Глава 16.Месть
Сознание вернулось ко мне не сразу. Сначала это была просто тупая, всепоглощающая боль. Она пульсировала в висках, горела между ног, ныла в каждом месте, где его пальцы и зубы оставили свои следы. Я лежала на диване в гостиной, куда доползла ночью, после того как он уснул. Запах его кожи, его пота, его семени — все еще витал в воздухе, вызывая тошноту.
Я открыла глаза. Раннее утро. Тишина. Солнечный свет, льющийся в окно, казался насмешкой. Как может мир быть таким же ярким и обычным, когда в моем собственном все перевернулось с ног на голову?
Сил не было. Ни физических, ни душевных. Каждая клеточка тела кричала о боли и унижении. Но где-то глубоко внутри, под слоями шока и отчаяния, тлел крошечный, холодный уголек выживания. Я не могу позволить этому уничтожить меня. Не могу.
Стиснув зубы, я заставила себя сесть. Голова закружилась. Я оперлась на подлокотник, чувствуя, как по спине бегут мурашки от боли в растянутых мышцах. Мне нужно было двигаться. Нужно было стереть все следы. Взять себя в руки.
Я поднялась на ноги, едва удерживая равновесие, и, как марионетка на расшатанных нитках, побрела в свою комнату. Дверь была приоткрыта. Я заглянула внутрь. Он спал. Раскинувшись на моей кровати, на моих простынях, которые теперь были испачканы им и мной. Лицо его в спящем состоянии казалось таким спокойным, почти невинным. От этой мысли стало еще горше.
Я прошла в ванную, заперлась на ключ и включила воду. Я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя. Заплаканные, опухшие глаза. Бледная, почти серая кожа. И эти ужасающие, багровые отметины на шее и плечах. Я прикоснулась пальцами к одному из засосов. Больно. Унизительно.
Я приняла душ. Горячий, почти обжигающий. Я терла кожу мочалкой, пока она не покраснела, пытаясь смыть не только грязь, но и ощущение его рук, его губ, его веса на себе. Но это было бесполезно. Чувство осквернения сидело слишком глубоко.
После душа я подошла к шкафу. Мне нужно было выбрать одежду. Что-то, что скроет правду от всех. От него. От самой себя. Мои пальцы дрожали, когда я взяла простой хлопковый топик и короткие шорты. Это была моя обычная домашняя одежда. Та самая, в которой я чувствовала себя уютно и безопасно. Теперь она казалась костюмом для спектакля, который мне предстояло сыграть.
Я оделась. Ткань больно терла ушибленные места на бедрах, но я игнорировала боль. Я посмотрела в зеркало. Синяки на ногах и талии были видны. Ящик зачесалась, чтобы найти тональный крем, пудру — что угодно, чтобы их скрыть. Но у меня ничего не было. Не до того было обычно. Придется надеяться, что он не заметит. Или... или сделать так, чтобы он не захотел заметить.
Я вышла на кухню. Тишина в квартире давила уж слишком. Мне нужно было время. Время, чтобы приготовить завтрак. Чтобы натянуть на лицо маску нормальности. Чтобы придумать, что сказать.
Я механически поставила кастрюлю с водой на плиту, насыпала овсянки. Руки дрожали. В голове проносились обрывки вчерашнего: его хриплый шепот, мои мольбы, боль, а потом... то предательское, постыдное волнение, что заставило мое тело ответить ему. От этого воспоминания меня бросило в жар. Я ненавидела себя за эту слабость еще сильнее, чем за саму боль.
И тогда решение пришло само собой, кристально ясное и беспощадное. Правды не будет. Никогда. Я не вынесу его взгляда — взгляда насильника, который вдруг осознает, что он сделал. Я не вынесу жалости от других. Я не вынесу необходимости что-то решать, куда-то уходить, что-то объяснять. Это убьет меня.
Лучше ложь. Ложь, в которую он захочет поверить. Ложь, которая позволит нам всем продолжать жить в этом хрупком мире, который мы построили. Я буду притворяться. Я буду улыбаться. Я сделаю вид, что ничего не было.
Я услышала шаги. Тяжелые, неуверенные. Он вышел из комнаты. Я почувствовала, как все внутри меня сжалось в комок леденящего страха. Я не обернулась. Продолжала помешивать кашу, хотя рука налилась свинцом.
Он замер в дверях. Я чувствовала его взгляд на себе. На моих ногах. На синяках, которые он оставил. Потом он заговорил. Его голос был хриплым от похмелья.
— Вов? Все хорошо? — я сама удивилась, как ровно и спокойно прозвучал мой голос. Я медленно повернулась к нему, стараясь дышать ровно.
Его лицо было бледным, глаза мутными. Он смотрел на мои бедра, на мою шею, и в его взгляде читался ужас и непонимание.
— Надя... это я тебя так? — он спросил, и его голос дрогнул.
Вопрос повис в воздухе. Прямо сейчас я могла все изменить. Сказать правду. Увидеть, как его мир рухнет. Но я увидела в его глазах не только ужас, но и надежду. Надежду, что это не он. И я поняла — он не помнит. Алкоголь стер память. Он дал мне ключ к моей лжи.
Я опустила глаза. Помолчала, давая ему прочувствовать тяжесть своего молчания. Пусть думает, что я просто смущена. Пусть видит в этом подтверждение его самых страшных догадок.
— Садись, кушай. Проголодался, наверное, — сказала я тихо, переведя разговор на бытовые рельсы. Я поставила перед ним тарелку, протянула стакан с водой и таблеткой. Рука не дрогнула. Я была актрисой, играющей свою роль на perfection.
— Что вчера было? — он не отступал, его голос был полон отчаяния. — Почему... у тебя все в синяках? Я... я сделал это?
Он смотрел на меня, умоляя о опровержении. И я дала ему его. Я подняла на него глаза. Вдохнула поглубже. И... улыбнулась. Это была самая трудная улыбка в моей жизни. Я вложила в нее всю нежность, всю ту теплоту, которую когда-то к нему чувствовала. Я сделала ее немного усталой, немного печальной, но не испуганной. Не такой, как у жертвы.
— Ничего не было, — сказала я просто, ясно, глядя ему прямо в глаза.
Я видела, как по его лицу прокатилась волна облегчения. Он так отчаянно хотел верить, что не способен на такое. Его мозг, отравленный алкоголем и чувством вины, с жадностью ухватился за это спасительное оправдание.
— Садись, покушай, — повторила я мягко, но настойчиво.
И он послушно сел, опустив взгляд в тарелку. Он поверил. Он съел мою ложь, потому что она была для него менее горькой, чем правда.
Я повернулась к плите, чтобы скрыть дрожь, наконец-то прорвавшуюся сквозь железную выдержку. Первая битва была выиграна. Но война только начиналась. Теперь мне предстояло жить в этом новом, изуродованном мире, где я — не жертва, а просто уставшая девушка, а он — не насильник, а просто парень, который перебрал вчера. И я буду носить эту маску каждый день. Для него. Для Юли. Для всех.
А внутри, под маской, будет тихо кричать и плакать та, настоящая я. Та, что навсегда осталась в той комнате. Разбитая. Оскверненная. И одинокая в своей ужасающей тайне.
---
Когда Вова доел, отложил ложку и подошел ко мне, у меня внутри все сжалось в ледяной комок. Он встал передо мной, его взгляд был затуманенным, но в нем читалась какая-то новая, незнакомая нежность. На секунду мне показалось, что он все вспомнил. Что за этой нежностью скрывается осознание содеянного и попытка загладить вину. Панический страх, острый и липкий, подкатил к горлу. Но я не позволила ему себя парализовать.
Вместо этого я заставила свои губы растянуться в мягкую, любящую улыбку. Это было похоже на то, как если бы ты надевал перчатку на обожженную руку — больно, неестественно, но необходимо.
— Вов... — протянула я, и мой голос прозвучал на удивление нежно.
Я подняла руки и медленно, будто боясь спугнуть, прикоснулась ладонями к его щекам. Его кожа была шершавой, щетина колола пальцы. Вчера эти щеки были искажены гримасой животной страсти. Сегодня на них читалась растерянность и надежда. Меня выворачивало от прикосновения к нему, от близости его тела, от памяти о его весе на мне. Но я не отстранилась. Я смотрела ему в глаза, в эти темные, сейчас такие беззащитные глаза, и вела свою игру.
— Милый... — я произнесла это слово, и оно обожгло мне язык, как кислота. — Будь со мной?
Я сказала это через силу, сквозь тошноту и внутреннюю дрожь. Это была не просьба. Это была первая пуля в задуманной мной войне. Я хотела не просто отомстить. Я хотела сломать его. Сломать так, чтобы он никогда больше не смог почувствовать себя целым. Чтобы его «любовь» стала для него ядом. Чтобы он, как и я, навсегда остался с трещиной внутри.
Он замер. Его глаза расширились от неожиданности.
—Надь, ты шутишь? — он прошептал, не веря своим ушам.
А потом его лицо озарилось такой искренней, такой безудержной радостью, что на мгновение мне стало почти жаль его. Почти.
— Конечно буду! — он крикнул так, что, казалось, стекла задрожали. — Надь, любимая моя! Наденька!
Он ринулся вперед и схватил меня в объятия, прижал к своей груди так сильно, что у меня перехватило дыхание. Его руки сомкнулись на моей спине, и я почувствовала, как по телу пробежала знакомая волна страха. Эти руки вчера сковывали меня, оставляя синяки.
— Милая моя, я буду тебя оберегать и любить! — он говорил это в мое ухо, его голос дрожал от счастья. — Я всегда буду рядом!
Он подхватил меня на руки, как перышко, и, смеясь, звучно чмокнул в щеку. Его поцелуй был горячим, влажным. От него стало тошно. Но я закинула руки ему на шею, притворно рассмеялась и поцеловала его в лоб. Мой поцелуй был сухим, быстрым, как укол булавки.
В этот момент в дверь постучали. Вова, все еще не выпуская меня из объятий, пошел открывать. Я висела у него на руках, как трофей, как вещь. Дверь открылась. На пороге стояли Андрей и Марат. Увидев нас — Вову с сияющей улыбкой и меня у него на руках, — они застыли с открытыми ртами. Их взгляды переметнулись с его счастливого лица на мое. Они искали подвох, насилие, страх. Но я снова натянула свою маску. Я пожала плечами, словно говоря: «Что поделаешь?», и улыбнулась им той же сладкой, лживой улыбкой.
— Надь, ты чего в руках Вовы? — спросил Андрей, его голос был полон недоверия.
— Надежда теперь девушка моя! — провозгласил Вова, и его голос гремел от гордости.
Он наконец поставил меня на пол. И в этот момент я увидела, как глаза Андрея и Марата буквально вылезли из орбит. Их взгляды прилипли к моим ногам, к синякам, которые теперь были видны при свете дня. Потом они медленно поднялись на мою шею, на багровые следы укусов. Их лица помрачнели, а взгляды, тяжелые и подозрительные, устремились на Вову. Воздух накалился.
— Перепил, признаю... — пробормотал Вова, смущенно потирая затылок. Он пытался отшутиться, списать все на пьяный угар.
И тут вступила я. Мой голос прозвучал легко и беспечно, разряжая напряжение.
—Ну бывает, ничего страшного! — сказала я, махнув рукой, как будто это были просто царапины от падения с велосипеда.
Я видела, как Андрей и Марат переглянулись снова. Они не понимали. Они видели доказательства насилия, но видели и мое спокойствие. Их мозг отказывался складывать эту картинку. И это было мне на руку.
Мы прошли на кухню, сели, заварили чай. Разговор был натянутым. Андрей и Марат бросали на меня украдкой взгляды, а Вова сиял, как майское солнце, периодически трогая мою руку, как бы подтверждая свое право на меня. Я отвечала ему легкими прикосновениями, каждый из которых отзывался внутри тихим криком отвращения.
Пользуясь моментом, я извинилась и вышла из кухни, будто в туалет. Но вместо этого я прошла в прихожую. Куртка Вовы видела на вешалке. Я быстро сунула руку в карман и вытащила почти полную пачку сигарет. «Мальборо». Я сжала ее в кулаке и, крадучись, как вор, проскользнула в свою комнату. Спрятала пачку глубоко в ящик с бельем, под стопку маек. Маленькая кража. Ничтожный акт воровства. Но для меня это был символ. Первый шаг к тому, чтобы отобрать у него что-то. Пусть маленькое. Пусть незначительное. Но его.
Я вернулась за стол, как ни в чем не бывало. Мои пальцы все еще помнили шершавую поверхность пачки.
Вечером Андрей ушел за Юлей, а Марат, нехотя и с парой колких замечаний в сторону Вовы, отправился домой. Вову я попросила остаться. Сказала, что хочу побыть с ним. Он согласился, сияя, как ребенок.
Когда я помыла посуду и навела порядок на кухне, я пошла в свою комнату. Вова лежал на моей кровати, уже почти спящий. Я подошла к нему и, не говоря ни слова, уселась ему на колени, спиной к его груди. Он вздрогнул и проснулся, его тело мгновенно отозвалось напряжением. Я почувствовала, как подо мной зашевелилась его плоть. Отвратительное, но ожидаемое подтверждение его власти над ним.
— Вова... — я обернулась к нему, мой голос стал тихим, с придыханием, с нарочитой ноткой эротики, которой не было в душе. — Поцелуешь?
Он приподнялся на локтях, его глаза были полны удивления и быстро растущего желания.
—Надь, ты чего? — его голос был хриплым.
— Хочу тебя... — прошептала я, приближая свое лицо к его, медленно, давая ему прочувствовать каждый миллиметр этого расстояния. — Можно?
— Неженка... — выдохнул он, и в этом слове была вся его обожание и, как мне показалось, облегчение. Он, наверное, боялся, что после вчерашнего я буду его бояться.
Наши губы встретились. Этот поцелуй был полной противоположностью вчерашнему. Нежным, ласковым, почти робким. Он боялся спугнуть. А я... я целовала его, думая о мести. Я пустила свои руки под его свитер, ладонями скользнула по его горячей, твердой коже на животе, почувствовала, как вздрагивают его мускулы. Он застонал тихо, его руки обхватили мои бедра. Он ждал продолжения. Ждал, что сейчас случится то, что не случилось вчера по-настоящему, без боли и страха.
Но я знала. Я знала, что сейчас вернутся Андрей и Юля. И как по расписанию, дверь в квартиру с грохотом захлопнулась, послышались голоса.
Я посмотрела на Вову. На его лице было написано настоящее огорчение. Я же улыбнулась, поцеловала его в щеку и, не убирая рук, медленно повела ладонью вниз, к поясу его штанов. Я почувствовала, как он замер, его дыхание перехватило.
— Надь... — он прошептал, его голос был полон мольбы и предостережения. — Юлька с Андреем дома.
— Милый... — я ничего не ответила, лишь продолжила свои ласки, касаясь его уже через ткань брюк. Он резко вздохнул, его тело напряглось до предела. Он был на грани, и это давало мне странное, извращенное чувство власти.
И тут, как и было задумано, в дверь постучали. Я резко вскочила с кровати, поправила одежду и открыла дверь. На пороге стояла Юленька.
— Ааа, шоколадка, аккуратнее! — засмеялась она, когда я, сияя самой настоящей, чистой улыбкой, подхватила ее на руки и закружила. В этой девочке была моя единственная правда.
— Держу тебя, не переживай, милая, — сказала я, прижимая ее к себе и чувствуя, как ее маленькое сердечко бьется в унисон с моим, таким же испуганным и одиноким.
Я отпустила ее, и она убежала в зал. Я вернулась к кровати и села рядом с Вовой. Он смотрел на меня горящим взглядом, все еще находясь во власти желания, которое я так искусно разожгла и оборвала.
— Вов, — сказала я, глядя ему прямо в глаза с наигранной мечтательностью. — А я хочу ребенка от тебя.
Он замер. Его глаза округлились.
—Сильно хочешь? — спросил он, и в его голосе прозвучала та самая, сладкая надежда, которую я и хотела в нем пробудить. Надежда на семью. На будущее. На нормальность.
Я закивала, изображая самую искреннюю радость. И он снова обнял меня, прижал к себе и поцеловал в лоб. Его объятия были полны обещаний. Обещаний, которые я никогда не позволю ему сдержать.
Ночью, когда все улеглись, Вова заснул первым, тяжело дыша, повернувшись ко мне спиной. Я же до часу ночи играла с Юлей в настольные игры, смеялась над ее историями, была идеальной «шоколадкой». Я цеплялась за эти моменты, как утопающий за соломинку. Они были моим якорем в этом бурном море лжи.
Когда Юля наконец уснула, Андрей осторожно взял ее на руки и унес в гостевую комнату. Его взгляд, полный немого вопроса, скользнул по мне, но я лишь улыбнулась и пожелала спокойной ночи.
Я осталась одна в своей комнате. Переоделась в пижаму. Легла рядом с Вовой. Он во сне повернулся и обнял меня, прижав к своей груди. Его дыхание было ровным. Его тело — теплым и расслабленным. Он был счастлив. Он получил то, что хотел.
Я лежала с открытыми глазами, чувствуя тяжесть его руки на своем теле. Тело, которое он изуродовал. Душу, которую он растоптал.
«Сам виноват», — пронеслось у меня в голове, холодно и безжалостно.
И только тогда, в полной тишине, когда его дыхание стало глубоким и ровным, я позволила единственной, предательской слезе скатиться по виску и впитаться в подушку. Это была слеза не по себе. Это была слеза по тому невинному, глупому чувству, что я когда-то, возможно, к нему испытывала. По тому, что он сам же и уничтожил. А потом я закрыла глаза, прижалась к его груди, как любящая девушка, и уснула с ледяной решимостью в сердце. Игра началась. И я была готова играть до конца.