился, как будто его раскрыли. Дурачок. А затем вымолвил, не выпуская меня из хватки:

— Как думаешь...ты бы смогла быть со мной когда-то? Через несколько лет, например? Я бы...клянусь...сделал бы для тебя все, — его шепот прерывался, он закладывал усилия, чтобы не звучать разбито.

Я положила лоб на сильное плечо и поморщилась от того, куда ведет диалог. Быть с ним? Окунуться в отношения? Простить? Сблизиться? Довериться? Как это возможно?

— Наверное нет.

Он совсем затих на мгновение. Потом прошелся ладонью по спине и нежно проговорил:

— Спокойной ночи, девочка.

Той ночью я спала плохо. Меня мучало все разом: кошмары, страхи, неразбериха. Я видела Дэвиса, видела свою прошлую жизнь и не видела будущую. Как отныне двигаться? Куда идти? Через пару месяцев Курт снимет мне квартиру, и я одновременно жду этого и боюсь. Я хочу потерять Курта, но какая-то часть меня, совсем крохотная часть, скулит от этого «хочу».

Тогда я вспомнила про подаренный блокнот. Он лежал в полке, которую мне вежливо одолжили, рядом с маленькой стопкой вещей. И так, выдернув ручку из канцелярской подставки на столе, перевернув несколько испачканных чернилами страниц, я включила ночник и начала изливать на бумагу все подряд.

«Мне сложно. Невыносимо смотреть за твоим саморазрушением. Невыносимо быть причиной твоего разрушения. А тебе невыносимо быть причиной моего. Ты сам подвел к этому, хоть и неосознанно. Но ты подвел. Я продолжаю винить тебя, пусть и чуть меньше прежнего. Злость к тебе медленно испаряется: не уверена справедливо ли это по отношению к себе. Ведь я должна на тебя злиться, Курт. Я должна. Почему не получается? Курт, я запутана. Сколько еще должно пройти времени, чтобы хотя бы один из нас задышал полной грудью? А случится ли это вообще? Мы упали, Курт. Кто нас поднимет? Как подняться самим, если руки стерты в кровь? Что нам делать? Мне страшно. Я устала. Страшно. Устала. Иду на поправку, но жизнью это назвать нельзя. Я и не заживу вновь. Когда-то мы лежали в обнимку: беззаботно. Ели китайскую еду, целовались и занимались любовью. Сейчас одна мысль о сексе приводит меня в конвульсии паники. Я не восстановлюсь в этом плане. Я ни с кем не сближусь: не после изнасилования. Я не говорю об этом, Курт, я даже с собой не говорю, но это было так больно. Ужасно больно. Я не могла сидеть в том чертовом товарном поезде: настолько больно. Я презираю свое тело. Оно испорчено. Оно мерзкое. Я себя ненавижу. Мне страшно, Курт. Я устала».

На следующий день меня не могли поднять с постели. Я впала в депрессивный эпизод и не вылазила из кровати. Бесконечно спала. К ужину услышала надломленный голос парня, обращенный к матери:

— Это из-за меня. Я спросил ее, возможно ли между нами что-то, через года.

Иви не ответила. Вероятно, осудила сына взглядом, что точно добило его. Потому что я не видела Кута на утро, мы встретились лишь под вечер. Он как обычно одарил меня сдержанной любовью, не выдав ни одну унцию страдания в глазах.

Сегодня мы переезжаем. То, чем я до смерти напугана, и то, о чем я молчу. Напрягать Уилсонов некрасиво: они сделали для меня слишком много. Но остаться с Куртом наедине...я боюсь повторения ситуации. Боюсь, что к нам кто-то вломится, пока парень будет в магазине. Я убью себя сразу, я не стану бороться или дожидаться смерти от других факторов. Мне не по силам и час подобного опыта.

Китти держит меня на своей груди: мы лежим в обнимку, пока мужчины загружают два автомобиля коробками. Ее тонкие пальцы вырисовывают узоры на моей ладони. Она была со мной три недели, без перерыва. Постоянно рядом. И я чертовски благодарна этой девушке: без нее у меня бы не получилось сдвинуться и на пол шажочка к какому-либо выздоровлению. Она грела меня, успокаивала, веселила, дарила добро — и все безвозмездно. Мы проводили часы на заднем дворе: иногда за ее рассказами, а иногда в тишине — зависело от ситуации. Смотрели мультфильмы, приглашая к себе Мию. Эта маленькая девочка также спасла меня, сама того не понимая. Держалась за мой локоть, делилась школьными историями, а перед сном всегда целовала в щеку. Курт, увидев это впервые, сомкнул челюсть и покинул комнату. Ему было непомерно трогательно, а еще...ужасно. Ужасно от того, что его самая младшая сестра чрезмерно взволнована, а потому из нее лезут вот такие чувственные жесты.

Китти не расспрашивала меня о случившемся. Она просто не смела ковырять рану. На выходных я уснула посередине совместного просмотра, головой на ее плече, пока аккуратная рука была заведена за мою шею. Мне приснился кошмар, я захныкала и вскочила, когда вдруг обнаружила, что девушка никуда не ушла. Китти прижала меня близко-близко и шептала:

— Я с тобой, ты в безопасности, я с тобой.

Я кивала и держалась за нее, потеряв стеснение. Она целовала мое лицо, бродила трепетными касаниями по спине и не прекращала уговаривать:

— Это закончилось, Бо. Это закончилось.

Она ненавидит своего брата. Ей противно любое его присутствие. Китти не выражает неприязнь вслух — по крайней мере не при мне. Но она испепеляет Курта игнорированием. Он перестал пытаться быть вместе со мной, когда рядом сестра — в комнате моментально воцарялось напряжение, похожее на бурлящую воду, кипяток, и сотни айсбергов бы не остудили этот жар.

Мне удалось услышать их перепалку пять дней назад. Я пошла в туалет и уловила голоса, исходящие из гостиной, где Курт, по времени, уже должен был вроде как спать.

— За что ты так с ней? — шипела девушка, — Твоя бывшая, тупая сука, как ее там? Сара? С ней ты такого не сделал. А с Бо, с самой чудесной, прекрасной девочкой — с ней ты так обошелся.

— Пожалуйста, прекрати, — с дрожью выдавил Курт, отчего по моему позвоночнику пробежали мурашки.

— Что? Пожалеть тебя? Ты нихрена этого не достоин. Я тебе говорила, что ты всех топчешь? Когда вы приехали сюда в первый раз. Я сказала, что ты всех растоптал: маму, папу, меня, Мию. И, посмотри, я абсолютно права! Ты не изменился. Ты растоптал нового человека — и тебе с этим жить...

— Кэтрин, — грубо оборвал мистер Уилсон, по звукам вышедший из гаража, что стало для всех «сюрпризом», — Не смей говорить в таком тоне с братом. Не доросла еще, чтобы ему указывать. На это есть я и мама.

— Папа! — отчаянно бросила девушка, — Ты шутишь? Да он же...

— Ты и мне хамить надумала? — Норман понизил голос, отчего стало не по себе, — Я повторяю последний раз: не смей унижать своего брата. Он сам знает свою ошибку, без твоих напоминаний. В комнату. Живо.

Я мигом зашла обратно, не желая быть пойманной с поличным. И, при первой же возможности, когда мы с Китти остались наедине снова, пробормотала:

— Не надо так к нему.

Девушка поджала губы и тяжело выдохнула:

— Надо, Бо. К нему только так и надо.

Я подтянула одеяло повыше и Китти помогла мне укрыться до шеи.

— Он твой брат, — другая попытка.

Горько звучит, но она не медлила над ответом, настолько он был искренний и рьяный:

— Да. И мне за это стыдно.

Я не думаю, что забуду ее слова когда-либо. И очень надеюсь, что их она произносила лишь мне. Китти такая же категоричная, как и Курт. Это не юношеский максимализм. Это черта характера.

Сегодня суббота, и мы с самого утра не отлепляемся друг от друга: впрочем, как и во все предшествующие субботы и воскресенья. Я не хочу уезжать от нее, она стала той, за которую я держусь — и это, конечно, обязано прекратиться. Быть обузой, грузом — мерзко. Но я хочу побыть этой обузой еще чуть-чуть. Уже заранее знаю, что прореву ни одну ночь в тоске по ней. Мы сможем видеться, естественно: более того, Иви и Норман раз десять сказали нам приезжать так часто, как получится. Мы живем в одном городе, а расстояние всего-навсего полчаса езды. Казалось бы, в чем трагедия? А она имеется: меня не устраивает тот факт, что все будет зависеть от Курта. Ждать, когда он предложит съездить в гости — заранее мучительно.

— Ты же бросишь его? — произносит в своей манере.

Мы не обсуждали такие нюансы. Видимо, переезд нелегок морально не для одной меня.

— Он уже брошен, — мотаю подбородком, — Но да, я разойдусь с ним, когда оправлюсь, если ты про это.

— Я про это, — кивает, — Не прощай его. Ладно?

— А? Кого не прощать? — любопытный нос Мии врывается в спальню.

Китти фыркает, но тем не менее стучит по матрасу, веля сестре заползти к нам. Она садится рядышком и кладет щеку на мою, что как минимум мило. Ее кожа мягкая, пахнет шоколадом — по уголку губ понятно, что последние десять минут она занималась поеданием выпечки Иви на кухне.

— Попросила маму, чтобы ты не уезжала, — щебечет.

Я ломко улыбаюсь и прикрываю глаза.

— Как успехи?

— Отстой.

Это слово она подхватила у одноклассника, с чего Китти бесконечно смеется, потому что произносится оно максимально утомленно и раздраженно одновременно. Как и сейчас — старшая цокает в усмешке.

— Мама не против, чтобы Бо осталась, — поясняет, — Никто не против. Мы наоборот «за».

— Тогда почему нужно уезжать? — неумело возмущается.

— Курту негде спать, — Китти выдает самое первое что пришло на ум, при этом сдерживаясь от ненависти в голосе.

— Пускай он спит с Бо, — легко отвечает Мия, — Мама с папой спят вместе. Курт и Бо тоже любят друг друга. Почему им не спать вместе?

Я не давлюсь воздухом. Не ощущаю укол. Мы с Китти синхронно вздыхаем, прежде чем я проговариваю:

— Мы будем приезжать на выходных. Ты не успеешь соскучиться.

Девочка отрывает щеку, вскидывая руками:

— Да я уже скучаю! Это нечестно!

***

Стич вбегает в квартиру с азартом. Мы впустили его первым, как пускают кошку в новое жилище. Я осматриваю просторное помещение. Здесь нет прихожей, как и в доме Уилсонов. Сразу же большая комната. Теплые оттенки. Студия: кухня совмещена с гостиной. Есть несколько серых дверей: полагаю, раздельный санузел и две спальни. Потолок белый. Пол — уложенные узором прямоугольники дерева. Средних размеров бежевый диван, под котором лежит большой коричневый ковер с мягким ворсом. Там же к стене прикреплен значительных размеров телевизор. Зону для приема пищи отделяет барная стойка, а современный гарнитур по цвету похож на песок.

Неожиданно, но я влюбляюсь в эту квартиру сразу же. Она кажется такой родной. Словно я должна быть здесь, словно это мое место.

— Я помогу разуться, — проговаривает Курт из-за спины.

Я неловко поворачиваюсь и наблюдаю, как он садится на одно колено и развязывает мои ботинки, снимая один за другим. Мистер Уилсон несет коробки по широкой закругленной лестнице, складируя их около порога. Здание уютное, если можно так выразиться. Пять этажей: мы поселились на четвертом. Здесь ухоженный застекленный подъезд, а на каждом пролете висят глянцевые цифры: от одного до пяти. Это центр Бриджа, как я поняла. Рядом есть парк, где Стич с удовольствием будет осуществлять свои прогулки.

— Осмотрись пока, хорошо? Я должен перетащить вещи и припарковать машину.

Я киваю и нерешительно прохожу вперед, обнимая себя руками. Высокий холодильник: по сравнению с нашим прошлым ощущается гигантским. Опускаю ручку и попадаю в спальню. Двуспальная кровать, бежевые стены и...окно в пол. Одна сторона комнаты завешана плотными серыми шторами, которые я тяну в разные стороны и вижу тот самый парк, упомянутый ранее. Я хочу здесь остаться. Я хочу спать тут.

До меня доходит, что Курт снял жилье не по карману — и только для того, чтобы мне понравилось. Чтобы я не разочаровалась, чтобы не чувствовала себя угнетенно условиями. Это так...приятно, ценно. Я испытываю благодарность.

Шагаю в другие помещения. Еще одна спальня тоже хороша. В ней есть балкон. Я мысленно отмечаю, что она точно достается Курту. Он постоянно курит, и ему не нужно будет выходить на улицу или задымлять туалет.

Сердце екает при входе в ванную комнату. Душ. Что-то подсказывает мне, что Курт выбрал именно такой вариант в малой надежде на то, что мы снова будем мыться вместе, как когда-то давно. Все оформлено в спокойных тонах, подобающих квартире в целом.

Будь я прошлой Бо, запрыгала бы от восторга.

Мужчины переговариваются, занося привезенное в дом. Стич ходит за мной хвостиком, внюхиваясь в каждый угол. Ему тоже нравится. Я уверена по шумному дыханию и энтузиазму в движениях.       Вскоре слышу щелчок двери и закусываю губу при виде горы коробок, из-за которых выходит Курт. Он смущенно складывает руки в карманы джинсов и спрашивает:

— Как тебе? Если не очень, мы найдем варианты...

— Здесь прекрасно, — опережаю, мотая головой, и в нем разливается какое-то облегчение и радость, — Но это стоит дорого. Нам не потянуть...

— Это мои заботы, Бо, — теперь опережает он, — Главное, чтобы тебе было хорошо.

Я ежусь, опираясь спиной о диван и разглядывая встроенный свет на потолке. Курт копошится в кармане джинсовки, подходя ко мне на близкое расстояние. В его руке оказывается брошюра, которую я получаю и вижу надпись «Центр поддержки и заботы». Там нарисованы объятия, но не по тупому. Все оформлено лаконично, что дает понять о статусе заведения. Бумага приятная. На листах содержится краткая информация об услугах, которые они предоставляют, и какого же мое удивление, когда я замечаю примечания «волонтерское движение», «занятия проходят за символическую плату». Внизу главного разворота находится следующее: «Билл Картер. Основатель, соучредитель и руководитель».

— Центр недалеко. Двадцать минут на машине. Там есть группа для людей, переживших...сексуальное насилие, — знаю, он старается говорить мягко, но меня все равно передергивает, — Я съездил, поговорил с куратором. Хорошая женщина. Они собираются два раза в неделю, в три часа дня. Ты...было бы хорошо, если бы ты пошла.

Глянцевые листы становятся липкими из-за пота, образовавшегося на моих пальцах. Слушать истории других людей? Вникать в них? Делиться своей? Я не смогу поделиться ей полноценно. Но это ключ к лучшему, да? Не могу же я ничего не предпринимать, сидеть и плакать, не стремясь изменить это.

— Я пойду, — шепчу, — Когда?

— Завтра, — выдыхает Курт, касаясь моей щеки и соединяя наши взгляды, — Ты умница, Бо. Все наладится. Медленно, но наладится. Уже налаживается.

Я позволила ему объятия, которые длились не больше минуты. А затем мы перешли к обеду, купленному заранее, и обустройству квартиры.

«Спасибо»
— Б.