Тени чувств
Утро было тихим. Ветер еле шевелил полотнища у входа, солнце ещё только пробивалось сквозь завесу песка на горизонте. Я проснулась от лёгкого зуда в висках — вино, конечно, давало о себе знать.
Мира уже ждала меня у очага. Она поставила миски с кашей и мягко улыбнулась. Мы сели напротив друг друга.
— Доброе утро, — сказала я, стараясь звучать бодро.
— Угу, — отозвалась она, сделав пару ленивых глотков.
Я ела медленно, будто жевала не пищу, а мысли, застрявшие в горле. А Мира молчала, но я знала — она что-то заметила. И я не ошиблась.
— О чём вы говорили с Дарином? — спросила она вдруг. Спокойно. Слишком спокойно.
Я вздрогнула и чуть не поперхнулась. Отложила ложку, сделала глоток воды. Сердце сжалось.
— Он... — выдохнула я, опустив взгляд. — Он сказал, что ему нужна я.
Мира застыла. Глаза её медленно опустились к миске. Она не удивилась — не так, как могла бы. Просто... стало тихо. Не снаружи — внутри.
— Я думала, он скажет это, — прошептала она. — Он слишком часто смотрит на тебя, когда думает, что никто не замечает.
— Мира... — Я не знала, что сказать.
— Ты не виновата, — перебила она, но голос у неё был натянут, как струна. — Он взрослый. И делает свой выбор. Только... — она сделала глубокий вдох, — ты его не любишь, да?
Я покачала головой.
— Нет. Я... я не могу.
Мира кивнула. Губы её дрогнули — то ли от грусти, то ли от горечи.
— Это Амен, — сказала она тихо. — Ты смотришь на него, как будто он твой дом.
Я не ответила. Потому что она была права. Потому что я сама боялась признать это.
Мира отложила ложку.
— Только прошу... не рань Дарина, если можешь. Он не из тех, кто переживает в молчании. Его боль громче, чем кажется.
Я сжала её руку через стол.
— Я не хотела... всё стало слишком запутанным.
Мира посмотрела на меня, и в её глазах я увидела не обиду — понимание. И это было куда больнее.
— Сердце — не то, что поддаётся воле. Я просто надеялась, что твоё потянется к нему. Но теперь вижу — оно уже выбрало.
И снова — тишина. Только ветер шуршал за палаткой.
После завтрака мы долго молчали. Напряжение будто повисло в воздухе, тонкой дымкой тянущееся между нами. Мира поднялась первой, собрала миски, но не ушла сразу. Постояла, словно раздумывая над чем-то, а потом тихо сказала:
— Хочешь... пойдём вместе соберём травы? Там, у скал, где тень подольше держится. Вдвоём будет быстрее.
Я подняла взгляд. В её голосе не было ни упрёка, ни обиды — только спокойное предложение. Может быть, попытка отвлечься. А может — остаться рядом, несмотря ни на что.
Я кивнула.
— Хорошо. Мне тоже стоит проветриться.
Она кивнула в ответ и слегка улыбнулась — блекло, но искренне.
— Возьми с собой нож. Там бывает осока, она цепляется за всё подряд.
И с этими словами она вышла первой, а я ещё немного посидела, прежде чем последовать за ней.
Мы шли вдоль края скал, где ветер был мягче, а солнце не так жгло кожу. Камни давали тень, и земля здесь дышала прохладой. Я несла с собой холщовый мешок и нож, Мира — плетёную корзину.
— Смотри, — я наклонилась к кусту с узкими сизыми листьями. — Это сухоцвет геба. Он горчит, но хорошо снимает жар и останавливает воспаление. Его лучше заваривать с мятой, иначе вкус вывернет рот.
Мира осторожно коснулась пальцами травы.
— А вот это похоже на ту, от которой ты отпаивала Амена?
Я усмехнулась:
— Та была горче и суше. Это — чабер. Он хорошо помогает от боли в животе. Но если переборщить — будет хуже. Я однажды дала его сестре , и она потом три дня меня ненавидела.
Мира прыснула от смеха:
— Удивительно, что ты вообще ещё кого-то лечишь после такого.
— Потому что больше некому, — я сделала вид, что обиженно вздыхаю, — приходится прощать.
Мы собирали ещё долго. Я рассказывала , как правильно соединять травы , объясняла, когда корень важнее, чем верхушка.
— Вот, ливанская душица. Если приложить её к ране — остановит кровь. Но если заварить — поднимает давление. Важно понимать, чего ты хочешь добиться.
— Или кого ты хочешь прибить, — поддакнула Мира, склонившись рядом со мной.
Я рассмеялась:
— А ты быстро учишься. Осторожнее с такими идеями.
Мы обе прыснули от смеха, и на какое-то время всё стало легче. Воздух наполнился ароматами трав, смехом и спокойствием, которого нам так не хватало.
В такие моменты казалось, что нет ни войны, ни боли, ни запутанных чувств — только мы, солнце, ветер и земля, полная жизни.
Мы уже почти заполнили корзину, когда я заметила куст с редкой травой — низкий, с мелкими белыми цветками и тонкими, серебристыми листьями.
— Подожди, — сказала я, — это, кажется, сехет. Он снимает судороги и хорошо помогает при жаре. Его почти не найти в этих местах.
Я подошла к самому краю уступа, где почва была сыпучей и рыхлой. Камни под ногами заскользили, прежде чем я успела пригнуться. Всё произошло слишком быстро.
— Осторожно! — крикнула Мира, но было уже поздно.
Я поскользнулась и покатилась вниз по склону — не слишком высокому, но усеянному острыми камнями. Вскрик сорвался с губ, когда один из них с силой ударил в бок, другой — в ногу. Я остановилась, когда земля снова выровнялась, задыхаясь от боли.
Мира тут же подбежала, спрыгнув почти за мной.
—Святой Ра ,Ты в порядке? — её голос дрожал, но она старалась не паниковать.
Я сжала губы, поднялась на локтях и, наконец, посмотрела на ногу. Лодыжка уже наливалась отёком, тонкая царапина на колене быстро заполнялась кровью. Но хуже было не это — резкая, глубокая боль внутри щиколотки давала понять: что-то не так.
— Думаю, я её... — я судорожно вдохнула, — подвернула.
Мира присела рядом, осторожно тронула мою лодыжку, и я сжала зубы от боли.
— Прости, — прошептала она, — держись. Мы сейчас что-нибудь придумаем.
— Прямо как я говорю Амену, когда у него болит спина, — пробормотала я с бледной усмешкой.
— Только ты обычно не лежишь в пыли с разбитым коленом, — ответила Мира, слабо улыбнувшись в ответ.
Мы обе поняли — назад будет трудно. Но страх уступил место упрямству. Мы были не из тех, кто сдается из-за одной травмы.
Мира осмотрела мою лодыжку ещё раз — аккуратно, но сосредоточенно. Отёк рос прямо на глазах, и даже лёгкое движение вызывало острую боль. Я старалась не стонать, но лицо предательски искажалось при каждом вдохе.
— Это нехорошо, — пробормотала она, встревоженно оглядывая окрестности. — Если ты попытаешься идти сама, только навредишь сильнее.
Я слабо кивнула, стиснув зубы.
— Думаешь, сможешь дотащить меня? — попыталась пошутить я.
— Разве что на себе, и то — до ближайшего куста, — фыркнула она, но в её глазах мелькнула решимость. — Подожди здесь. Я быстро. Приведу кого-нибудь... кого-то сильного.
Я знала, кого она имела в виду, ещё до того, как она вскочила на ноги. Хотела сказать: «Нет», но осеклась. Сейчас было не до гордости.
— Ладно, — выдохнула я. — Только осторожно.
Она кивнула и бросилась назад, по камням и песку, легко, как только Мира могла.
Я осталась лежать в тени, сжимая траву в пальцах, чувствуя, как пульсирует боль. Прошло, может, десять, может, пятнадцать минут — время растягивалось, как смола.
И вот я услышала шаги. Сначала одни — быстрые, лёгкие, а потом — более тяжёлые, уверенные. Мира появилась первой, лицо взволнованное, но облегчённое. А за ней — Дарин.
Он сразу подошёл ближе, взгляд острый, сосредоточенный.
— Что случилось?
— Упала. Подвернула ногу, — сказала я спокойно, стараясь не показать, как больно.
Дарин молча опустился на колени рядом, аккуратно осмотрел лодыжку. Его пальцы были холодными и осторожными.
— Ты умеешь выбирать места для прогулок, — тихо сказал он, но без упрёка. — Похоже на вывих. Надо поднимать тебя и нести.
Я сглотнула.
— Не думай, что мне это приятно.
— А я и не думаю. Просто подниму. Остальное потом.
Мира бросила на меня короткий взгляд. В нём было и беспокойство, и сожаление. Но она ничего не сказала. А Дарин уже подхватил меня на руки — легко, уверенно.
— Готова? — спросил он.
Я кивнула.
Дарин нёс меня уверенно, не говоря ни слова, но я чувствовала, как его руки напряжены, как напряглись мышцы плеч и груди. Лицо у него было сосредоточенное, брови сведены. Он шёл быстро, осторожно ступая, будто я была чем-то хрупким, что может рассыпаться от одного неловкого движения.
Когда мы дошли до лазарета, он распахнул дверь ногой и аккуратно уложил меня на низкую кушетку, устеленную тонким одеялом.
— Осторожно, — пробормотал он, придерживая мне голову рукой, пока я не устроилась.
Мира тут же подскочила.
— Я сейчас, — бросила она и выбежала из комнаты, словно ветер.
А Дарин остался. Несколько секунд он просто стоял рядом, глядя на меня, а потом медленно опустился на край кушетки. Его рука вдруг поднялась — и, еле касаясь, он смахнул пальцем пыль с моей щеки. Движение было лёгким, почти неосязаемым.
— Спасать тебя уже вошло у меня в привычку, — сказал он с лёгкой усмешкой, но в голосе была тихая, пронзительная грусть.
Я хотела что-то ответить, но не успела — он медленно придвинулся ближе. Его взгляд скользнул по моим губам, потом снова встретился с моим.
— Иногда... — прошептал он, едва слышно, — ...иногда мне хочется, чтобы ты хотя бы раз смотрела на меня... как на него.
Я застыла. Сердце пропустило удар. В этот момент он был так близко, что я чувствовала его дыхание, слышала, как напряглись мышцы в его горле.
Мира как будто нарочно не возвращалась. Время остановилось. И в этой тишине я поняла, как многое не сказано — и как многое уже поздно говорить.
— Дарин... — тихо сказала я, неуверенно, будто само его имя застряло у меня в горле.
Он взглянул на меня — в глазах метался целый шторм: боль, желание, гнев на самого себя. И вдруг, без предупреждения, без слов, он наклонился и резко поцеловал меня.
Поцелуй был коротким, словно вспышка — внезапный, горячий, почти отчаянный. Я не успела даже среагировать, ни вдохнуть, ни оттолкнуть — лишь замерла.
Он отпрянул так же резко, как и приблизился, словно сам испугался того, что сделал. Лицо его побледнело.
— Прости... — выдохнул он. — Я... я позволил себе слишком много... Прости, Амонет. Прости.
Он начал пятиться назад, будто воздух стал невыносимым. Его голос дрожал, и он повторил:
— Прости. Прости. Прости...
Затем развернулся и бросился к двери. В этот самый момент она распахнулась, и на пороге появилась Мира с корзиной и мазями в руках.
Дарин едва не сбил её с ног, и только в последний момент увернулся, не глядя, пробормотав:
— Извини...
И исчез за дверью, будто бежал от самого себя.
Мира осталась стоять посреди комнаты, ошеломлённая, прижав корзину к груди.
— Что... тут произошло? — спросила она, медленно поднимая на меня взгляд.
А я лишь молчала, чувствуя, как губы горят от прикосновения, которого не должно было быть.
Я молча взяла корзину из рук Миры, поставила её рядом и начала обрабатывать ногу. Всё было не так страшно, как казалось вначале: не перелом, просто сильный вывих. Лодыжка отекла, да, но кость цела, а значит, я отделалась легко.
Я промыла ссадины, достала повязку, крепко сжала зубы и начала бинтовать. Мира всё это время стояла неподалёку, не сводя с меня взгляда. Сначала молча, но с каждым моим движением её молчание становилось всё громче.
— Ты уверена, что справишься? — спросила она сначала почти буднично.
— Да, — коротко ответила я, не поднимая глаз.
Я обмотала последний виток бинта и закрепила его, аккуратно, но с силой. Готово. Только вот тишина вокруг стала какой-то... напряжённой.
Мира сложила руки на груди, прислонилась к стене и наконец заговорила снова, чуть громче:
— Так, Амонет... Что случилось? Почему Дарин вылетел отсюда, как будто его кто-то проклял?
Я застыла. Не потому что не знала, что сказать — просто не знала, как.
Она шагнула ближе. Её голос стал твёрже:
— Я же не слепая. Он был бледный, как мел. А ты сидишь тут с лицом, будто тебя обожгли.
Я подняла на неё глаза.
— Потому что обожгли, — тихо сказала я.
Мира моргнула.
— Он тебя...
Я кивнула. Неохотно.
— Это была... ошибка, — выдохнула я. — Он сам понял. Извинился. Ушёл.
Мира медленно выпрямилась, её лицо сменилось — от удивления к тревоге.
— Амонет... ты ведь знаешь, что он...
— Да, — оборвала я её. — Знаю.
Мы замолчали. Воздух стал тяжёлым, вязким. Мира села рядом, не прикасаясь, но её присутствие было тёплым, спокойным.
— Просто скажи, если тебе станет хуже, — прошептала она. — Не с ногой... с сердцем.
Я едва заметно кивнула. Но внутри всё было слишком шумно, чтобы чувствовать облегчение.
Дверь лазарета тихо скрипнула, и я повернула голову. На пороге стоял Амен. Высокий, собранный, в глазах — привычная суровость, но под ней уже пряталась тень беспокойства.
Он вошёл неторопливо, словно давая время осознать его присутствие, а затем, подойдя ближе, сел рядом на табурет. Несколько мгновений он просто смотрел на меня, изучая взглядом от лица до перевязанной ноги.
— Мне доложили, что ты здесь, — сказал он, и в его голосе звучало нечто большее, чем просто формальная забота.
Я не успела ответить — его рука медленно поднялась и мягко коснулась моей щеки, подушечками пальцев скользнув по коже.
— Лекарь... — прошептал он чуть насмешливо, но нежно, — в какие неприятности ты снова влезла?
Я слабо улыбнулась, хотя внутри всё сжалось.
— Всего лишь скала и моя невнимательность.
Он качнул головой, взгляд его стал мягче. И в этот момент Мира, до того молча наблюдавшая за нашей сценой, тихо поднялась.
— Я... потом зайду, — проговорила она, почти шёпотом, и, не дожидаясь ответа, скользнула к двери, аккуратно её прикрыв за собой.
Мы остались вдвоём. Его пальцы всё ещё покоились у моего лица, как будто он боялся отнять прикосновение, словно это могло что-то разрушить.
— Ты ведь понимаешь, — сказал Амен тише, — я не могу оставаться в стороне, когда с тобой что-то случается.
Он задержал взгляд на мне, словно обдумывая, что сказать. И тут его рука, чуть дрожащая, опустилась на мою шею, мягко, но уверенно. Я могла почувствовать его тепло, как он приближается. Я смотрела ему в глаза, не зная, что скрывается за этим взглядом, но ощущая, как сердце начинает биться быстрее.
И в этот момент, внезапно, он наклонился ко мне, и его губы коснулись моих. Это был быстрый, почти исподтишка поцелуй, такой неожиданный и тихий, что я не успела даже в полной мере понять, что произошло. Мгновение, и он отстранился, но всё равно оставался слишком близким.
Его глаза встретились с моими, и он тихо, почти шёпотом, сказал:
— В следующий раз, когда захочешь убиться, сообщи. Я буду рядом.
Тихий, но пронзительный голос. Я почувствовала, как по коже пробежала дрожь. Он не отводил взгляда, и его слова не были угрозой — скорее, обещанием.
Я молчала, не зная, как ответить. Всё, что я могла сделать — это просто смотреть на него, ощущая в воздухе что-то напряжённое, невидимое, но такое реальное.
