Глава 4
Серые глаза со страхом замерли на её измученном лице. Гермиона сквозь дымку боли могла разглядеть, как в них плескался её собственный ужас.
— Это она?
— Возможно... Да... Я не уверен...
— Не надо! Прошу вас, хватит! — из горла сипло вырвался крик.
Девушка резко села в кровати. Лёгкие пылали, словно ей пришлось бежать по пересечённой местности несколько километров.
— Акцио, огневиски. — Сонный Рон поднялся на локтях и неловко поймал заранее приготовленный бокал. — Держи.
Гермиона покачала головой, отодвигая от себя стекло с жидкостью. Сегодня всё было иначе. Проклятый Малфой — стоило случайно заговорить о нём, и вот он уже пробрался в её кошмары, добавив новые слои ужаса к привычным видениям. Он смотрел на неё... Почему Гермиона этого не помнила? И почему вспомнила сейчас?
Девушка прошлёпала босыми ступнями в ванную комнату и открыла кран. Ледяные струйки обрызгали тонкую пижаму, мгновенно впитываясь в ткань, заставляя поёжиться и моментально взбодриться. Она взглянула в зеркало: кудри спутались, под глазами залегли привычные тени.
Откуда в глазах Малфоя было столько страха? Разве он не должен был наслаждаться её пытками?
Гермиона замерла у раковины, капли воды застыли на ресницах. В зеркале отражались два призрака — её собственное бледное лицо и чужие серые глаза, полные немого ужаса.
Она сжала край раковины до побеления костяшек.
«Ты должен был смеяться», — мысленно бросила она тому, чей образ не давал покоя. «Должен был наслаждаться тем, как твоя тётя...»
Но в памяти всплыло иное — как его пальцы судорожно сжимали ручки кресла, когда Беллатриса поднесла нож. Как он резко отвернулся, когда первый крик сорвался с её губ. Как его собственное дыхание участилось, будто пытка происходила с ним самим.
Гермиона резко провела ладонью по лицу, стирая воду и навязчивые мысли.
— Это не твоя проблема, — строго сказала она себе.
Но вопросы уже роем вились в голове:
Почему он смотрел на неё с таким ужасом?
Почему его руки дрожали сильнее её?
Она снова прокрутила свой сон — в последний момент, когда сознание уже ускользало, её взгляд поймал его глаза. И в них не было торжества. Только животный страх и... понимание?
Гермиона распрямилась. Хватит. Сегодня не будет привычных рыданий у кровати. Будет только этот странный, неудобный вопрос, вонзившийся в сознание как заноза:
Почему ты боялся, Малфой?
И почему, чёрт возьми, тебе было неважно, что это могут увидеть другие?
***
Джинни вертелась перед зеркалом, нервно поправляя складки ярко-красного платья. Её пальцы то и дело возвращались к едва округлившемуся животу.
— Успокойся, на таком сроке ничего не видно, — мягко сказала Гермиона, поправляя подруге прическу.
— Легко тебе говорить, — проворчала Джинни, сжимая в руках пояс платья. — Я ем как ненасытный гиппогриф! Вчера, представляешь, среди ночи проснулась от дикого желания съесть мамин пастуший пирог. Именно тот, с хрустящей... — её голос дрогнул, — ...с хрустящей картофельной корочкой.
Она резко отвернулась к окну. Гермиона знала — после смерти Фреда Молли Уизли перестала печь свои знаменитые пироги. Вообще перестала заниматься чем-либо. Рон как-то обмолвился, что мать вернула стрелку с его именем на фамильные часы и закрепила заклинанием Вечного приклеивания, запретив кому-либо прикасаться к ним.
— В итоге пришлось довольствоваться магловской булкой с фаршем, — с фальшивой легкостью продолжила Джинни. — Гарри носился по всему Лондону, пока не нашел хоть что-то отдалённо похожее.
Гермиона молча наблюдала, как подруга гладит свой живот — жест, одновременно выражающий и тревогу, и защиту. Она вспомнила свой последний визит в Нору: пустую кухню, где больше не пахло корицей, молчаливого Артура, пытающегося вести хозяйство...
— Как... как твоя мама? — осторожно спросила Гермиона.
Джинни сжала кулаки:
— Она обложилась старыми фотографиями и целыми днями перебирает вещи Фреда. Отец... — её голос дрогнул, — Он держится. Ходит на работу, пытается занять свои мысли, но разве это так просто...
За окном шумел Лондон. Джинни резко дёрнула шнурок на платье:
— Может, надеть что-то свободнее? А то вдруг сегодня опять потянет на какую-нибудь гадость вроде жареных слизней...
Но в её глазах читалось совсем другое — та же боль, что застыла в стрелке фамильных часов Уизли. Боль, которая, казалось, остановила время во всём доме.
— Ты чудесно выглядишь, — решила перевести тему Гермиона, глядя на отражение подруги в зеркале.
Алое платье облегало фигуру Джинни, как вторая кожа, странно контрастируя с бледностью её веснушчатой кожи и огненными волосами. Тонкие лямки подчёркивали тонкие плечи, а неглубокое декольте открывало цепочку с крошечной гранатовой подвеской — подарок матери на семнадцатилетие.
Гермиона заметила, как пальцы Джинни непроизвольно коснулись украшения.
— Мама говорила, красный — мой цвет, — вдруг произнесла Джинни. — Три года назад на Рождество... когда ещё... — её голос сорвался, и она резко расстегнула застёжку на боку, отчего платье стало чуть свободнее. — Чёрт, может, всё-таки надеть то синее?
В дверь постучали.
— Девочки? — раздался осторожный голос Гарри. — Вы готовы? Мы можем... э-э... опоздать.
Гермиона увидела, как лицо подруги преобразилось — сейчас Джинни сделает то, что умеет лучше всего: натянет улыбку, расправит плечи и пойдёт вперёд, несмотря ни на что.
— Почти! — бодро крикнула она, ловко подхватывая с туалетного столика волшебную пудру. — Просто добавляю последние штрихи.
Но когда дверь закрылась, её руки снова потянулись к животу, а в глазах вспыхнула та самая боль, которую не спрячешь ни под каким макияжем.
Гермиона молча обняла подругу, чувствуя, как та дрожит. За окном ветер раскачивал ветви старой груши, отбрасывая на стены тревожные тени.
— Это платье действительно тебе подходит, — мягко сказала Гермиона. — Не стоит менять его, поверь.
Когда Джинни кивнула и потянулась за полупрозрачным шарфом, Гермиона поймала себя на мысли, что красный и правда был её цветом. Цветом их факультета. Цветом жизни. Цветом, в который они все так отчаянно пытались верить.
— Погоди, ты серьезно в этом собираешься идти? — Джинни сделала большие глаза.
Сама Гермиона была в привычном для себя синем костюме зельевара Мунго. Ей не хотелось менять наряд, наоборот, подчеркнуть, насколько она противится всему фарсу, который точно будет разворачиваться перед ними в Министерстве. Так что она смахнула невидимую пылинку со строгой мантии и кивнула:
— Абсолютно серьёзно. Пусть видят — мы не праздные герои, разъезжающие на банкеты. — Её пальцы нервно поправили бронзовую заколку в волосах — подарок от родителей, чьи лица она уже начала забывать. — Я работаю. Каждый день. В отличие от них.
Джинни вдруг расхохоталась:
— Гермиона, да приди ты хоть в заношенных тряпках домовых эльфов, Министерство и это обернёт в свою пользу. Давай-ка сегодня обратим на себя внимание, — и она хитро сверкнула глазами. — Я как чувствовала! Постой-ка...
Движения Джинни напоминали пляску костра, настолько яркой она была в приглушенных цветах комнаты.
— Где-то я его припрятала... Вот, держи.
На руки Гермионы опустилось платье — чёрное, как ночь в Запретном лесу. Десятки слоёв тончайшего газа струились сквозь пальцы, словно живая тень. При движении ткань переливалась едва уловимыми оттенками — тёмно-синим, глубоким фиолетовым, — будто впитав цвета ночного неба.
— Это... — Гермиона замерла, неожиданно ощутив лёгкий трепет. — Откуда?
— Париж, — таинственно прошептала Джинни. — Мадам Максим лично рекомендовала ателье. — Она вдруг стала серьёзной. — Ты же помнишь, как она говорила: «Иногда битву можно выиграть одним только входом».
Гермиона медленно подняла платье перед собой. В зеркале её отражение в строгом мундире странно контрастировало с этим чёрным чудом. Где-то в глубине защемило — последний раз она носила что-то красивое... Когда? На свадьбе Флёр и Билла? Словно в прошлой жизни.
— Надень его, — мягко, но настойчиво сказала Джинни. — Пусть увидят не просто колдомедика-зельевара. Пусть увидят Гермиону Грейнджер.
Платье облегало её фигуру, но не стесняло движений — словно было соткано не из материи, а из самой темноты. Бретели из чёрного шёлка мягко охватывали плечи, подчёркивая хрупкость ключиц, а глубокий, но элегантный вырез, неожиданно добавлял образу дерзости, которой Гермиона обычно избегала. Талию охватывал пояс из матового бархата, чуть более плотный, чем остальная ткань, будто говоря, что за этой изящной внешностью скрывается стальная воля. Ниже бёдер платье расширялось, слои черного газа колыхались при каждом движении, словно дымка, окутывающая пламя. Спина оставалась открытой до середины — не вызывающе, но достаточно, чтобы заставить окружающих задуматься: «А так ли предсказуема эта девушка?».
Когда Гермиона повернулась к зеркалу, она увидела не ту привычную себя в строгой мантии, а кого-то нового.
Того, кто умел быть не только умным, но и опасным.
Того, кто не прятался за книгами, а диктовал правила игры.
Джинни, стоявшая за её спиной, удовлетворённо склонила голову:
— Вот теперь ты готова.
А платье, казалось, и вовсе не нуждалось в словах. Оно уже говорило за неё.
— Девочки, ну сколько можно ждать! — крикнул Рон из гостиной, в нетерпении хлопая ладошами. — Порт-ключ активируется через пять минут!
Гермиона и Джинни переглянулись и спустились вниз. Гарри, переговаривавшийся с Роном у камина, обернулся на шелест шагов — и замер. Его бокал с огневиски застыл на полпути ко рту, зелёные глаза расширились.
— Чёрт возьми... — вырвалось у него прежде чем он успел подумать.
Рон, не заметив, что друг перестал его слушать, обернулся и поперхнулся:
— Ты... Это... — он беспомощно заморгал, будто перед ним стояла не Гермиона, а какое-то необъяснимое явление.
Гарри, наконец пришедший в себя, медленно обошёл Гермиону, оценивающе кивнул и приобнял Джинни:
— Ты гений. И твое платье тоже чудесное, родная.
— Я знаю, — Джинни самодовольно скрестила руки на груди.
Рон, всё ещё багровый, сделал шаг вперёд, заговорил, запнулся, снова попытался — и в итоге выдавил:
— Ты... э-э... То есть... Ты же не собираешься так идти в Министерство?
Гермиона приподняла бровь.
— А что, по-твоему, я должна надеть?
— Ну... — Рон жестами показал её обычную мантию, потом кивнул на платье, снова запнулся и закончил: — Просто... Там же будут журналисты. И... всё магическое общество.
Гарри фыркнул.
— Именно поэтому.
Рон открыл рот, закрыл, вздохнул и сдался:
— Ладно. Но если кто-то начнёт строчить, что ты «соблазняешь чиновников», я их самих соблазню кулаком.
Гермиона неловко рассмеялась, а Джинни одобрительно хлопнула брата по плечу.
— Вот теперь мы готовы.
Гарри внимательно оглядел друзей:
— Все помнят, что произносят в речи? — троица напротив кивнула. Рон даже машинально потрогал карман мантии, где лежал запасной экземпляр их заметок — Гермиона снабдила всех памятками, прямо как перед экзаменами в Хогвартсе. — Отлично. Вчера я разослал письма Невиллу и Полумне, они поддержали нашу идею. Полумна что-то упомянула о том, что мозгошмыги сегодня особенно активны.
Рон фыркнул, но в его глазах мелькнуло что-то тёплое при упоминании Лавгуд.
— Значит, не только мы будем тыкать их носом в их же ложь? — Он потянулся за последним печеньем с подноса. — Приятно знать, что не одни идиоты будут на этом празднике лицемерия.
Гермиона поправила складки своего нового платья — жест нервный, но в её глазах горела решимость.
— Главное — держаться плана. Никаких эмоций, только факты. — Она бросила взгляд на часы. — Нам пора.
Ребята сгрудились вокруг присланного утром порт-ключа — золотой пуговицы с эмблемой Министерства. Резкий толчок — и четверка исчезла, оставив комнату пустой, лишь наполненной слабым ароматом духов, огневиски и неясной тревоги.
***
— Добро пожаловать в Министерство магии, главный зал приема важных гостей, — поприветствовал знакомый прохладный женский голос.
— Ничего не изменилось, — сквозь зубы процедил Рон, окидывая взглядом позолоченные своды. — Тот же самый цирк.
Зал действительно остался прежним — вычурные фрески с изображением «великих побед» Министерства, статуи волшебников в героических позах, люстры из горного хрусталя и сапфиров гоблинской огранки, бросающие холодные блики на пол из черного мрамора.
«Ярмарка тщеславия» — так в прошлый раз заключила Джинни, после того, как они вернулись на Площадь Гриммо, пытаясь успокоить разъяренного Гарри. Изменилось и ещё кое-что.
— Не может быть, — ахнула Гермиона, глядя на одну из стен и рассматривая... себя. Девушка замерла, её пальцы вцепились в рукав Гарри с такой силой, что ногти оставили полумесяцы на ткани.
На позолоченной фреске, выполненной в стиле триумфальных античных барельефов, застыл момент её пыток в Малфой-Мэноре. Каждый жуткий штрих был выписан с фотографической точностью: её собственное искажённое болью лицо, изгиб спины под лезвием ножа, капли крови на каменном полу. Беллатриса склонялась над ней с тем же безумным восторгом, что и в тот кошмарный вечер. А по краям композиции — Гарри и Рон, запечатлённые в момент отчаянного броска к ней.
Но самое ужасное — фреска двигалась. Её собственные губы на изображении беззвучно кривились в безмолвном крике.
Рон резко отвернулся, его лицо приобрело зеленоватый оттенок.
— Это... Это уже слишком... — он сглотнул, будто пытаясь подавить рвотный рефлекс. Он потянулся к Гермионе и прижал её к себе.
Гарри стоял, словно поражённый молнией. Его шрам вспыхнул адским огнём, но сейчас боль казалась желанной — хоть какое-то доказательство, что этот кошмар реален.
— Они превратили это... в искусство, — прошептала Джинни, её голос дрожал от ярости. — В грёбаный памятник.
Гермиона ощутила, как чёрное платье внезапно стало ей тесно, будто ткань превратилась в смирительную рубашку. Она машинально провела рукой по шраму на руке — тому самому, что оставил нож Беллатрисы. Как обычно, он был спрятан под длинной перчаткой.
Вдруг фреска ожила ещё больше — изображённая на ней Гермиона повернула голову и посмотрела прямо на неё живую. Губы на картине шевельнулись, складываясь в слово: «Помоги».
— Нет! — Гермиона резко отпрянула назад, налетев на кого-то из гостей.
В этот момент раздался торжественный голос церемониймейстера:
— И особые гости вечера — герои, благодаря которым мы празднуем Великую Победу!
Все взгляды в зале устремились на них. Аплодисменты. Улыбки. И где-то в толпе — довольная физиономия нового Министра, наблюдающего, как они застыли перед изображением собственных мучений.
Гарри первым пришёл в себя. Его рука незаметно сжала палочку под мантией.
— Игра начинается, — он бросил взгляд на фреску, затем на Министра. — И теперь мы знаем, насколько она грязная.
Парень сделал шаг вперёд, его лицо было непроницаемо, но зелёные глаза горели холодным огнём. Он намеренно встал так, чтобы закрыть собой фреску, разрывая эту чудовищную композицию.
— Спасибо за тёплый приём, — его голос, ровный и чёткий, резал праздничную атмосферу как нож. — Особенно за... памятный подарок.
В зале на мгновение воцарилась тишина. Даже церемониймейстер замер с открытым ртом. Затем из толпы раздался нервный смешок — кто-то явно не понял сарказма.
Гермиона, всё ещё дрожа, почувствовала, как чьи-то пальцы осторожно сжали её руку. Полумна тепло улыбнулась ей и посмотрела светлыми глазами сквозь фреску.
— Мозгошмыги уже здесь, жаль, Министерство этого не понимает, — прошептала она так, чтобы только Гермиона могла её услышать. — И они очень голодны.
Министр магии, заметив суматоху, поспешил к ним:
— Дорогие гости, прошу прощения за... э... неожиданный художественный выбор. Это часть нашей новой экспозиции «Цена победы».
— Цена? — Гермиона наконец обрела голос. Он звучал опаснее, чем когда-либо. — Вы думаете, это искусство?
Она сделала шаг к Министру, и её чёрное платье внезапно заструилось, как живая тень.
— По-моему, вы забываете суть победы, господин Министр, — сузив глаза, произнесла девушка, оглядев мужчину.
Гектор Грейскоул, один из бывших чиновников, занял пост сразу после отказа Кингсли Бруствера. Он появился на первых встречах, словно вынырнул из густого тумана старых коридоров Министерства — сутулый, но уверенный, как паук в середине своей паутины. Его мантия была всегда безукоризненно выглажена, будто отполирована страхом подчинённых. Лицо — вытянутое, с заострёнными скулами и тяжелым взглядом из-под нависших бровей. На первой официальной встрече после войны Грейскоул стоял в центре зала, словно дирижёр на сцене, раздавая речи, где каждое имя павшего героя становилось валютой. Он торговал лицами выживших — Гарри, Гермионы, Рона — выставляя их как доказательство силы и предусмотрительности Министерства. Победа подавалась как тщательно спланированная операция, а не отчаянная война, где с самыми тёмными силами боролись дети. И сейчас, глядя в злобное лицо Гермионы, он ни на секунду не смутившись, широко улыбнулся:
— Дорогая мисс Грейнджер, — его голос звенел фальшивой снисходительностью, будто он обращался к капризному ребёнку, — это же всего лишь история. Разве не так? — Он театрально развёл руками, обращаясь к замершему залу. — Или вы хотите уверить всех этих почтенных людей, что... ничего из этого не происходило?
Гермиона почувствовала, как её лёгкие сжались, словно в тисках. На мгновение перед глазами поплыли тени — она снова ощутила холодный камень дома Малфоев, запах собственной крови, безумный блеск в глазах Беллатрисы...
Беги, — шептал какой-то внутренний голос. Спрячься. Запрись в ванной и дай волю слезам, как тогда...
Но пальцы её сами сомкнулись вокруг палочки в складках платья. Чёрная ткань шевельнулась, словно живая, напоминая: сегодня она пришла не как жертва.
— Боюсь, министр Грейскоул, — её голос прозвучал звеняще чётко, — мы с вами говорим на разных языках. Вы называете пытки историей, а издевательство — искусством.
Она резко развернулась, и её каблуки громко щёлкнули по мрамору, оставляя за собой бурлящую толпу. Каждый шаг отдавался в висках, как удар молота: ни-ка-ких эмоций. Только факты.
Рон и Гарри уже пробивались к ней сквозь ряды гостей, их лица были напряжены. Полумна, словно возникшая из ниоткуда, шепнула ей на ходу:
— Ты видела? Его аура сейчас похожа на гнилой редис.
Гермиона не ответила. Она только крепче сжала палочку, чувствуя, как её гнев кристаллизуется во что-то более опасное — холодную, беспощадную решимость.
***
Рон залпом выпил уже третий бокал огневиски, но в его глазах плясал абсолютно трезвый гнев:
— Мерзкий говнюк, как он только посмел...
Невилл, за год вытянувшийся, серьезно оглядел собравшихся друзей. Через несколько минут после инцидента к компании присоединились Дин и Симус, а ещё через полчаса — Хагрид, в неизменной кротовой шубе.
— Так что именно вы задумали, Гарри? В чем заключается план?
— Ты читал газеты, Невилл? Что они пишут обо всех, кто... — парень запнулся. — «Оборотень Люпин и полукровка Блэк, изгнанная из знаменитой семьи, не пережили нападение. Министерство всячески поддерживает оставшегося сиротой Эдварда Римуса Люпина, обеспечив ему полное обеспечение». Андромеда чуть не превратила редактора в жабу, когда увидела это. Они не просто осквернили память Римуса и Тонкс — они сделали Тедди частью своей грязной пропаганды! Оборотень и изгнанная — это же надо было так подобрать слова!
Гермиона мягко взяла Гарри за локоть и тихо начала:
— Гарри хочет сказать, Невилл, что всё это время Министерство пытается обелить себя и всячески принизить ту жертву, что отдали наши близкие, — по её щеке скользнула слеза, и девушка быстро её смахнул. — Они превратили нашу боль в сплошной спектакль. Нас троих, — она кивнула на Гарри и Рона, — готовы были разорвать на сувениры, так им хотелось выслужиться перед другими странами. Они перевирали факты, впрочем, как и всегда. Всё, чего мы хотим, — донести до общества правду.
— И каким образом? — загорелся Симус.
— Я задокументировала почти все наши поиски крестражей и записала то, что происходило с вами в Хогвартсе. Пытки Кэрроу, наказания Круциатусом. — девушка дёрнулась. — Мы собрали архив «Пророка» и нашли все лживые статьи от имени Министерства: когда на пятом курсе Гарри и Дамблдора называли сумасшедшими, когда к власти пришел Волан-де-Морт и Министерство пало в первую же неделю его активных действий. Пришло время напомнить магическому миру, что же происходило на самом деле.
— Значит, вы просто хотите рассказать правду? О, это замечательно, — мечтательно почти пропела Полумна.
— Знаешь, Полумна, я тебя просто обожаю, — Рон хрипло засмеялся. — Проще говоря, да.
Хагрид громко высморкался:
— Ё-моё... Эт точно сработает?
Гарри обменялся взглядами с Гермионой и Роном. В этом молчаливом диалоге было всё — и боль, и ярость, и та непоколебимая решимость, что когда-то уничтожила Волан-де-Морта.
— Оно уже работает, — тихо сказал Гарри. — Потому что на этот раз мы не будем молчать.
К друзьям нескончаемым потоком тянулись волшебники — одни с подобострастными улыбками, другие — с искренним сочувствием в глазах.
— Мистер Поттер! — один из гостей схватил Гарри за рукав, демонстрируя зубы, отполированные до неестественного блеска. — Всего одна фотография с нашими мётлами! Мы даже назовем модель в вашу честь — «Молния Поттера»!
Гарри вежливо, но твердо высвободил руку, чувствуя, как по спине пробежали мурашки от этого прикосновения. Его ответ затерялся в шуме толпы, когда внезапно пространство перед ними расступилось.
— Гермивона.
Голос, низкий и знакомый, заставил всех обернуться. Виктор Крам стоял перед ними, его мощная фигура в строгом тёмно-зелёном мундире болгарской сборной резко контрастировала с пёстрой толпой чиновников.
— Виктор! — лицо Гермионы озарилось искренней радостью.
Рон инстинктивно приобнял её за талию, пальцы непроизвольно сжали складки её платья. Крам заметил это движение — в его тёмных глазах мелькнуло понимание, но он лишь слегка кивнул, прежде чем крепко пожать руку Гарри.
— Ваш министр... — его акцент стал гуще от эмоций, — полный осёл, который не понимает, о чём говорит.
Он бросил выразительный взгляд на золочёные барельефы, где застыли их страдания.
— В Болгарии до сих пор приспущены флаги, — продолжил он тише. А здесь... это какое-то представление. — Его скулы напряглись. — Если вам нужна помощь — моя страна помнит, кто остановил Волан-де-Морта.
Гермиона почувствовала, как Рон слегка расслабил хватку.
— Спасибо, Виктор, — твёрдо сказал Гарри. — Но сегодня мы справимся сами.
Крам оценивающе осмотрел их всех — Гермиону в роскошном платье, Гарри с его горящим взглядом, Рона, чья поза говорила о готовности к драке. Даже Полумну, мирно изучавшую что-то в воздухе над их головами.
— Да, я вижу, — на его обычно суровом лице появилось что-то вроде уважения. — Удачи. И... берегите себя.
Он исчез в толпе так же внезапно, как появился, оставив лёгкий запах соснового леса и осознание, что не весь мир купился на этот фарс.
— Скоро время наших речей, — негромко произнесла Гермиона и достала из сумочки заготовленный пергамент с перечислением дат и заголовков газет. — Гарри, Рон, у вас всё готово? — парни кивнули. — Тогда пора, — и троица начала пробираться ближе к сцене, ловко лавируя между волшебниками.
— Итак, дамы и господа, прежде чем я передам слово главным героям сегодняшнего дня, хочется сделать несколько важных объявлений. Мистер Поттер, мистер Уизли, мисс Грейнджер, попрошу вас подойти поближе.
Друзья переглянулись, и внутри у Гермионы всё сжалось в тугой узел. Вокруг защёлкали вспышки колдокамер, и ей захотелось изо всех сил зажмуриться.
— Ещё раз поздравляю всех с Великой Победой в войне над Сами-Знаете-Кем! Как вам всем известно, при атаке на Хогвартс замок почти превратился в руины, оставив студентов без возможности продолжить обучение магическим дисциплинам. Благодаря усердиям министерских работников школа наконец восстановлена! — Грейскоул оскалился под шумные аплодисменты.
— Вот смердяк, — процедил сквозь зубы Рон, — Папа сказал, что Макгонагалл, Флитвик и остальные профессоры чуть ли не в одиночку восстанавливали завалы. А министерские псы появились всего пару раз, и то лишь для того, чтобы сделать пару колдографий для «Пророка».
Тем временем Министр продолжил:
— С великим удовольствием мне хочется сообщить, что в стены родного Хогвартса теперь вернутся не только младшие курсы, но и те, кто из-за небезызвестных событий не смог окончить седьмой курс. А именно — Гарри Поттер, его друзья и ученики других факультетов!
Гермиона застыла, округлив рот. Когда она не падала от усталости после больничных смен или не застывала в болезненных воспоминаниях, то иногда позволяла себе мечтать.
Снова увидеть библиотеку с её пыльными фолиантами. Спокойно готовиться к ЖАБА и сдать экзамены без побегов и охоты на крестражи. Закончить то, что они не успели — просто побыть обычными учениками.
Но теперь это всё казалось какой-то дикостью. Перед глазами тут же вспыхнули другие сцены, словно вырезанные в её памяти.
Застывший крик на губах Колина Криви, когда его тело нашли под обломками.
Запах гари и крови в коридорах.
Тонкс и Люпин, лежащие рядом в Большом зале.
Девушка оглянулась на друзей. Бокал в руке у Рона треснул, бледный Гарри, казалось, готов вцепиться в горло Министру. Джинни прижала дрожащую руку к животу и переводила взгляд с Гарри на Гермиону.
— Они издеваются, — прошептал Гарри, и его голос звучал так, будто он сдерживал проклятие. — После всего... Они думают, мы просто вернёмся и будем сидеть за партами, как будто ничего не было?
Рон нервно провёл рукой по лицу, оставив кровавый след от порезанного стеклом пальца:
— Макгонагалл хотя бы в курсе этого идиотизма?
Джинни, всё ещё прикрывавшая живот, вдруг яростно зашептала:
— Неважно. Они хотят, чтобы вы вернулись не как студенты, а как экспонаты.
Грейскоул скользнул по друзьям ледяным взглядом и, не срывая с лица приклеенную улыбку, снова набрал в грудь воздух:
— Как все вы знаете, многие месяцы Министерство магии в плотной связке с дружественными странами занималось поимкой беглых преступников. Однако среди рядов Пожирателей смерти оказались и те, кто были подвергнуты амнистии. Они активно помогали в восстановлении магического содружества, оказывали содействие в поисках. Спешу представить вам одних из самых активных членов новой магической Британии — мистера Драко Малфоя, его невесту Асторию Гринграсс и мадам Нарциссу Малфой!
Голос министра превратился в далекий гул, когда из-за кулис на сцену вышли три знакомые фигуры.
Гермиона почувствовала, как земля уходит из-под ног.
Малфой.
Он шёл с той же надменной походкой, но теперь в ней появилась новая нота — уверенность человека, знающего свою безнаказанность. Его платиновые волосы были безупречно уложены, чёрный костюм облегал возмужавшую фигуру, а высокий воротник подчёркивал бледную шею. Но больше всего Гермиону поразили глаза — всё те же серые, холодные, но теперь в них читалось что-то новое.
Жестокость.
Нарцисса шла рядом, её осанка по-прежнему излучала аристократизм, но в глазах зияла пустота. А рядом с Драко — хрупкая блондинка в бледно-голубом платье, сжимающая его руку. Малфой приблизился к трибуне, и толпа наконец ожила.
Где-то раздались неуверенные хлопки, понемногу переходящие в новый шквал аплодисментов. Журналисты делали колдоснимки так стремительно, что из камер валил дым.
Гермиона, задыхаясь, сделала шаг назад, готовая вот-вот упасть. Это была измена. Предательство. Её тщательно подготовленная речь, весь план — всё казалось детским лепетом по сравнению с тем, что происходило здесь, на глазах у сотен волшебников со всей страны. И они рукоплескали... Малфою? Все чествовали его как героя.
Голос Драко Малфоя, ровный и спокойный, разносился по залу:
— Мы искренне благодарны Министерству за доверие и возможность внести вклад в новую...
— ДА ВЫ ШУТИТЕ?!
Гарри буквально взорвался. Его голос, хриплый от ярости, громыхнул, как гром, заставив замолкнуть даже оркестр.
Зал замер. Грейскоул побледнел, но сохранил натянутую улыбку:
— Мистер Поттер, прошу вас...
— Вы пригласили их сюда?! — Гарри шагнул вперед, его руки сжались в кулаки. — После всего? После пыток? После убийств? После того, как они годами служили Волан-де-Морту?!
Малфой не дрогнул, но его пальцы слегка сжали край трибуны.
— Я был оправдан, — холодно произнес он.
— Оправдан?! — Гарри засмеялся, и в этом смехе не было ничего, кроме ледяной ярости. — Ты стоял там, в том зале, когда Беллатриса пытала Гермиону! Ты видел, как она кричала! И теперь ты здесь, как герой?!
В зале поднялся шум. Кто-то зааплодировал, кто-то зашикал.
Гермиона почувствовала, как её сердце колотится так сильно, что, кажется, его слышно всем вокруг.
— Гарри... — попыталась она шепнуть, но её голос потерялся в общем гуле.
Рон, до этого молчавший, вдруг рванулся вперед:
— А где Люпин и Тонкс? Их имена вы тоже отмоете? «Оборотень и изгнанная полукровка», — выплюнул он. — Или такой справедливости достойны только те, у кого есть целые подвалы галлеонов?
Нарцисса Малфой резко подняла голову, её глаза сверкнули.
— Мой сын не убивал ваших друзей, — холодно произнесла она.
— Да, он всего лишь помогал своему папочке-убийце творить заклинания! — рявкнул Уизли.
Зал взорвался. Кто-то вскочил с места, крича в поддержку. Кто-то, наоборот, возмущался. Камеры «Пророка» щёлкали без остановки.
Грейскоул отчаянно замахал руками:
— Прошу порядка! Мы не можем...
Но было уже поздно.
Гарри стоял, дрожа от ярости, его зелёные глаза горели.
— Вот ваша «новая магическая Британия»? — он бросил взгляд на Малфоев, затем на Грейскоула. — Там, где палачи становятся героями, а мёртвые — неудобной мелочью?!
Грейскоул вздрогнул и вдруг звонко рассмеялся. Все снова замерли.
— Ну-ну, мистер Поттер, не ваше ли письмо почти год назад было доставлено в руки аврората? На мой взгляд, вы вполне ясно дали понять Министерству, что не хотели бы, чтобы мадам Нарцисса Малфой, а также её сын Драко подверглись наказанию подобно прочим Пожирателям. Разве не так?
Нарцисса подняла глаза на Гарри и надолго остановила на нем взгляд.
— Да, но...
— Разве не в том состоит суть послевоенного времени, чтобы восстановить то, что было в упадке, всеми возможными путями, мистер Поттер?
Гарри сжал челюсть так сильно, что заболели зубы.
— Я просил пощадить их не ради оправдания, а ради правды. Ради спасённой жизни. — Его голос дрожал, но не от страха. От ярости. — Но вы... вы превратили это в сделку. В инструмент пропаганды. В шоу.
Он сделал шаг вперёд, и уже никто не осмелился остановить его.
— Я не просил сделать его героем. Я говорил: «Оставьте их в покое». Это не одно и то же.
Министр прищурился, но улыбка на его лице оставалась — натянутая, фарфоровая.
— Мистер Поттер, мне кажется, вы не до конца понимаете, в каком мире мы теперь живём. Людям нужны символы. Им нужно верить, что перемены возможны. Что даже те, кто однажды выбрал путь тьмы, могут стать частью нового общества. Не вы ли учили нас этому своим примером?
— Не искажайте мои слова. — Гарри почти прошипел. — Я никогда не говорил, что искупление можно выдать за горсть галлеонов.
Он повернулся к залу.
— Посмотрите на них. — Он махнул рукой в сторону сцены. — Где семьи павших? Где те, кто пожертвовал всем ради победы? Почему не они здесь, под светом прожекторов? Почему вы чествуете тех, кто просто дожил — и при этом выжил слишком удобно?
Молчание снова сгустилось. Толпа дышала тяжело. У кого-то дрогнули руки. Кто-то отвернулся.
— Мир после войны — это не витрина с красиво расставленными лицами. Это шрамы. Это тишина, в которой каждый день живут выжившие. А вы, господин Министр, используете нашу боль как декорации.
Грейскоул наклонил голову.
— Вам стоит быть осторожнее, Поттер. Ваш голос до сих пор многое значит для общества. Но он может и разрушить то, что вы помогали строить. Хотите ли вы этого?
— Если это здание стоит на лжи, то пусть оно рухнет.
Гарри резко развернулся и пошёл к выходу сквозь ряды оцепеневших гостей. Никто не осмелился его остановить.
А Гермиона смотрела ему вслед — с болью и пониманием.
Чёртова правда. Она оказалась на вкус ещё более горькой, чем они себе представляли.