Разрушение

Антидепрессанты себя проявили. Мы не можем разбудить Бо уже больше двух суток. Она горит кошмарами, кричит, подрывается в холодном поту, скулит от боли в легких и ребрах, падает в изнеможении на подушку и молниеносно засыпает.

Бо не ела около пятидесяти часов. Я заливаю в нее воду чуть ли не силой, вместе с гребаными таблетками, когда она трясется от страха. И сказать, что я в панике, — не сказать ничего. Ленновски уговаривает меня успокоиться, но я, черт возьми, не могу поверить, что все должно выглядеть таким образом.

— Мистер Уислон...

— Что? Что Вы мне скажите? А если у нее сердце откажет? У нее был инфаркт, пока она находилась в том ужасе. Шанс на долгую жизнь — пятьдесят процентов. Ей нужен покой, чтобы не произошел рецидив!

— У Беатрис глубокая депрессия, которую нужно контролировать.

— У нее нет депрессии! — уже кричу, стоя в проклятом коридоре, — Она подавлена, она сломлена, но она говорит с Вами, говорит с Рене, она не говорит полноценно только со мной! Она старается питаться, она не отказывается мыться, у нее нет симптомов депрессии, кроме отсутствия улыбки, но какого хрена вы думаете, что она может улыбаться, а?!

Брендон снимает очки, протирая стекла синим свитером.

— Беатрис не говорит полноценно ни с кем, мистер Уилсон. За две встречи между нами не было конкретного диалога. Единственное, что она сказала — чтобы вы появлялись реже. На вопрос про принятие таблеток ответила кивком. Если мы не будем ничего делать и исключим медикаменты, есть риск суицида. У людей, переживших глобальную травматическую ситуацию, часто появляются мысли подобного характера, — выдает, явно в недовольстве самим собой, — Адаптация к лекарствам кончится в скором времени. Проявите терпение.

Риск суицида, вашу мать?

— Бо не станет себя убивать, когда так отчаянно боролась за жизнь. Брендон, я Вас уважаю, но это полная чушь, — почти рычу, — Не будьте Вы долбанным Рональдом в конце-то концов. Не относитесь к ней таким образом!

Ленновски слабо улыбается и оглядывается по-сторонам, проверяя наличие чужих ушей.

— Курт, — впервые обращается по имени, звуча мягко и устало одновременно, — Вы за нее переживаете и боитесь. Вы ее любите, так что все Ваши реакции мне кристально ясны. Но поймите, пожалуйста, что я бы никогда не подошел к своему пациенту халатно. Попридержите себя еще день. Завтра вечером все это кончится. Обычно адаптация протекает в более мягкой форме, но у Беатрис сильное истощение и, как Вы сами подметили, недавний инсульт. Дайте ей время, не требуйте от нее моментального привыкания, не требуйте от меня чудодейственного средства помощи — такого не существует.

Я закусываю губу, протирая глаза. Это настоящая пытка. Наблюдать, как она мучается, и позволять этому происходить.

— Вы же знаете, что я убью Вас, если с ней что-то случится, да? — вздыхаю.

— Сомнений не имелось с первого взгляда, — по-доброму смеется Брендон, — Это даже интересно.

— Что именно? — вздымаю бровь.

Ленновски лукаво улыбается, засовывая руки в карманы синих джинсов.

— Говорить с тем, кто вечно держит пистолет за спиной. Хожу на волоске от смерти. Необычный опыт.

Он всегда его видел? Мне даже становится стыдно. Да, я ношу глок с собой 24/7. Произошло много всего, поэтому не позволяю себе расслабиться. Но если я и планировал в кого-либо стрелять — исключительно в Рональда. Ну, возможно, еще в повара больницы, ведь еда Бо ужасно невкусная. Ленновски в список потенциальных жертв не входил и не входит.

— Так вот в чем причина Вашей доброты, — съезжаю с темы.

— Пожалуй в этом тоже, — кивает с уместным весельем, — Но еще... Рональд правда неординарная личность. И, если Вы вдруг надумаете свершить свой план, я встану в суде на сторону обвиняемого.

Неожиданно улыбаюсь. Вяло, но...я серьезно улыбнулся?

— Сами не хотите руки марать?

— Да замарал бы, вот только разрешения на оружие не получал. Однако, что-то мне подсказывает, что Вы тоже?

— Идите к черту, — безвредно усмехаюсь, откидывая голову.

Из за спины вдруг раздается противный голос:

— Что бы в моей больнице обсуждали мое же убийство? Вообще страх потеряли, — Брейс закрывает одну из комнат для персонала на ключ с ворчанием, — От Вас, Ленновски, особенно неприятно слышать. Уволены будете, доскетесь.

Брендон поджимает губы, кое-как сдерживая хохот, а я облокачиваюсь о стену, смотря за разворачивающейся картиной.

— Можно ли винить меня в грубости? — риторически спрашивает психиатр.

Рональд фыркает, шаркая мимо нас к лестнице.

— Не переживайте, Вас убьют первее. Каждый вечер просматриваю объявления киллеров.

На этот раз уже я поджимаю губы. Нет, смешны не его слова. Смешно то, с какой серьезностью он их произносит. Без преувеличения: есть в этом и толика угрозы. Наверняка пожалуется Майку. Рональд Брейс — пособие о том, каким мужчиной быть не надо. А я...я ведь тоже такое пособие. И от этой мысли все возвращается на круги своя. Брендон обладает какой-то неведомой способностью отвлекать и утешать. Он как бы...порой смещает ракурс. Ему не платят за лечение моих мозгов, но он все равно занимается этим между делом. Утром мне выдали раскладушку, и я почему-то уверен, что это его заслуга.

— До завтра, Курт. Отдохните, ладно?

Да, точно его. Ленновски не пропустил мимо мое спальное место. Кресло не ортопедическое, но отлично запомнило форму тела — я провожу в нем сутки напролет, так что мышцы бесконечно ноют.

Вкатываю губы в рот и издаю неразборчивый полу-соглашающийся звук. Брендон уходит, я бегло спускаюсь по лестнице и курю на морозе впопыхах. Когда возвращаюсь в палату, наблюдаю всю ту же картину: сон и измученное лицо. Моюсь с приоткрытой дверью, стоя под горячими струями, и чувствую, как кожа зудит из-за контраста температуры. Затем переодеваюсь в то, что принес отец — треники и футболка. Долго не могу уснуть и какого-то хрена решаю посмотреть видео на телефоне. Вот только сразу натыкаюсь на то, что заставляет скривиться в отвращении.

От кого: Неизвестный отправитель.
«Курт, это Сара. Слышала, ты нашел свою девушку...поздравляю? Как приедешь в Стелтон, напиши. Встретимся и поговорим, тебе не помешает поддержка, когда Бо уйдет».

Это захлестывает меня неизвестной эмоцией, и я сразу печатаю:
«Она не уйдет. И не смей строчить мне снова. Пошла нахрен со своими поздравлениями».

Конечно она уйдет без раздумий. Но эта тупая сука не может говорить подобное. С чего она вообще так решила? Надо добраться до Мэта и отрезать ему сволочной язык.

Мобильный вибрирует и на дисплее высвечивается:
«Уйдет, когда я покажу ей наш звонок. Бедная девушка...страдала, пока ты по пьяне болтал со мной».

Сердце замирает в первую секунду, во вторую ползет к верху, а в третью душит в районе горла. Да вы издеваетесь.

И ведь Бо поверит. Ей руководит ненависть. Она поверит всему. Я стучу по клавиатуре в более нервной манере.

«Я не делал ничего плохого. Ты сама позвонила, и я послал тебя без раздумий. Если наберешься скотства ее потревожить — я уничтожу тебя перед Крегли. Способ придумаю, не сомневайся».

Высвечивается ленивое «печатает сообщение», и я получаю следующее:
«Свяжешься с ними снова? Ну-ну, ага».

Из меня вылетает приглушенный рык, и руки стремятся вышвырнуть телефон в порыве злости. Плевать. Мы будем в Бридже. Она собралась караулить Бо около квартиры? У какой? У всех? У нее не будет адреса.

Блокирую номер и задираю голову к кровати, впиваясь глазами в хрупкую фигуру. Хватает минуты, чтобы понять ужасную истину: даже сейчас она не защищена от всего. Не защищена из-за того, что я рядом с ней.

***

Утро, которое превратило мелкие осколки когда-то целого в еще более мелкие.

Я просыпаюсь от того, что Бо колотит. На ее лбу бисерины пота, а взгляд перепуганный до смерти. Сразу зову всех, до кого могу докричаться. Утешаю ее, глажу, суечусь, думаю о том, как выстрелю в Брендона за его чертовы таблетки, Рене вкалывает успокоительное, но и оно помогает слабо, прибегает Рональд, в нем сквозит непонимание, вызывается Ленновски, он тоже сбит с толку, я держу ее трясущееся тело в своей хватке, шепчу нежные похвалы и поощрения, когда дыхание становится чуть ровнее, кидаю красноречивый взгляд на тех, кто пытается провести какой-то анализ, Саймон берет кровь, Брендон остается в палате рядом с нами, пока другие идут делать свою работу, и спрашивает у Бо:

— Скажи, пожалуйста, тебе давали наркотики?

Мой желудок падает, я интуитивно жму Бо ближе в защитном жесте. Нижняя губа девушки дрожит. Она часто всхлипывает и держится за мою футболку кулачками, нуждаясь в поддержке, что просто топчет мое сердце.

— Нет... — хнычет, — Или...не знаю...прошу...уберите это...что происходит...Курт...

Я целую ее макушку, сидя на постели, когда она полу-лежит на моей груди. Трепетно вожу ладонью по щеке и говорю на ухо:

— Это пройдет, я рядом, и это пройдет, котенок.

— Когда ты пила воду, не чувствовала никакого неестественного привкуса?

Твою мать...вода. На ее руках нет следов проколов. Ублюдок подмешивал ей что-то, чтобы она скорее умерла? Нет. Чтобы успокоилась и не плакала, не прерывала его сраные галлюцинации. Я жмурюсь, мотая головой, пока она не видит. За что ей это? Все из-за меня, я виноват, из-за меня, она страдает из-за меня, она пережила этот кошмар из-за меня.

— Немного. Но я думала, что...что просто...я не знаю, — она ворочается в моих руках, когда организм не дает успокоиться, — Я просто хотела пить...я пила, когда он давал...я не знаю...

Рональд заходит и говорит, что никаких следов в крови не обнаружено. Это логично. Прошло достаточно времени. Но их заключение: ломка. Однозначно, без других вариантов.

Он давал ей воду только из целей угомонить плач. И каждый раз там был порошок. Я должен был пытать его дольше. Я обязан был. Он умер быстро, он не должен был отделаться так просто.

— Поэтому сердце справилось, — выдыхает Брейс, потирая лоб, — Наркотик регулировал пульс, который постоянно скакал. Не знаю чем он ее пичкал, но только в этом вижу объяснение.

Я, черт возьми, не ослышался? Мне поблагодарить выродка?

— Я хочу еще, — неожиданно всхлипывает Бо, — Можно немного? Хочу еще. Я успокоюсь. Я успокаивалась, когда пила воду. Я успокоюсь и сейчас. Обещаю.

Я сжимаю челюсть и глажу ее еще чаще, бормоча около виска:

— Ты успокоишься и без этого, милая, тебе не нужно такое...

— Ненавижу тебя, — выпаливает в плаче, и я запрокидываю голову, задерживая дыхание, — Ты все портишь! Я тебя ненавижу, я ненавижу, за что ты так со мной?! Ты все делаешь хуже, почему ты не хочешь, чтобы мне стало немного лучше?! Ты специально, я тебя ненавижу! Урод, моральный урод, ты мерзкий, отвратительный, лживый, зачем ты появился, зачем...

Я пытаюсь что-то сделать, что-то исправить, но она отпихивает меня, что выходит слабо, и рыдает сильнее, все переходит в истерику, и Ленновски встает, проговаривая:

— Уйдите сейчас, мы о ней позаботимся, уйдите ради нее, ей так...

Я не дослушиваю. Кладу ее на постель, контролируя собственные слезы, хватаю джинсовку, залезаю в ботинки и быстро шагаю к двери, не оборачиваясь, но слыша вдогонку истошное:

— Не возвращайся, ни за что не возвращайся, пожалуйста, исчезни...

Как только попадаю на пролет лестницы, ударяю в стену с задушенным криком. Как только попадаю в авто, бью по рулю сотни раз. Закуриваю, кровь с костяшек капает на треники, пепел с сигареты падает на сиденье.

« — Я не могу тебя ненавидеть, — шепчет, невинный взгляд выражает всю искренность, — Что бы ты не сделал, Курт...это боль, но не ненависть».

Так она сказала в тот вечер, когда я стоял перед ней на коленях. Мы лежали в на кровати, меня уничтожало то, как я с ней поступил.

« — Я тебя не выгоню. Пойдем со мной, в спальню. Мы полежим вместе. Что думаешь?

— Вместе? Ты будешь рядом? Правда будешь?

— Я буду рядом, — гладит по спине.

— Хорошо, да. Мы будем так же близко? Если нет, то я хочу еще посидеть здесь. Мы можем?

— Мы прижмемся друг к другу так близко, как это возможно, — нежно говорит на ухо, не отстраняясь ни на миг».

Я не плачу. Я делал это слишком много для мужчины за последний месяц. Лишь сижу, склонившись, и ощущаю безысходность. Она поправится. Не быстро, и все же поправится. Но меня никогда не примет. Ее голос, переполненный злобой...он не станет прежним ко мне. Бо встретит другого парня и...

Меня почти рвет от этой мысли.

Не на моих глазах.

Не так.

Я не вынесу видеть ее в чужих руках, лицезреть ее улыбку для кого-то и знать, что она ни за что не улыбнется мне.

Что-то дергает меня, и я ищу в навигаторе конкретное место. Раньше такого не случалось. В такой форме. Церковь оказывается совсем рядом с больницей. Я доезжаю до туда за пять минут. На мне все еще одежда для сна и джинсовка. Шнурую ботинки по-человечески и нерешительно иду к дверям. В конце-концов...Богу ведь плевать на одежду, да? Главное то, что внутри. Захожу, и в нос просачивается запах ладана. Висят незнакомые иконы, лики святых. Не знаю что я делаю, когда сажусь на скамейку и опускаю голову, закусив губу. Здесь почти никого нет. Разве что женщина, которая продает атрибутику и свечи. Тишина. И так необычайно...спокойно?

Я отчаян, но что-то неведомое послабляет боль. Немного затягивает рану, пусть и на время. Мне необходимо утешиться хотя бы на пару минут. И это происходит. Я молчу, прикрыв глаза, и повторяю про себя одно слово:

— Умоляю.

Оно относится ко всему. Умоляю о здоровье для Бо. Умоляю простить меня за ошибки и убийства. Умоляю дать мне шанс искупить вину. Умоляю дать мне силы вынести все испытания. Умоляю отпустить мой грех, касательно Маркоса, который остался без матери. Единственное, о чем я не умоляю — чтобы Бо меня полюбила. Я словно чувствую, что просить об этом бессовестно.

— Добрый день, — произносит спокойный мужской голос.

Я часто моргаю и распрямляюсь, замечая священнослужителя с бородой. На нем надет крест, поверх «формы». Я понимаю, что это не называется формой. Но я не имею ни малейшего представления о правильном названии. Меня привели в храм однажды, чтобы покрестить — и это я знаю по рассказам, не более.

— Добрый, — хриплю.

— Обычно не подхожу к людям, если человеку нужно — он сам идет, — объясняет с сочувствием, — Но к Вам подошел. Если хотите, можете исповедаться. Я выслушаю.

Я слабо мотаю подбородком, выдавливая:

— Нет, спасибо, — и, помедлив, спрашиваю то, что уже спрашивал у отца, — Скажите только...Бог наказывает?

Мужчина мягко улыбается, глухо отвечая:

— Бог указывает. Наставляет на светлый путь.

— А он есть? Светлый путь.

— А Вы не чувствуете?

— Нет, — сглатываю с виной.

— То, что Вы сюда пришли покаяться, — это уже свет. Даже если кажется, что вокруг тьма, Иисус дает Вам силы придти сюда. Дает Вам силы проснуться. Молитесь и верьте. Остальное прибудет.

Я молился в одиночестве еще полчаса. Опять же, не имея в запасе ни одной корректной речи.

Я не стал религиозным фанатиком. Я просто принял Бога окончательно. И, думаю, ничто иное не приближает тебя к Господу так, как искренняя вера. А веры у меня достаточно.

«Пора перестать тебя жалеть»
— Б.