15.18+
Его слова «Будь моей» повисли в воздухе не просьбой, а ультиматумом. Прежняя отчаянная мольба в его глазах исчезла, смытая новой, мутной волной желания. Воздух, и без того спертый, наполнился густой, нездоровой энергией. Мое молчание он воспринял не как нерешительность, а как согласие, и это была роковая ошибка.
— Нет, — выдохнула я, и это слово наконец сорвалось с губ, слабое, но четкое. — Вова, нет. Отстань.
Но он уже не слышал. Его губы снова нашли мои, но это был не поцелуй, а акт агрессии. Жесткий, властный, почти болезненный. Я замотала головой, пытаясь вырваться, но он одной рукой схватил меня за подбородок, сжимая челюсть с такой силой, что у меня выступили слезы.
— Перестань! — мой крик был приглушен его ртом. Я уперлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть эту неподъемную массу мышц и ярости. Это было как пытаться сдвинуть скалу. — Уйди! Я сказала нет!
Он оторвался от моих губ, его дыхание было тяжелым и свистящим. В его глазах не осталось ничего человеческого — только плотоядный, дикий блеск.
—Ты не хочешь? — он усмехнулся, и эта усмешка была ужаснее любой злости. — А это что?
Его рука рванулась вниз, грубо просунулась под резинку моих шорт и трусов и впилась пальцами в мою плоть. Я вскрикнула от боли и унижения, пытаясь сомкнуть ноги, но его колено с силой раздвинуло мои бедра.
— Видишь? Мокрая. Твое тело меня хочет, даже если твой глупый рот говорит обратное.
— Это от страха! — закричала я, и слезы хлынули из моих глаз ручьями, заливая щеки и шею. — Я боюсь тебя! Отпусти!
Но он уже ничего не слушал. Он был во власти какого-то древнего, животного инстинкта. Его пальцы рванули на мне ткань шорт. Раздался неприличный, резкий звук рвущейся ткани. Потом то же самое произошло с трусами. Холодный воздух ударил по обнаженной коже, и я почувствовала себя абсолютно беззащитной, оскверненной еще до того, как он прикоснулся к самому сокровенному.
— Нет! — завопила я, уже не пытаясь быть тихой. Я начала бить его кулаками по спине, по плечам, по голове. Но он лишь фыркнул, словно от назойливой мухи. Мои удары были для него ничем.
Он придавил меня всем своим весом, выбив из легких воздух. Я задыхалась, мир поплыл перед глазами. Его руки, огромные и шершавые, снова впились в мои бедра, сжимая их с такой нечеловеческой силой, что я почувствовала, как под кожей лопаются капилляры. Это были те самые «мертвые хватки», оставляющие синяки на несколько дней. Потом одна из его рук переместилась выше, к моей груди. Он сжал ее так грубо, что я взвыла от боли.
— Вова, пожалуйста! — я умоляла, мои ногти впились ему в спину, царапая кожу, оставляя красные полосы. Но это не было сопротивлением. Это была агония. — Остановись! Я не хочу!
— Молчи, — прошипел он мне в ухо, и его голос был низким и страшным. — Все равно уже поздно.
Я чувствовала его возбуждение, твердое и требовательное, упирающееся в мою промежность. Ужас парализовал меня. Это было настоящее. Сейчас это произойдет.
Он не стал больше ждать. Не было никаких ласк, никакой подготовки. Одним резким, отчаянным движением он вошел в меня. Боль была ослепляющей, разрывающей. Я закричала — не стон, а полный ужаса и боли вопль, который, казалось, должен был разнести стены квартиры. Мое тело вздыбилось, пытаясь вытолкнуть его, но он был уже внутри, и его таз был прикован к моему железной хваткой его рук.
— Боже... — это был его сдавленный стон. Он замер на секунду, и я почувствовала, как его тело напряглось. Но это была не пауза из жалости. Это была пауза хищника, наслаждающегося моментом.
А потом он начал двигаться. Грубо, резко, без какого-либо ритма, кроме ритма собственной ярости и желания. Каждый толчок отзывался новой волной боли. Я плакала, тряся головой, мои руки беспомощно скользили по его спине, оставляя все новые и новые царапины. Но чем сильнее была боль, чем громче я всхлипывала, тем яростнее он становился. Он наклонился и впился зубами мне в шею, прямо поверх старых засосов. Острая, жгучая боль заставила меня выгнуться, и в этот миг он вошел еще глубже.
И тут со мной стало происходить что-то необъяснимое, чудовищное. Сквозь боль, сквозь унижение, сквозь леденящий душу страх, мое предательское тело начало отвечать. Адреналин, страх, боль — все смешалось в каком-то диком, извращенном коктейле. Внутри меня, там, где была только разрывающая агония, начало разливаться странное, греющее тепло. Я ненавидела себя за это, но не могла остановить.
Мои стоны, еще недавно полные мольбы, стали прерывистыми, хриплыми. Слезы все текли, но в них была уже не только боль. Мои ноги, которые я пыталась сомкнуть, ослабли, а затем, к моему ужасу, сами обвились вокруг его бедер, притягивая его ближе, глубже. Мои ногти, которые царапали его спину в отчаянной попытке остановить, теперь впивались в его мускулы, не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержать.
Он почувствовал это. Его движение на мгновение замедлилось.
—Да... вот так... — его хриплый шепот прозвучал прямо у моего уха. — Я же знал... знал, что ты зажгушка...
Его слова были плетью по моему самолюбию. Но мое тело уже не слушало разум. Волна, которую я не могла контролировать, поднималась из самых глубин, сметая все на своем пути — и страх, и стыд, и боль. Это было животное, примитивное release, рожденное не из желания, а из насилия, из крайней точки отчаяния и возбуждения.
Конвульсии прокатились по моему телу, вырывая из горла не крик, а долгий, сдавленный стон, полный стыда и невероятного, запретного наслаждения. Я дергалась под ним, чувствуя, как мое влагалище судорожно сжимается вокруг него.
Мое release стало для него последним спусковым крючком. Его ярость нашла выход. Он издал низкий, победный рык и начал двигаться с удвоенной, звериной силой, уже не скрывая своей жестокости. Его толчки становились все короче и резче. Он впился зубами мне в плечо, и я почувствовала, как его тело затряслось в финальном, мощном спазме. Он излился в меня, горячим и влажным, и на несколько секунд его могучие мускулы стали абсолютно неподвижны, кроме мелкой дрожи.
Потом он рухнул на меня, весь мокрый, тяжелый, пахнущий сексом, болью и победой. Его дыхание было хриплым и прерывистым.
Я лежала под ним, как раздавленное насекомое. Слезы текли по моим вискам, впитываясь в волосы и подушку. Боль между ног была огненной, пульсирующей. Синяки на бедрах и талии горели. Свежие укусы на шее и плече сочились кровью. Физическое удовлетворение, столь жестокое и нежеланное, уступило место леденящему душу осознанию произошедшего. Меня изнасиловали. А мое тело... мое тело предало меня и откликнулось на это насилие.
Он медленно приподнялся, опершись на локти. Его взгляд был мутным, но удовлетворенным. Он окинул меня взглядом — разорванная одежда, синяки, засосы, слезы. И улыбнулся. Это была не нежная улыбка, а улыбка хозяина, осматривающего свою собственность.
— Ну вот и все, — хрипло сказал он. — Теперь ты поняла, чья.
Он слез с меня и ушел в ванную, не оглядываясь. Я слышала, как льется вода. Я лежала неподвижно, чувствуя, как его семя вытекает из меня, смешиваясь с болью и унижением. Я смотрела в потолок, и в голове была пустота, нарушаемая только одним пронзительным, ясным осознанием: я только что пережила насилие. И самое ужасное было не в боли, не в синяках, а в том, что в самый отчаянный момент мое собственное тело стало сообщником моего насильника.
Через несколько минут он вернулся. Он был уже в штанах и с мокрым полотенцем в руках. Он сел на край кровати и протянул его мне.
— Держи, протрись.
Я не двигалась. Я смотрела на него с ненавистью, которую никогда раньше не испытывала ни к кому.
Он вздохнул, словно устав от капризов ребенка, и сам начал вытирать мои бедра. Его прикосновение, теперь практичное и лишенное страсти, заставило меня содрогнуться.
— Не смотри на меня так, — пробурчал он. — Сама виновата. Не надо было дразнить.
От этих слов во мне что-то сорвалось. Я рванулась с кровати, едва удерживаясь на ногах от боли и слабости.
—Я тебя дразнила?! — мой голос сорвался на визг. — Я тебя умоляла остановиться! Я кричала «нет»! Ты меня изнасиловал, тварь!
Он встал, и его лицо снова потемнело.
—Успокойся. Никакого изнасилования не было. Ты сама ко мне на шею вешалась, ногами меня обнимала. И кончила, между прочим. Так что не надо тут.
Он повернулся и лег на кровать,отвернувшись к стене
Я будто бы осталась одна посреди разрушенной комнаты, на измятой, испачканной постели. Я подошла к зеркалу. Мое отражение было ужасающим. Лицо заплаканное и опухшее. Шея и плечи были покрыты свежими, кровавыми укусами поверх старых синяков. На бедрах и талии проступали огромные, багровые отпечатки его пальцев. А на внутренней стороне бедер застыли следы моей собственной предательской влаги, смешанной с его семенем и каплями моей крови.
Я проскользнула в ванную, заперла дверь и включила душ. Я стояла под ледяными струями, пытаясь смыть с себя его запах, его прикосновения, его сущность. Я терла кожу до красноты, но чувство грязи и осквернения не проходило. А когда я закрыла глаза, я снова почувствовала ту дикую, запретную волну наслаждения, прокатившуюся по моему телу в самый пик насилия.
И тогда я поняла, что самое страшное — это не синяки на теле. Самое страшное — это шрам на душе и знание, что в самых темных глубинах моего существа живет что-то, что может найти удовольствие в собственной погибели. Я опустилась на пол под ледяным душем и разрыдалась, понимая, что часть меня навсегда останется в этой комнате, на этой кровати, под телом Вовы.
Сделала Вову ишаком🫦