Глава 3
Несмотря на серую, свинцовую дымку, затянувшую английское небо, день был на удивление тёплым — почти до омерзения, как будто природа решила насмехаться, напоминая, что жизнь продолжается. Парк, обычно наполненный звуками детского смеха, неуклюжими шагами стариков и скрипами старых качелей, сегодня был вымершим, пустым. Только озеро оставалось живым и невыносимо спокойным. По его поверхности — тусклой, стальной, — то и дело скользили ровные ряды уточек.
И в этом было что-то невыносимо правильное. Механическое. Почти святое. Как будто эти глупые птицы, повторяющие свой путь день за днём, были единственным, что не сошло с ума. Единственным, что знало, как жить. Цикличность. Закономерность. Всё, что Гарри больше не знал.
Он неотрывно смотрел, как они скользят туда, обратно, снова туда...
Обычно это помогало. Заглушало голоса — те, что кричали в голове и разрывали его изнутри. Голоса мёртвых. Голоса любимых. Образы сражённых лиц, вспышек света, взрывов, рыданий. Всё, что, казалось, въелось в сетчатку.
Он закрыл глаза. Но это не помогло.
«Сириус!»
Гарри резко распахнул их, с усилием моргнул. Словно пытался сбросить образы. Но веко едва опустилось, и —
«Профессор!»
Рывок сердца. Где-то внутри, в самой глубине, что-то заклокотало, как кипяток под кожей.
«Это ты их убил, Гарри...»
Голос — чужой и в то же время до ужаса знакомый. Где-то он уже слышал его. Во снах. В кошмарах. В себе.
«Ты. Только ты. Из-за тебя они умерли».
— Ветер, — пробормотал Гарри, — это только ветер.
Но нет. Это был голос. Свистящий, ползущий, словно змея под черепом. Он впивался под рёбра, расползался ядом по крови. Повторял — снова и снова, — как заклинание:
«Ты подвёл их. Ты стал причиной. Ты, Мальчик-который-выжил, — трещина во этом хрупком мире».
— НЕТ! — взревел Гарри, резко вставая, голос его сорвался в хрип.
Уточки вспорхнули разом, тяжёлой паникой сбив отражение неба в клочья. Вода зашумела, брызги полетели в воздух. Но он их не заметил.
— Нет... — повторил он глухо, почти шёпотом, как извинение. — Это не я. Это не я, Том...
Но ветер только смеялся. Хрипло, язвительно, закручивая листья у его ног. И всё шептал, свистел, сочился в уши, словно упрёк самого мира.
***
Рональд Уизли был вне в себя от ярости. Он не понимал, куда делась Гермиона и почему её не было на рабочем месте весь день. Это ведь так на неё не похоже — всегда сосредоточенную, пунктуальную, исполнительную. Из памяти почти стёрлись их школьные проделки и нарушения правил. Теперь перед глазами всегда стоял её взгляд: некогда тёплые карие глаза с лёгкими золотыми крапинками, которые всегда загорались и мерцали, когда она смеялась, теперь окаменели. И это было странно — шоколад, превратившийся в камень. И лишь ночами они мутнели от слёз и призрачной боли прошедшего.
Как он её любил, Мерлин... Сердце рвалось на части, руки сжимались в кулаки и дикий вой рвался из глотки, когда она слабо отмахивалась, видя перед собой своих истязателей. И правда, Круцио не проходит бесследно. Но он ничем не мог помочь той, за кого легко отдал бы жизнь.
Боль не проходит, да. Но он научился жить с этой болью. Воспринимать её, как нечто теперь само собой разумеющееся. Прошел год — а, казалось, целая вечность — как всё закончилось. Страх понемногу уходил из душ магического мира, всё возвращалось к мирному существованию. Нужно сделать ещё многое, устранить всех сподвижников Тёмного Лорда, восстановить разрушенные здания, помочь семьям пострадавших... А кто поможет им? Их жизням, покалеченным в этой войне?
Когда он смотрел на друзей, свою семью, Гермиону, то ощущал самым краем сознания, что не может понять до конца всей их боли и саморазрушения.
В голове всплыл сварливый голос Гермионы: «Если у тебя эмоциональный диапазон как у чайной ложки, это не значит, что у нас такой же».
Рон сдавленно улыбнулся. Какой мудрой тогда она казалась, каким смешным и потерянным был Гарри, вернувшийся из Выручай-комнаты после поцелуя с Чжоу.
Нет, дело не в эмоциональном диапазоне. Это было глубоким горем — потерять брата и стольких друзей. Невероятно тяжело переживать всё происходящее после. Видеть почти сошедшего с ума Гарри. Сестру, которая улыбалась всем вокруг, но потеряла всякий смысл к существованию. Мать, практически ослепшую от слёз в окружении колдографий, и отца, постаревшего на несколько десятков лет. Джорджа, который, казалось, стал лишь тенью чего-то былого. И свою любимую, так старавшуюся снова стать собой, Гермиону Грейнджер.
Просто Рон устал. Устал от боли и страданий. От воспоминаний и потерявшихся в своём безумии близких. Он снова хотел начать жить. Просто не знал, как.
***
— Это Рон! — раздался взволнованный крик младшей Уизли.
Гермиона вздрогнула, сердце в груди дёрнулось, будто её поймали на месте преступления. Она споткнулась о край мантии и сбежала вниз по лестнице, ощущая, как с каждым шагом поднимается клубящаяся паника.
— Где ты была? — голос Рона был хриплым, сдержанным, но в его глазах полыхало нечто большее, чем просто тревога. Боль. Обида. Страх.
— Она была здесь, — спокойно сказала Джинни, выпрямляясь. — Она... помогла мне.
Гермиона опустила взгляд. Не хватало слов. Не хватало воздуха. Внутри разливался липкий, тяжёлый стыд — за то, что ушла, не сказав, за то, что оставила его в незнании, за то, что думала только о себе и своей вине перед Джинни.
— Я волновался, — голос Рона стал тише, но от этого — страшнее.
— Прости. Я... должна была.
— Я не знал, что с тобой. Ни малейшего понятия.
— Прости, Рон... — сзади щёлкнула дверь. Джинни исчезла, оставив их в этой странной, горькой тишине. — Мне нужно было поговорить с ней. Это было важно. Правда.
— Ты могла бы просто написать. Или... что угодно. Я ждал тебя, Гермиона. С работы. Я ждал. А потом выяснилось, что ты даже туда не пошла. — Он не обвинял. Он констатировал. И в этом была жуть. Как будто не злость — хуже. Разочарование.
— Я знаю, — прошептала она. Голос дрожал. — Прости.
Он сжал губы в тонкую линию и уставился в пол. А потом — выдохнул и шагнул к ней, обнял. Неуверенно, но крепко, как будто боялся, что она исчезнет у него в руках.
— Ты ведь знаешь, как я боюсь тебя потерять, — выдохнул он ей в волосы.
— Знаю... — Гермиона зарылась лицом в его плечо.
— Тогда надеюсь, ты меня понимаешь, — сказал он тихо.
— Рон, — прошептала она, чуть отстраняясь, словно готовясь выдать тайну, которая изменит всё. — Она оставит ребёнка.
Он застыл. Лицо его стало каменным. Мышцы напряглись. Момент — и... что-то сместилось. Морщинка между бровей разгладилась, как будто кто-то выдохнул внутри него.
И вот он — её Рон. Неловкий, высокий, с веснушками, похожими на россыпь рыжих звёзд, с этой улыбкой, что согревает не кожу — душу. Она почувствовала, как внутри что-то хрупкое снова начинает биться. Она отвыкла от этого. От жизни.
— Д-жи-и-инни! — крикнул он, словно ребёнок, которому не терпится поделиться чудом.
Из-за двери показалась рыжая макушка. Джинни выглядела так, будто всё ещё боялась, что это сон. Но когда увидела их вместе, улыбнулась и робко спросила:
— А ведь теперь всё будет иначе?
Никто не ответил. Но в воздухе вдруг словно разлился аромат весенней листвы и шоколада.
Вечер казался просто дико спокойным. Почти домашним. Все негромко разговаривали, обсуждали незначительные новости. Дикий взгляд Гарри, казалось, сверкал зелёными искорками благоразумия и... счастья?
Он пришёл домой после прогулки к пруду больше, чем просто разрушенным. Неправильно собранным. Изломанным и картаво сшитым, подобно чудовищу Франкенштейна. Всю обратную дорогу ему шептали в ухо, доводя до безумия. Путь к дому практически загородили родители, Сириус, Дамблдор, Добби, державший в руках Буклю, и все остальные. Они пытались дотянуться до него, забрать с собой. И он хотел уйти с ними. Но его ещё удерживало здесь. Его маленькая девочка. Хохотушка с лукавым и смелым взглядом. С резкими высказываниями и нежными прикосновениями. Его Джинни. Пока она здесь, и он здесь.
«Если ты птица, то и я птица...»
Помнится, как-то Джинни взахлёб рыдала над этой слюнявой магловской мелодрамой, которую зачем-то принесла Гермиона. Джинни считала фильм глупым — и всё же плакала. Но теперь он понимал — без неё ему никуда. Они связаны судьбой, если таковая вообще существует. Гарри знал, для чего ему жить. Пока. Пока они не сведут его с ума.
Войдя в дом, юноша удивился царящей атмосфере. На диване в обнимку сидели Гермиона и Рон, который осторожно взглянул на него. В дверях стояла Джинни, казавшаяся совсем маленькой по сравнению с высокой аркой проема.
— А знаешь, Поттер, — сказала она, прищурившись, — я думаю, ты будешь на редкость странным папой. Не думаю, что даже Дурсли одобряли носить разные ботинки.
Этот дерзкий тон. Его Джинни. Гарри бросил взгляд на ноги — и правда, ботинки разные.
Папой.
Ты станешь папой.
Она оставила ребенка.
Голос, преследовавший его, наконец замолчал. Растворился в захлестнувших его эмоциях.
Крики поздравлений и смешанные слёзы, неотёсанная радость, от которой они все так отвыкли. Они смеялись до колик от глупого предположения Рона о рыжем очкастом ловце. Дельное замечание Гермионы о выборе крёстных (Рон предложил Кикимера) и снова взрыв смеха. Никому не было дела, насколько абсурдными были их слова. Важно было лишь то, что загорелось в глазах у каждого из них.
Надежда.
***
— Приём в Министерстве через несколько дней. Хотелось бы узнать, зачем они нас позвали.
— Я говорил тебе вчера, Гарри, — вяло отозвался Рон, — Они не могли не позвать нас на годовщину. И, думаю, им сильно хочется сгладить впечатление от прошлой нашей встречи.
— Не думаю, что это получится! — злобно сверкнула глазами Джинни.
Прошлая встреча друзей с Министерством была почти сразу после победы над Волан-де-Мортом. Столько волшебников и волшебниц из разных стран не собирал, вероятно, даже Чемпионат мира по квиддичу. Слишком много новеньких мантий, громких речей, фальшивых улыбок, щёлканья камер и сухих ладоней, не знающих, что такое грязь под ногтями от ночных блужданий и боя. Слишком ярко. Гладко. Вылизано. Словно война была сценой, а они — актёрами, которым теперь хлопали из ложи. Больше всего друзей потрясла лживость, текущая из уст всех находящихся. Они видели непонимание и ужас в глазах Невилла и Полумны. Чувствовали сдерживающую твердую руку Кингсли Бруствера.
— ... и разумеется, огромную благодарность мы хотим выразить Министерству магии...
— Ложь! — прогремело на весь зал.
Волшебники один за другим обернулись в сторону Гарри. Юноша знал это ощущение, но не мог остановиться. Как и на пятом курсе, правда рвалась наружу.
— Не нужно, Гарри, — одними губами прошептала краснеющая Гермиона.
— Что сделало ваше Министерство? Чем оно помогло нам в поисках крестражей или в предотвращении убийств ни в чём не повинных маглов? Если бы не стайка школьников, что бы вы делали? — голос Гарри почти охрип, будто он задыхался от необходимости донести до пафосной публики реальность. — Если бы не мои близкие, как и много лет назад, что бы вы сейчас праздновали? Чему вы радуетесь? Смертям?
С каждым словом внутри что-то надрывалось, но он не мог сдерживаться.
Друзья быстро вывели Гарри из зала. Но на следующее же утро все заголовки «Пророка» пестрели: «Мальчик-который-выжил — сошёл с ума?», «Откровение Гарри Поттера», «Войну выиграли дети», «Министерство сдало свои позиции»... Разумеется, подобного хода событий Министерство магии не могло потерпеть. Они принесли публичные извинения за умаление подвига учеников школы «Хогвартс», в особенности Гарри Поттеру, Гермионе Грейнджер и Рону Уизли, которые на волосок от гибели защищали магический мир.
Гермиона, шипя, проглатывала лживые статьи одну за одной.
— «Несмотря на возникшее недопонимание между героями войны и Министерством, нельзя отрицать факт мирного урегулирования конфликта именно благодаря представителям государства». Вы их только послушайте! В книжонках Скитер и то больше действительности, чем в этом... — девушка задыхалась от возмущения и яростно отправляла выпуски «Пророка» в камин.
Гарри этих газет не читал. Он давно перестал верить и вдумываться в лживые строки «Пророка». И вот теперь снова...
— Нам придётся пойти, — произнесла Гермиона, и её голос, обычно такой твёрдый, дал трещину. Она сжала пальцы в кулаки. — Не забывайте, кто мы для них теперь.
Рон мрачно усмехнулся, перекатывая в ладони зажигалку.
— Герои, — выплюнула она. — Те самые, кем Министерство будет прикрываться перед всем миром. «Мальчик-который-выжил и его золотые друзья». Дети, которым просто повезло.
В комнате повисло молчание.
— Мы пойдём, — наконец сказал Гарри. Он не поднял глаз от своих шрамов на руке — «Я не должен лгать». — Но не для того, чтобы снова стать их марионетками.
Джинни, до этого молча сидевшая в углу, резко вскинула голову.
— А для чего тогда? Чтобы выслушать ещё одну речь о «великом единстве»? О том, как они «поддерживали нас все эти годы»? — Её голос дрогнул, но не от слёз — от ярости.
— Нет, — Гарри наконец посмотрел на них. В его взгляде не было ни страха, ни сомнений. Только холодная, отточенная решимость. — Мы пойдём, чтобы напомнить им правду.
— Правду? — хрипло спросил Рон.
— Войну выиграли не они. Мы не «счастливчики». И Фред, Грюм, Люпин, Тонкс и все остальные — не просто «жертвы», а люди, которых предали.
Гермиона медленно кивнула.
— Они хотят показать нас, как экспонаты в музее? Пусть. Но мы не будем молчать.
Рон швырнул зажигалку на стол.
— Ладно. Но если кто-то из этих слизней хоть слово ляпнет про «мирное урегулирование»...
— Тогда мы ответим, — закончила за него Джинни. И в её улыбке было что-то опасное.
Гермиона нахмурилась и развернула перед ними свежий выпуск «Пророка»:
— Видите этот заголовок? «Герои войны посетят благотворительный бал». Они уже начали. У них есть план. — Она резко скомкала газету.
Тишина повисла тяжёлым покрывалом. Где-то за окном пролетела сова.
— Итак, — наконец сказал Гарри. — сейчас нужно написать письмо, где я официально соглашусь присутствовать на приёме. Но на наших условиях.
Рон мрачно усмехнулся:
— Каких, например?
— Никаких заранее подготовленных речей, — подхватила Гермиона, её пальцы нервно выбивали ритм по столу. — Никаких «случайных» интервью. И если кто-то из них...
— ...попробует сказать что-то бредовое о наших близких, — закончила за неё Джинни, и в её глазах снова вспыхнуло что-то демоническое, — они очень пожалеют.
Гарри кивнул. В этом не было бравады — только холодное понимание. Они больше не дети. Они — солдаты, пережившие войну, которую другие теперь пытались переписать.
— Тогда решено, — прошептал он.
«Ты как?» — лишь взглядом спросила Гарри Гермиона.
«Нормально. Я выдержу, правда» — лишь взглядом ответил от ей.
«Я рядом».
«Я знаю».
Гермиона спешно достала из сумочки пергамент. Чернильница едва не опрокинулась, когда она принялась выводить строчки с таким ожесточением, будто вонзала кончик пера в кожу врага. Каждая буква ложилась на бумагу с яростным нажимом.
— Вот, — она швырнула исписанный лист перед Гарри, едва не задев его очки. — Подпиши. Чтобы у этих бюрократических идиотов не осталось сомнений в подлинности.
Гарри сжал губы, разглядывая документ. Его пальцы непроизвольно потянулись к шраму на лбу.
— Может, сразу печать поставить? Для верности? — он язвительно скривился. — Хотя нет, это уже запатентованный стиль Малфоев.
Рон фыркнул:
— Кстати, о нашем любимом Хорьке... — его голос стал неестественно весёлым. — Слыхал, их пронесло мимо Азкабана. Опять.
Гермиона резко сжала переносицу. Перед глазами всплыли мрачные своды Малфой-Мэнора, скрип дубовой двери в подвал... Чернильница перед ней вдруг треснула по шву.
— Азкабан — не решение, — её голос звучал напряженно. — Но их поместье теперь под круглосуточным наблюдением. Специальные ограничители магии, конфискация половины состояния... — она сделала паузу. — И да, Люциусу пришлось дать одежду всем домовым эльфам.
Рон и Джинни переглянулись. В их смехе внезапно прозвучали ноты настоящей, непритворной радости.
— Ох, вот бы увидеть как драгоценная Нарцисса сама стирает свои шёлковые трусики! — Джинни вытирала слезы. — Я бы заплатила, чтобы посмотреть на это шоу!
Гарри внезапно вскочил, его глаза горели странным огнём — не гневом, а чем-то более сложным.
— Джин, хватит, — его голос звучал резко, но без злости. — Нарцисса... Она...
Он резко оборвал себя, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Серая сова, почуяв настроение хозяина, молнией приземлилась на его плечо, не дожидаясь зова.
— Отнеси, — Гарри почти швырнул письмо птице, но в последний момент смягчил движение. Сова бережно взяла конверт и исчезла в ночи.
Повернувшись к друзьям, Гарри провёл рукой по лицу. В его движениях читалась усталость, но голос был твёрд:
— Этот бал... Они будут лгать. В лицо. О всём, что произошло. — Он сделал глубокий вдох. — Нам нужен план. Не просто реакция — стратегия.
Гермиона кивнула, её пальцы уже лихорадочно перебирали страницы блокнота:
— Я составила список их вероятных заявлений. Вот, смотрите: «Министерство оказывало поддержку Ордену Феникса», «Аресты Пожирателей проводились под руководством...»
Рон перебил её, ударив кулаком по столу:
— Чёртово лицемерие! Они же сами мешали Ордену на каждом шагу!
— Именно поэтому, — Гарри сел, его зелёные глаза стали холодными и расчётливыми, — мы не будем спорить. Мы просто приведём факты. Точно. Без эмоций.
Джинни неожиданно улыбнулась — той улыбкой, которая всегда предвещала беду:
— А если кто-то из них «случайно» оступится и упадёт со сцены? Чисто гипотетически...
Гарри ответил ей взглядом, в котором мелькнуло что-то от старого, озорного Поттера:
— Тогда это будет очень... показательный бал.
***
До приёма оставался один день. Гермиона разложила перед собой несколько страниц «Пророка», испещрённых пометками, оставленными красными чернилами.
— Вот, — она ткнула пальцем в заголовок: «Министерство объединило магическую Британию в трудный час». — Они уже переписывают историю. Если мы просто придём и будем молчать, это даст им карт-бланш.
Лицо Рона напряглось:
— Значит, нужно говорить. Но если мы начнем кричать о том, какие они лицемеры, нас просто выставят истеричными детьми.
Гарри сидел, склонившись над листом пергамента, на котором торопливо набрасывал что-то.
— Не кричать, — сказал он тихо. — Но и не молчать. Мы должны сказать ровно столько, чтобы их ложь рассыпалась сама.
Джинни оживилась и добавила:
— Значит, нам нужны факты. Даты. Имена. Конкретные случаи, когда они не помогали. Когда закрывали глаза.
Гермиона кивнула, её глаза загорелись.
— У меня есть кое-что. — Она вытащила из сумки потрёпанную записную книжку. — Я вела записи. Всё, что происходило в седьмой год. Все их указы, всё их бездействие.
Рон усмехнулся:
— Конечно вела. Ты же Гермиона.
— И этого хватит, чтобы сорвать их спектакль? — спросила Джинни, сжимая кулаки.
Гарри поднял глаза.
— Если мы сделаем это правильно — да.
Гермиона негромко кашлянула и произнесла:
— Я думала, что может выставить Министерство лжецами... Гарри, Джинни, простите, — виновато склонила голову девушка, — Акцио, архив «Пророка».
Из сумочки Гермионы хлынула лавина пожелтевших газет. Несколько минут, и гостиная была почти погребена под бумажным прессом.
— Заклятие невидимого расширения, — простонала Джинни где-то под завалами. — Гермиона...
— Это хорошая идея, — откашлялся от пыли Гарри, вытаскивая из стопки выпуск с собственной фотографией. — «Пророк» всегда был голосом Министерства.
«Нежелательное лицо №1».
«Мальчик-который-лжёт».
«Гарри Поттер: нездоров и опасен».
Старые выпуски «Ежедневного пророка» пылали лживыми буквами и колдографиями Дамблдора, Амбридж, Снейпа. Каждый заголовок жёг кожу как удар плетью. Джинни внезапно разрыдалась, прижимая к груди газету с посмертным фото Фреда. Гермиона, бледная как смерть, машинально гладила статью о пытках в Малфой-Мэнор. А Гарри...
Гарри улыбался. Той яростной улыбкой, которая появлялась у него только перед битвой.
— Завтра, — прошептал он, — завтра мы вернём им всё. До последней капли.